1.

Таинственный незнакомец не проявил никакого интереса к репродуктивной системе поросёнка Николо Сакко, а просто аккуратно поскрёб от грязи своим устрашающим кинжалом тот бок, на котором был написан адрес возврата животного, и издал подобие короткого смешка.

На душе у Сакко отлегло, а когда сильная рука поставила его на землю, почесала спинку и протянула кусок лепёшки с сыром, свинёныш вновь восславил всесоздателя Тха, деликатно, почти без чавканья поел и уселся у ног покровителя. К его сожалению, счастье оказалось скоротечным, как и удовольствие от лепёшки.

В лесу раздался наигрыш гармони и песня, слова которой невозможно было разобрать из-за урчания переката и шума листвы. Лесной человек шагнул за ствол большой сосны, велев Николо оставаться на месте. Вскоре на открытое место выехал обоз из трёх подвод. На двух передних были кули и мешки с углём в сопровождении старших углежогов, на третьей удобно расположились бригадир Тугужук и отец Николай.

Юг — юг жужалоз

Льомпу сяськаед —

Соку тодад лыктоз

Гужем вуэмед. — Разливалась над Курджипсом-рекой мордовская народная песня про цветение белой черёмухи накануне жатвы.

Лесной человек вынул из-под накидки небольшой круглый рог из панциря аммонита и подул в него. Раздался сильный низкий дребезжащий звук, и лошади встали как вкопанные и даже не смели прядать ушами. Возницы передних подвод испуганно смотрели на старших, а те в свою очередь на бригадира и попа.

— Пошли, сын Волка (так переводится имя Тугужук), Медведь зовёт.

Справедливости ради надо отметить, что перевод имен Волк и Медведь, Тугуж и Мышаост, крайне примитивен, для праздно любопытствующих этнологов-отпускников. На самом деле ноги растут из нартских эпосов, там люди не становились животными, как оборотни, а как бы могли транслировать им мыслеобразы, что ли, подчиняя себе на какое-то время. Мама с папой могли дать ребёнку такое имя, но без подтверждения возможностей оно в лучшем случае трансформировалось приобретением суффикса — ук, из проявления к заслугам или способностям отца.

Доброго дня, ди адэ! — Обратился к Мышеосту сельский священник, соблюдая местные традиции. У многих народов Кавказа не принято обращаться по имени, особенно к взрослым мужчинам, ибо так можно напомнить Смерти о них.

Мышеост едва заметно кивнул в ответ и подвёл бригадира со священником к перекату, где коротко объяснил происшедшее, указывая посохом на детали, потом ткнул палкой в сторону замершего изваянием Сакко, сделал несколько шагов от реки и бесшумно исчез в лесу, не задев ни одной веточки.

— Ты давно его знаешь? — Бригадир достал серебряный литой портсигар, под резинку которого были плотно уложены папиросы Казбек. — Угощайся, батюшка! Сегодня деньги получим, поеду в город, в распределитель, тебе прикупить, или ты в Епархии зельем сатанинским отовариваешься?

— Брось эти шуточки. В Епархии я только трундулями отовариваюсь. Обильно и бесплатно причём. Хорошо хоть партийность выручает, а то бы давно расстригли.

Тут следует сказать ещё несколько слов об отце Николае.

Ровесник века, здоровенный рыжий удмурт в детстве пошёл по стопам отца и учился в Казанской духовной семинарии, где помимо ученья божьего проникся и революционными идеями. Сбежав на сражения Гражданской, молодой Коля Корепанов от веры не отказался, но и не лез с ней без надобности куда надо и не надо. Сражался он отчаянно, но от чинов и званий бегал зайцем, как уж его красные командиры ни обхаживали.

— Война закончится и вернусь к служению Господу, в том для новой власти худого нет, а вразумлять людей к добру и послушанию надо, в том противоречий нет, только польза обоюдная.

В партию вступил, иначе никак нельзя было. Повезло с начальством, относились с пониманием, доносов не писали, в биографии не ковырялись, служит человек и служит, ничего для себя не просит, никого не агитирует.

При штурме Перекопа Николай был тяжело ранен, потерял глаз, но сумел выжить, однополчане довезли его до женского прихода православного храма Святителя Николая Мирликийского в Эрмени Базаре. Там его выходила молодая послушница Анаит, со всеми вытекающими обстоятельствами в виде пяти дочек. Николай шуточно жаловался, что с одним глазом прицелится толком не может, а стреляет по привычке.

С возвращением к службе возникли понятные проблемы из-за членства в партии и побега из семинарии, но учитывая заслуги перед новой властью и безвременьем тех лет войны, Синод решил, что лучше мелкий изюм, чем большой таракан, и отправил вновь испечённого отца Николая в Екатеринодарскую епархию, где тоже недолго раздумывали, сослав странного батюшку через Майкоп в Шунтук, чему партпоп был несказанно рад.

Хуторяне тоже обрадовались, ознакомившись с программным заявлением батюшки, который пообещал не кошмарить прихожан утомительными проповедями и поборами, а уделять внимание сирым да убогим, а также активно участвовать во всех полезных начинаниях и по религиозной, и по партийно-государственной линии. Анаит стала Аней и начала с обустройства подобия детского сада и начальной школы, где дети не только не мешали взрослым в тяжёлом повседневном крестьянском труде, но и получали начатки грамоты, ибо возить их на подводах в соседние сёла и обратно, где и своих-то рассадить порой некуда, было очень хлопотно.

Всем миром за неделю поставили и часовенку, и дом настоятелю, вскопали и обнесли плетнём огород, свинарник, птичник и всё необходимое для детей, благо епархия выделила хорошие подъёмные, и Николай с Аней могли оплатить и стройматериалы, и живность.

Батюшка оказался светлым и добрым человеком, к которому можно обратиться за советом по любому вопросу. Он и пожилой бабушке забор починит, и кузнецу кобылу подковать пособит, пацанов бредень плести научит, и сам с ними в реку рыбалить полезет. Однако хуторяне слушались его беспрекословно, и вот почему.

На Кавказе всегда неспокойно было и долго, если не всегда и будет. Площадь только самой горной системы больше Великобритании, и только коренных народов около сорока, и в каждом из них десятки и сотни племён. Жители соседних аулов, перекидывающиеся палками и камнями через ручей, который хромая курица перескочит, запросто могут разговаривать на разных языках. Князей, шахов, имамов и прочей знати тут столько, что хоть на хлеб намазывай, отсюда и бесконечная грызня всех со всеми, из-за барана, перебежавшего в грозу на соседнее пастбище от страха, могут людей положить немеряно. А если где с дюжину кунаков заведётся — и вовсе жди беды.

Так и случилось в тридцатом, за пять лет до приезда Ланца. Недобитки происламского толка сгуртовались и начали пощипывать мирное население. Не то, чтобы народ зажировал, но за одно десятилетие советская власть выдернула республику из средневековья. Проклятые коммунисты построили электростанции, открыли школы и больницы, снабдили лучшими семенами и саженцами, за копейки дали лес, цемент, металл, удобрения, вывели на поля тракторы, построили автомобильные и железные дороги, зернохранилища, консервные заводы, кирпичные, деревообрабатывающие фабрики и другие производства, установили справедливые закупочные цены на продукцию, и дело пошло вверх не на доли процентов, а в разы чуть ли не ежегодно. Земли вдосталь хватало и на совхозы — колхозы, артели и товарищества, но и на подсобные хозяйства, люди узнали, что такое деньги, и никакой особенной агитации за Советы не потребовалось, а вся разношёрстная знать осталась с голой задницей, а при тупом упорстве — и с побитыми за дело рожами. Удивительно, что государство практически не вмешивалось в религиозную жизнь Северного Кавказа, которая сама собой свелась к сохранению семейных ценностей и традиций при невмешательстве в ключевые вопросы государственной политики. Те же шариатские суды мирно сосуществовали с органами исполнительной власти, совместно контролируя соблюдение порядка и спокойствия на местах, что позволило кардинально сократить численность вооружённых сил в регионе. Многие служивые находили здесь и работу, и семьи, традиционно ассоциируя себя с царским ещё казачеством.

Вот такой небольшой экскурс в историю столетней уже давности.

Как не крути, а отобрать готовенькое всегда кажется быстрее и проще. Каким-то образом восточнее реки Белой образовалась банда из молодняка двух аулов, первоначальной численностью с десяток человек, начавшая традиционно с угонов домашнего скота и краж всего, что плохо лежит, совсем как цыгане. Сбывать добычу в горах было трудно, поэтому наладились барыжить в Лабинске и Армавире на рынках и ярмарках.

Что могли тогда сделать участковые и милиция? Проверять отпечатки копыт баранов на ярмарке или сличать техпаспорта на косы, плуги и бороны? Рейдовать по горным аулам тоже бессмысленно — кто же краденое на виду держит, когда с тропинки два шага одесную шагни, и всех африканских слонов можно спрятать, а по ошуйную и индийских до кучи.

Где торговля, там и жулики, спокон веков так заведено. К банде прилипло криминальное отрепье разного сорта, появились атрибуты сладкой жизни: алкоголь, наркотики, девицы с низкой социальной ответственностью. Из аулов разбойников попросили слинять, и они устроили себе обитель в урочище Чёртов палец под одноимённой горой или, если быть точным — в самой горе, изрезанной множеством пещер. Соответственно, членов шайки прозвали в народе " чертями«.

Бандитский промысел развивался, кражи не прекращались, но сделались уделом вновь прибывающих, отцы-основатели перешли на крышевание земледельческих и садовых объединений и артелей, «защищая» их от мнимых разбойников — ничто не ново под Луной. На тот момент, когда «черти» пришли за данью в Шунтук, в банде числилось около тридцати мужчин и с десяток постоянно проживающих в урочище шмар, обеспечивающих хозяйство и досуг. Передвигались «черти» скрытно, на лошадях по горным тропам, благо многие ушкуйники здесь родились и знали все входы и выходы.

В тот день отец Николай был на хуторе за старшего, кузнец, председатель, ещё второго дня уехал на Ростсельмаш за плугами и другим навесным оборудованием. Был повод заняться домашними делами, и батюшка с утра покрасил забор вокруг часовенки. Осталось только отдраить керосином с мелом медную крышу и небольшую луковку купола с деревянным крестом, оббитым той же самой тонкой листовой медью. Епархия, выдав подъёмные, давно перевела заброшенный приход на подобие самоокупаемости. Настоятель денег не просил, а епархия и не давала, зато не лезла с указаниями, изредка наведываясь на Пасху обменять что-то не очень нужное из церковной утвари на бочонок церковного вина, чудесным образом обращённого в восьмидесятиградусный тутовый самогон. Так и жили.

Батюшка притащил из сарайки при часовне наполовину полный сорокалитровый бидон с керосином, кулёк с кусковым мелом, большую битую миску, два лыковых квача на палках и кровельный молоток. Постучал в окошко часовенки, кликнул старшую дочку, десятилетнюю Полину.

— Выйди, натри мела мне в миску, я пока лестницу приставлю, да всё на крышу подниму!

— Ну пааап! Я же панагию пишу и за Таськой мелкой смотрю, что вы меня эксплуатируете-то, как мироеды трудовое крестьянство?

— Не ной в храме, дождь накличешь ещё, кто тогда кровлю чистить будет, ты языком своим длинным?

— Нее, столько не смогу, сотрётся до корня и стану рабой вашей бессловесной по гроб жизни своей несчастной!

— У вашей армянской женской породы языки заново отрастают как хвосты у ящериц.

— Ты же всё равно нас любишь, папочка?

— Размечтались прям. Я себя в жертву может быть принёс, чтобы вы по всему миру не расползлись. Идёшь уже?

— Так пришла же уже! — Полина спрыгнула с крыльца и подбежала к отцу, пряча небольшую поделку за спиной. — Вот, посмотри. Оклад у нас есть от епархии, только каменьев в нём не было, я свои вставила на рыбий клей, а цепочку серебряную, мне её дядя Платон подарил, с ним средний Михельсон за работу расплатился.

— Ты мне зубы про цепку не заговаривай. Полина, я же тебе строго-настрого запретил в штольни лазать за Курджипсом. Ты у меня умная взрослая девочка, я тебя в Домострое не воспитываю, в храм не тащу, книги светские сам покупаю, одежду светскую тоже, друзей твоих по вере и достатку не делю, разве не так? Может стоит хоть в чём-то меня просто послушаться? Я же отвечаю за тебя, за твою жизнь. Гиблые там места, знаешь же, что люди про них говорят. Вот вырастешь, выйдешь замуж — лезь хоть к чёрту на рога, прости Господи, что поминаю нечистого всуе.

— Папа, я очень люблю вас с мамой, правда. Вы самые лучшие родители в мире, честное слово! Только вы не всё знаете, и про дела Господа тоже. И не вырасту я, и замуж не выйду. Постой, не перебивай меня сейчас, пожалуйста!

Бог есть. Но он не такой. Все эти книги во всех религиях, это ложь. Когда умышленная, когда нет, это не имеет значения. Помнишь, ты же сам рассказывал нам притчу о слепых, ощупывающих слона. Вроде бы каждый говорит правду, но это только то, что чувствует слепой и то, что он может объяснить. Тому, кому нравится слон больше, чем крокодил, например. Одни люди придумывают эти истории, чтобы другим легче было жить, другие — чтобы легче умирать. Самим, или остальным.

Папа, я вовсе не хочу тебя обидеть или сказать, что ты занимаешься пустым делом. Наоборот, ты даёшь своей пастве то, что позволяет людям принимать обстоятельства, созданные не нами. Созданные не людьми и не для людей, понимаешь?

Надо отдать должное отцу Николаю, вернее — отцу Полины. Он чувствовал, что дочка не больна головой, не юродива и не блаженна, не корыстна и не просто говорит с чьих-то слов. Он и сам не был фанатичным догматиком веры, считая её в какой-то мере инструментом управления обществом, средством успокоения душевных мук, смирением страстей. Священное Писание тоже вызывало у него недоумение своими очевидными несуразицами и нестыковками, но в семинарии это объясняли неточностью перевода, утерянными фрагментами, изменениями в образе жизни за прошедшие века, и прочими обстоятельствами такого рода. Но вроде большинство сама идея устраивала, а смущать паству — занятие неблагодарное и наказуемое. Николай прекрасно помнил келейный разговор преподавателя богословия иеромонаха Дионисия со старшекурсниками:

— Вот представь себе, ослиная задница, что ты учёный большой, математик жидовин Перельман, к примеру, не суть. Сидел, значит, всю жизнь у мамки на шее, имение её проедал до седых мудей, всё доказывал, что два плюс два восемь будет. Наелся как-то на ночь редьки с квасом кислым и мацой вприкуску, и приснилась ему не нагая Дева Мария, как смиренному православному, а таблица сатанинская, в коей так и написано: двумяжды два как раз осемь и есть. Проснулся нехристь, проперделся, табличку срамную на бумажку перерисовал, согрешил Онаном на радостях пару раз, и давай мамку будить.

— Таки дайте, мамо, мине несколько денег, мне надо сходить в Академию наук на Васильевском, а у мине ботинки каши просят. Они могут создать обо мне предвзятое мнение, как об учёном.

— Где же я возьму, Гришенька?

— Продайте почки бычачьи, они всё равно не кошерные, второй месяц в тазу на кухне киснут.

— Я всегда знала, что меня таки умный сына. Держи пока четыре рубли, я их на твои похороны откладывала для ребе.

— Не беспокойтесь, мамо, мне в Академии наук дадут миллион золотом, я вам целых восемь отдам.

— Вы наливать мне не забывайте по поводу тезоименитства, ослиные сракицы, совсем уважение потеряли.

Пошёл ты, значит, жид учёный в Академию через Сенной рынок, а там у входа цыган с кибитки французские ботинки от Наримана торгует. Красивые такие, из парусины, мелом натёртой, и недорого, по червонцу всего пара. Григорий начал цыгану про формулу и Академию с миллионом запрягать, тот проникся, пару рублей сбросил, коврик блохастый под ноги постелил.

— Такому знатному учёному господину мы со всем уважением!

Перельман от гордости петухом надулся, рваную обувку в Фонтанку зашвырнул, протягивает чавеле четыре рубля и в табличку важно так тычет.

Короче явился домой к мамке босой, без денег, с битой рожей и табличкой своей там, неподалёку от заднего кармана, но не в нём.

Поняли теперь, свиные морды, чем церковный канон от светской науки отличается? То-то же, сукины дети! Прости, Господь, уста мои грешные! — Иеромонах протяжно зевнул, перекрестил рот, поцеловал красный крест на корпусе подаренного швейцарского ножика со многия лезвиями и завалился спать с торжествующим громким храпом.

Отец Николай помотал головой, отгоняя дурацкие воспоминания о годах учения в бурсе, пытаясь сосредоточиться на словах дочки, разглядывая её, как будто первый раз видя

Но нет, это была всё та же Полина, девочка десяти лет. Симпатичная, стройная, чуть выше своих однолеток, благо есть в кого, жгуче черноволосая в мать, но с россыпью папиных удмуртских веснушек на лице и светлой, с трудом загорающей даже в местной летней жаре, кожей. Добрая, покладистая девчонка, первая помощница родителей, любящая и любимая сестра. Всё это притворное ворчание и горестные вздохи не больше, чем любимая игра, а вовсе никакой не каприз или лень. Обычно в семье младшие дети в любимчиках, но Анаит и Николай души не чаяли в своей первой дочке. Полина в самом раннем возрасте прошла и через долгое восстановления отца, страдавшего после ранения от головных болей, и голод, и тиф, скитания по епархиям без своего угла. Остальные четыре родились в уже в относительно благополучном и сытом Шунтуке, но четыре маленьких дочки, практически погодки, это в любом случае четыре мешка динамита как минимум.

— Поля, а ты можешь рассказать, как всё это началось?

— Конечно. Только пообещай, что дальше нашей семьи разговор не пойдёт, а то за дурачков посчитают.

Помнишь, осенью того года старца хоронили, который на отшибе жил? Мы с мамой на поминках помогали готовить и посуду мыть. Ты не пошёл, так как он вроде языческой веры был и Христа отрицал, как и Яхве и Аллаха, лжепророками их называл, слугами сатаны, и ругал всячески. Он только с кем-то из углежогов общался. Перед кончиной он с них слово взял, что они тело его в лес отнесут и сожгут на поляне открытой. И дом его чтоб сожгли, ничего в нём не трогая, потому как смерть заразная. А если последнюю волю его не исполнят, то большая беда придёт.

— Помню. Народ на хуторе поговорил, да и забыл. Дед совсем древним был, из ума выжил. Так часто на старости лет бывает. Кому ангелы являются, кому черти мерещатся. Ты-то здесь причём? Испугалась сказок страшных?

— Я-то и не при чём как раз. Была. Пока ты участковым не поехал, чтобы всё оформить по закону. Акт составить, имущество описать.

— Погоди, это я в чём-то виноват получается? В чём же это?

— Я не знаю, как это тебе объяснить, чтобы ты не расстроился и не злился. Ты же хотел как лучше, по-человечески, а я тебе говорю, что многое в этом мире устроено не для людей, не по их правилам. — Обычно спокойные, светло-карие глаза Полины налились ярким зелёным цветом, в точности как четыре камня на панагии, связанные по окружности ободом из маленьких игольчатых кристалликов.

— Постой, Полина...

— Нет, папа, это ты теперь постой! Ты хотел знать, так и знай теперь всё. Тебе мама говорила не лезть в здешние дела? Говорила. С дядей Платоном ты поссорился из-за этого? Поссорился. Углежогам не дал последнюю волю старца исполнить? Не дал. И чего ты добился со своим Иисусом, скажи?

Ты что с телом сделал вместе с участковым? Вынесли к воротам и простынёй накрыли. Пусть полежит, пока могилу на краю погоста выроем, тогда вечером и прикопаем. Прикопали?

— Нет, ты же знаешь, что каштановая буря внезапно налетела, ливень страшный начался, гроза. Мы с участковым в домишке спрятались, а когда нос высунули, то тела во дворе уже не было, в Курджипс смыло.

— Папа, ты сам-то своим словам веришь? Каштановая буря, ага. Мы здесь седьмую осень встречаем, если ты не забыл. Бури на две недели позже и на три дня приходят, а здесь за полчаса вокруг Шунтука ни капли не выпало. Труп через забор уплыл, а простыни на месте остались? И до реки там метров триста через рощу. Зачем ты мне сейчас сказки рассказываешь?

Вы в доме сидели, трогали там что-то? Забирали хоть иголку?

— Участковый две или три книги старых взял для краеведческого музея.

— А ты что взял?

— Да там и нечего брать было. Тряпки всякие, объедки, огрызки...

— Папа! Посмотри мне в глаза, пожалуйста!





Урочище Чёртов палец




Панагия

Tweet