Единственное, что я отчётливо помню, нас всегда штормило. Штормило конкретно. Корабль с маятниковой периодичностью наклоняло то вправо, то влево. Штурман Семенюк обычно сидел, с зажатым между кривых ног ведром, в которое он время от времени старательно сблёвывал и упорно прокладывал курс. Когда кто-нибудь его спрашивал куда (ну хотя бы приблизительно), направляется наш корабль в данный момент - Семенюк лукаво щурился на вопрошающего и мотал головой, словно хотел сбросить прилипшее к губам м-м-м-м-м-м-м-м... Добиться от него вразумительного ответа не удавалось даже капитану. Штурман был безнадёжно, и перманентно пьян. Как он умудрялся прокладывать курс - было совершеннейшей загадкой.

Наш капитан относился к штурману по отечески тепло. И если бранил его за раздражающую всех невменяемость, то делал это скорее для поддержания иллюзии трезвого несения службы на корабле, больше для вида. Матросы это понимали, и редкие наставления капитана принимали за разрешение и самим отдаться этому успокаивающему и отвлекающему от изнурительного плавания занятию. Такое попустительство к проказам штурмана (и конечно нашим), обьяснялось просто. Никто из офицеров работать не мог и не хотел, а в мореходных картах никто (ни мы, ни офицеры), не понимал ни бум-бум (даже сам капитан не понимал). К различным навигационным приборам все, с самого первого дня относились с первобытной почтительностью, обожествляя эти странные штуковины и воздавая им всяческие почести, потому, как от них, как нам ни раз подчёркивалось на ежедневных собраниях, зависит наша жизнь и счастливый исход плавания.

Только вот что это за плавание такое особое и когда будет его исход, мы не знали. Думается, что ответа на этот вопрос на корабле не знал никто. Разговоры на эту тему пресекались самым решительным образом. Команда наша была довольно дружной и сплочённой, и запрет все мы неукоснительно соблюдали. А зачем задавать лишние вопросы, тем более что ответа ты все равно не получишь. Обычно мы старались говорить на отвлечённые темы. Только иногда, в каком-нибудь порту, когда вместо не вернувшегося товарища на борт принимался новый член экипажа, ему приходилось терпеливо обьяснять, о чем можно спрашивать, а о чём и не надо вовсе, даже если тебе очень интересно. Осваивался новичок довольно быстро и через полтора - два года уже не задавал никаких вопросов. Понимая, табу есть табу.

Никто и никогда не видел, что бы на корабль что-то грузили, равно, как и разгружали его. Но трюмы были добросовестно опечатаны, офицеры зорко следили за целостностью печатей и регулярно проверяли замки. Только иногда, в тропических водах, когда корабль ложился в дрейф (тогда все, даже прыщавый юнга-переросток, понимали - Семенюку совсем плохо, у него лихорадка или депрессия, а прокладывать курс кроме него никто не мог), и винты останавливались, в наступившей тишине из-за стальных перегородок грузовых отсеков доносилось тяжёлое дыхание, вздохи, посапывание и чуть слышное царапание. Когда не отвлекают посторонние звуки - многое можно услышать. В такие тихие вечера, после вахты, собравшись где-нибудь на баке, старые и опытные матросы, рассказывали новичкам невероятные истории о космических пиратах устроивших на Земле, а точнее на нашем судне, базу для своего отдыха, ремонта и пополнения запасов солёной воды из которой они изготавливали топливо. К рассказам относились понимающе с юмором, а сами звуки пугали не особенно, тем более что в любой другой точке океана подобное явление не наблюдалось, то ли по причине работающего двигателя, толи по какой другой, но услышать эти звуки не представлялось возможным. Некоторые приписывали это проказнику боцману, которого иногда, по счастливой случайности, можно было увидеть то взбирающимся (в неглиже) на мачту, то пишущего на дверях красной краской загадочное слово "Профком", а то и просто, от нечего делать плюющего с кормы в белую пену, поднимавшуюся из-под гребных винтов. Гребных винтов на нашем судне было целых три штуки, а попасть плевком он старался точно посередине. Увидеть боцмана в другое время (вне этих странных занятий), было большой редкостью. Его вроде, как и не было на корабле. Где он прятался, оставалось загадкой. Даже самые заядлые врали и любители ужасных историй - волей неволей подозревали, что есть хоть маленькая, но доля правды в их рассказах. И что наш неуловимый боцман, как раз и есть один из космических пиратов. Может быть, даже самый главный у них и его появление пытались обьяснить умением переходить из параллельного пространства в наш мир. Но это были только подозрения и предположения...

Вот говорят, что наша планета круглая, т.е. шар. Да мы и сами в этом почти убеждались, причём неоднократно. Когда в каком-нибудь порту, где останавливался корабль, нам рассказывали, что мы дважды или трижды в течение года проходили мимо этого берега (наш корабль трудно не узнать), все многозначительно задумывались. Штурман при этом искренне удивлялся (не меньше других), наклонялся к уху капитана и переходя на громкий шепот возбуждённо уверял капитана в невозможности такового, как такового в принципе, что за последние восемь месяцев наше судно, точно, не проходило здесь, и он это берётся доказать ибо лично прокладывал курс. Но даже самые невнимательные видя трижды или четырежды знакомую полоску суши или какой-нибудь остров, задавались логичным вопросом. Плывём мы прямо, никуда не сворачивая, а этот остров или берег время от времени встречается. Раз чудес не бывает (а в том, что их действительно не бывает нам постоянно обьяснял первый помощник), невольно напрашивается вывод - уж, не по кругу ли идёт корабль? Но как тогда быть с картами? Ведь они плоские...

Обычно после подобных марафонов корабль надолго задерживался в случайно выбранном или подвернувшемся порту. Капитан понимал, что матросы тоже люди и им надо отдыхать. Многие из нас (как и положено), были большие охотники до спиртного, но особенно до женщин. А на берегу, как известно только полный идиот не найдёт ни того ни другого. Второе особенно никогда не кончалось. Так что за время нашего беспримерного плавания большинство успевало обзавестись многочисленными жёнами в разных портах. У некоторых были даже дети.

О женщинах капитан никогда не говорил ни плохо, ни хорошо. То есть вообще не упоминал их в нашем присутствии (видимо была какая-то тайна), а вот алкоголь принимал самозабвенно (но только на берегу), как безнадёжный больной, уверовавший в спасительное, чудодейственное средство. "Лечился" не только капитан, обильно пили все. День, когда организм капитана уже не мог принять ни одной капли спиртного - был знаменательным и торжественным. Офицеры переодевались в парадную форму, матросы любовно и тщательно выдраивали судно, троекратно палила пушка, и все знали - начинаются приготовления к отплытию. В эти дни царила приподнятая атмосфера, все поздравляли друг друга с возобновляющимся плаванием и даже кочегар Михеич (огромный негр из экваториальной Африки), до самого отплытия ни брал в рот, ни грамма. Дисциплина я вам скажу, у нас была отменная.

Как правило, на корабль возвращались все и всегда. Заблудившегося, потерявшегося, пропавшего (всё едино), ждали неделю. Существовал такой обычай. Были случаи, когда потерявшиеся успевали в самый последний момент взбежать по трапу. Таких называли "найдёныши". Не злобное прозвище обычно забывалось через пару недель. А вот после моего не возвращения - корабль простоял против обыкновения не неделю, а целых три. Каждый час он угрюмо и натужно, словно раненный кашалот подавал призывные протяжные гудки.

Выглядывая из-за пустых ящиков, я провожал грустным взглядом наш корабль. Он в последний раз подал длинный гудок, словно потеряв последнюю надежду, и растворился в сгущающихся сумерках. Для меня, все эти долгие годы он был родным домом. Я называли его своим домом. Как я теперь буду жить на берегу? Как скоро обрету новый дом? Мои ноги не привыкли к твердости и надёжности суши, и мне предстоит научиться ходить по земле. Что я буду делать на берегу? Я ничего не умею кроме кругосветно путешествовать. Мне страшно. Я боюсь заблудиться на суше. Я совершенно не умею ориентироваться и прокладывать курс. Где я найду пропитание? Я не умею зарабатывать на кусок хлеба. Но ещё страшнее для меня была перспектива встретить свой последний день рождения на нашем корабле в трюме для неспособных выполнять даже несложные обязанности кругосветно путешествующих. Я ощущаю себя беспомощным глупым ребёнком, убежавшим от своих родителей. Слёзы наворачиваются на глаза, я отворачиваюсь и понуро бреду в противоположную от океана сторону...

2003 год. Где-то на берегу Тихого океана.

Да, совсем забыл. Надо было вставлять кое-где по тексту бля и ёбт. Ну, вы уж сами это сделайте в любом, как вам покажется подходящем месте.

Степан Ублюдков - писатель-прозаик, философ, отьявленный негодяй