Долго ещё? — ныла Машка-Пылесос.

— Ты слепая что ли? Ёлку видишь? у неё машина и стоит, урезонивал Генка даму с низкой социальной ответственностью.

— Ах, у ели, ох, у ели,

Мы сидели, уху ели.

Настроение у Марии Глибовны было хорошее, и ворчала она больше из- за того, что говорить-то особенно и не о чем было. Народ после Пасхи разговлялся, хотя и так особенной религиозностью не отличался в любое время года. Сегодня удалось и вкусно поесть и сладко выпить, причём не с клиентами, а просто в компании молодых пацанов — свинокрадов. Водитель был у неё сегодня шестым, в кармашке, подшитом к изнанке юбки, собралась ровно десятка, в сумке, оставленной под присмотром бармена, дожидалась початая бутылка разведённого тархуном осетинского спирта, кулёк с жареным мясом и кое-что в двух маленьких зип- пакетиках. Жизнь удалась.

Когда парочка подошла к санитарной машине, из кустов пузыреплодника раздалось низкое прерывистое рычание с подвывом. Машка испуганно прижалась к Генке — кто это там?

— Тубо, Хайнц! Тубо, я сказал! Собака у меня там привязана, матери купил, дом охранять. Не привык ещё к командам, но ничего, на цепь посажу, неделю поголодает, йодли по приказу петь будет.

— А что за порода? — Пылесос отломила ветку ёлки и отчаянно чесала ею спину под блузкой.

— Немецкая горноспасательная — Генка мог поклясться, что ещё утром слова «йодль» и в помине не слыхивал, а слово " горноспасательная" не выговорил бы и в три приёма. — Слезала бы ты с дури своей, скребёшься, как чушка.

— Сам ты чушок! Я с димедролом вмазываюсь, чтобы не чухаться. Это я у грека вчера переночевала в бытовке на ферме. На улице комары, в койке клопы. Здесь будем или в машине?

— Здесь — Генка выкатил инвалидное кресло, включил наружную лампочку и начал расстёгивать ремень, ты бы верх сняла хотя бы...

Машка стыдливо повернулась спиной к клиенту, стянула блузку, подцепила ногтём застёжку бюстгальтера и обернулась.

— Ты совсем охренел? Правильно говорят, что у тебя давно фляга прохудилась, я с педиком ни за какие деньги не буду, ни в какую дырку, даже с резинкой! — Машка распахнула на водителе расстёгнутую рубашку и сорвала с худого тела красный кружевной титишник. — собаку свою соусную трахай, извращуга!

— Хайнц, фас!

2.

Проходя секцию за секцией, Тарас всё больше удивлялся богатству бункера и продуманности его комплектования. Три оружейные комнаты, напичканные до потолка, два спальных отсека, мест на шестьдесят каждый, c двухъярусными добротными койками, две секции с провиантом, холодильными и морозильными камерами, горами ящиков с сухим пайком, сантехнический отсек с душевыми кабинами и унитазами, сушилка, постирочная, столовая, хозсклад и последнее перед дальней решёткой помещение с армейской амуницией.

Семь бед — один ответ, и через пять минут на свет появился не задрюченный прораб Гуся, а самый настоящий солдат удачи, дикий гусь Тарас. Поставив тактический рюкзак и вещмешок современного образца на середину прохода, он подошёл к последней запертой решётке и полюбовался двумя Хаммерами пустынной окраски с пулемётными установками в открытых кузовах. Подсвечивая новым мощным фонарём, Тарас внимательно осматривал пространство за решёткой, прикидывая план побега.

Первое, что пришло на ум, это протаранить тяжёлым джипом роллетные ворота, выехать на территорию общины, вынести кованые ворота на улицу и погнать в центральное отделение полиции, но у этого плана были слабые стороны, начиная с того, что Гуска никогда не водил такие машины и не представлял себе их возможностей. Гаражные роллеты, судя по остальному антуражу, наверняка высокого качества и смонтированы не внакладку, а вмурованы в бетон цоколя, да и уличные ворота сварены не из костей и тряпок. Бригадир очень сомневался, что американец при всей своей мощи разнесёт одно за одним три серьёзных препятствия и останется на ходу. И последнее,- это шум, которого трёхтонная дура наделает с самого начала очень много.

Расстроившись, Тарас чуть было не упустил из вида одну странную деталь- небрежно заколоченное фанерой вместо стекла, одностворчатое окошко в боковой стене площадки с автомобилями. Пришлось поковыряться минутку с замком пантографа и выбраться на стоянку. Оконное заполнение было просто вставлено в проём и поджато щепочками. Интуиция не подвела строителя. Подковырнув оконную коробку, Гуска вынул её и просунул вовнутрь руку с фонарём. Так и есть, вверх, насколько хватало взгляда, тянулся ряд скоб-ступенек. Труба воздухозабора одновременно служила аварийным выходом из бункера, а фанерное окно — временной заглушкой, пшеки же докладывали Рудольфу, что герметичные двери ещё в пути.

Тарас посмотрел на часы, оставалось чуть более сорока минут, и побежал обратную стометровку, не забывая заглядывать в секции бункера и набивать рюкзак и вещмешок.

3.

— Говорят, что немцы — народ высокой культуры быта. По тебе не скажешь. Куда ты её в машину тащишь? — Генка отпихнул Грота от тела Машки с наполовину оторванной головой, — ты читал отзыв Ленина на теорию стакана воды?

Странное дело, раздолбай — водитель явственно ощущал прогресс не только собственного мозга и физической силы, но и появление в себе иной личности. С детства мать шпыняла его за умственную и физическую леность: чёртово семя, ты ни стоять ни сидеть даже толком не можешь! Или стенку подпираешь, или по стулу растекаешься. В один из трезвых дней она записала его к невропатологу, хотя школьный врач и сказал ей, что патологий у мальчика нет.

Приехавший из Краснодара профессор- гастролёр рассматривал Генку, а Генка рассматривал плакат с акупунктурными точками на женском теле, висящий на стене за спиной специалиста. Невропатолог задавал вопросы матери, не торопясь подключать сына, — опытный врач решил позволить двенадцатилетнему отроку поглубже войти в обсессивно-компульсивное состояние, застать его там, эффектно закончить консультацию и подсадить семейство на длительный путь исцеления.

Обычно профессор приезжал со своей ассистенткой- любовницей, но в этот раз у неё в последний момент что-то не заладилось по женской части, и пришлось прибегнуть за помощью к местным кадрам. Симпатичная медсестричка из ЦКБ, в коротеньком белом халатике и со свежесделанной эффектной причёской старательно выводила на листке псевдомедицинскую ахинею, высунув кончик розового язычка от усердия, в ожидании десяти тысяч рублей гонорара и ужина со светилом в номере гостиницы с интригующим названием: Гостевой дом Дольмен.

Наконец Генка засопел, заёрзал на стуле и стал завязывать шнурки ботинок, как бы обозначая своё присутствие на консультации.

— И что вы скажете на это, уважаемый коллега?- Профессор забросил сеть с иезуитским выражением лица.

— Москвичка.

— Кто москвичка?

— Тётка на плакате, кто же ещё.

— Из чего же вы сделали такие выводы, коллега?

— Побрито там у неё всё,- не то, что у наших,- Генка скосил глаза на медсестру, за сучившую ногами под стеклянной столешницей и покрасневшей, как зрелый гранат. — и на морду- узбечка. Мама говорит, что в Москве только евреи и узбеки остались.

Дома засранец ждал как минимум порки, но вышло даже наоборот. Профессор вернул две тысячи восемьсот рублей, опасаясь быть обвинённым по ст. 242 ч.2 УК РФ. Когда бедняк радуется? Когда теряет, а потом находит.

Генка не без труда, но достаточно ловко разместил труп Машки — Пылесоса в развилке ствола ёлки — квадратиш, практиш, гут. Угощайтесь, герр майор, блюдом местной кухни!

Что с Мариэттой делать будем, кстати? — водитель закончил обыскивать Машку и не без удовольствия переложил в свой карман десятку тысяч и едва начатую пачку тонких женских сигарет, педик не педик, а денежки капают.

— Минут тридцать надо чтобы через меня прошло — Хайнц сидел под ёлкой, задрав голову и широко раскрыв зубастую пасть. — Кровь ещё нехорошая какая-то.

— Сам бы и нашёл такую, какую надо, тут же на каждом углу автоматы с юшкой стоят.

— Где?

— В Маланьиной избе, между печкой и свечкой. Как ваc, таких дебилов, на дела важные посылают? Ты в городе хоть раз был до этого, нечисть волосатая?

— Был. Я жил здесь с Хубертом и Екатериной в 1942 году. Потом мы с ним ушли на Эльбрус, откуда он направился в Европу, а я остался в горах, слишком сильные изменения произошли в моём внешнем виде. На один день спускался осенью 1982 года, когда якобы Ланца похоронили в Мюнхене, а он объявился здесь под именем Рудольфа Ланге. И сейчас вот спустился. За сорок лет многое изменилось.

— Ты хочешь сказать, что прокуковал восемьдесят лет один в горах?

— Не совсем один, но да. Дай мне сейчас пятнадцать минут отдыха, потом займёмся Мариэттой. Не пытайся меня убить, пожалуйста.

4.

— Ну ты как тут, Колямба? -Тарас, запыхавшись, добежал до клетки земляка и начал вываливать трофеи на пол.

— Существенно ничего не изменилось, а ты знатно прибарахлился, Гуся.

— У воды, да не напиться. Сейчас тебе огневую точку оборудую и на лыжи. Позвонил тут Олегу Павловичу, помнишь перепелятник? Так он трубку своему военному другу передал и мы переговорили. Через полчаса или чуть больше здесь будут, на перекрёстке, в смысле.

Начнём с рук — Гуска распатронил две разных армейских аптечки.

— Сам ты срук.

— Веселишься? Это хорошо, значит помучаешься ещё.

Тарас впендюрил другу два шприц-тюбика промедола, протёр влажными салфетками открытые раны, залепил то, что осталось от уха марлевым тампоном, а на место вырванных ногтей на нёс несколько слоёв клея БФ.

— Суши пока, потом перчатку строительную наденешь и с автоматом управишься уже, а я шину из швабры тебе на колено примотаю, потерпи.

Закончив с медицинскими процедурами, Тарас натаскал в клетку груду ватных матрасов и подушек — вей себе гнездо пулемётное, помогай. Мне ещё через трубу лезть, через забор и до перекрёстка топать.

Принимай по списку: Утёс с двумя цинками, два Калашникова с шестью магазинами и подсумок с двумя Ф-1. Пистолет нужен?

— Куда мне его, солить?

— ПСС же. Бесшумный и без вспышки.

— Ладно, уговорил.

— Тогда самое главное, — Гуска вытащил из недр вещмешка литровую бутылку польской водки Выборова и пачку Мальборо, там кабинет командный выгорожен со связью и мониторами, видно кто-то уже обживает под себя. Не увлекайся только. Вот пара сухпайков и воды две полторашки, давай открою. Тебе какую консерву?

— Мясную и помягче. Твоё здоровье, Гуся! Спасибо и беги, удачи тебе.

— И тебе. Пару фонарей держи, чуть не забыл.

— Решётку закрой, я на неё стволы обопру, и свет гаси.

И хотя обратный путь до трубы Тарас преодолевал в свете налобного фонаря и не забывал пополнять рюкзак и вещмешок трофеями, управился он быстро, естественный прорабский отбор поощряет способности запоминать где — что лежит, плохо или хорошо — это уже второй вопрос. Британские учёные утверждают что геномы белки и прораба схожи более, чем у неандертальца и современного человека.

Экс-сержант ВСУ не сдержал мстительного порыва и приспособил к каждой створке решётки перед выходом к Хаммерам по растяжке с Ф-1, чтобы обезопасить тыл Мыколы, и полез в люк трубы.

Гиперхозяйственность, а попросту — жадность, едва не сыграла с Гуской злую шутку — он застрял в трубе и пару минут выворачивался из лямок рюкзака, матерясь и чихая от пыли. Пришлось пожертвовать куском репшнура и привязать грузы к карабинам монтажного пояса, надетого для спуска. Ещё и семейка разбуженных голубей внесла свою лепту, воспользовавшись тем, что лазутчик повернул кепи козырьком назад.

Тарас уже начал волноваться из-за потерянного времени, но дальше всё пошло, как по маслу. Он вылез на крышу, высморкался в голубиное гнездо и достал бинокль с дальномером, ночным видением и тепловизором,- самый зачётный нынешний трофей. Осмотрел территорию и мысленно похвалил себя за предусмотрительность, а противника за богатое оснащение бункера, — охранников на улице было не двое, а минимум шестеро, видимо ситуация развивалась и количественном плане.

Вся поляна была как на ладони, и Гуска определил точный маршрут до назначенной точки встречи. Спустится по стене было плёвым делом, в Москве бригадир промышлял и промальпинизмом к чему имел наклонности с детства. От родного села до горы Говерла было меньше десяти километров, и он с пацанами на велосипедах частенько делал набеги на стоянки туристов-ротозеев, благо те и по сю пору пасутся на высочайшей вершине страны в изобилии, так что Альпы для бедных подпитывали не только государственный бюджет. Тарас сбросил вниз репшнур и на восьмёрке с жумарами быстро достиг земли, нацепил рюкзак с вещмешком, забросил конец верёвки на ближайший козырёк фронтона и вдоль кустов пробрался к забору, который тоже преодолел, будучи в натовском камуфляже практически незаметным.

5.

— Нашли опять мы ветер в поле, Игнат Фёдорович? Наверху всё чисто — Тимур встретил старпома в дверях корпуса.

— Да, генерал та ещё рыбина ушлая. Пойдём, посовещаемся, с графиком боевых дежурств определимся и с официальной версией, мне завтра... отставить, сегодня в полдень на самый верх докладывать, а докладывать-то особенно и нечего.

— Стой, Фёдорович! — Олег стоял в дверях бывшего кабинета Мариэтты — Тимур, ваша группа сюда заходила с проверкой?

— Нет. Это же ваше крыло, сами выбрали. Нас Катька догнала, сказала, чтобы мы по ускоренной программе пробежались. Случилось что?

— Случилось. Сходи в палату, попроси девочек чай заварить и пиццы на всех закажи, вот деньги, пусть Катя похлопочет, а сам бери Тимофея и возвращайся.

— Ты что задумал, Олег?

— Сумки нет с деньгами, зато на столе что-то лежит, платком накрытое или тряпкой. Я ж собирал всё из столов, из сейфа, и уходил последним. Сумка сбоку на стуле стояла, чтобы сгребать было удобней, а стол чистый, я поэтому сразу и заметил. Тимура отослал, чтобы наедине сказать, тебе ведь решать. Я ни на кого не думаю, просто сумма большая была. Человек слаб, а грех сладок.

— И сколько денег было?

— Точно не знаю. Два блока пятёрок, блоков десять тысячных, остальное в корешках и под резинками, немного валюты. Думаю, что лямов тридцать.

— Триста тысяч евро? Ну это не смертельно, хотя для здешних мест солидно смотрится. Значит, не убегут, на это новую жизнь в Европе не начнёшь, уже плюс. Понятно, что Ланц под автобусом пропихивал. Что там ещё было?

— Халабуда бабская всякая. Ключи, телефоны, косметика, лекарства...

— Понятно. Дай-ка багор от входной двери.

Старпом осторожно потянул палкой за край платка и тот свалился на сиденье стула. На столе лежал блестящий, как будто только с прилавка, Дезерт Игл, а рядом обойма и четыре патрона.

— Ну хоть что-то за триста кусков евро, — грустно усмехнулся директор, — по моему, это приглашение к переговорам.

— Или предупреждение: не мешайте, я мог вас перебить, как цыплят.

— Не думаю. Им что-то надо, и это что-то не триста тысяч евро стоит, а намного дороже. Я подозреваю, что Елизавета Петровна со средством Макропулоса смотрит в нужном направлении, ведь мы своими глазами видели, что было не только с чудовищем, но с Лидой и с Катей. На рябиновку не свалишь, монстр её не пил. И ещё. Я не вчера родился, чтобы поверить в твоё случайное появление здесь, не просто в захолустье, а именно рядом с домом престарелых.

— Отчасти ты прав. Не случайно появился. Я не отставник ещё. Вернее, по флоту отставник, каперанг, но в СВР пока ещё полковник по контракту. Жене обещал до генерала дослужится, да и ноги носят, успею на печке полежать. Я на длинном поводке здесь, практически всё сам решаю, полномочий хватает, но легенду такую слепил, совмещаю полезное с приятным. Дом выбрал не в центре, без ТЦ и развлекалок, чтобы зелень, пруд и дороги из города. Так к вам в соседи и попал. Меня вы сами нашли на Пасху, если помнишь. Руководству доложил, ответили: решай сам по обстоятельствам. Вот и решаю. Плохо пока решаю, надо признаться. Пойдём к нашим, перекусим с чаем, Катя уже с пиццей от ворот идёт.

6.

Санитарная Газель стояла с тыльной стороны мрачного каменного дома, надёжно укрытая от посторонних глаз крышей и стенами из поликарбоната летнего дворика. Рядом с машиной на разложенных носилках лежала обнажённая Мариэтта, или уже только её тело, из которого монстроподобный майор Хайнц своими своими длинными острыми когтями уже извлёк пригоршню картечин.

Генка ковырялся с входным замком задней двери дома. Если въездные ворота дались им относительно легко, — Хайнц подсадил на вытянутых руках-лапах, а снутри нехитрый замок капитулировал быстро, то залезть в дом без специнструмента или взрывных работ было невозможно. Двери и глухие оконные ставни из толстого металла были тщательно подогнаны на скрытых петлях, а про замки и говорить нечего.

— Как же ты в дом попадал, дедушка Жнец? И как ты вообще по городу в таком виде разгуливаешь? Надо тебя побрить и посмотреть, нет ли в тебе сумки, как у кенгуру, куда ты одежду складываешь и всё прочее.

— Не говори глупостей, нет на мне никаких сумок. По городу меня Мариэтта возила, Ланц тоже. Мне здесь очень плохо, жарко и густой воздух, это плата за Изменение. Зато в горах хорошо.

— Вот и сидели бы в горах, зачем здесь людей кошмарите? Что там с врачихой?

— Плохо дело, сам посмотри.

Генка подошёл к носилкам со смешенными чувствами. С одной стороны, Мариэтта была властолюбивой, дерзкой, даже наглой, но с другой, — могла помочь и не гнобила по мелочам.

А ещё в свои сорок лет она была красива и сексуальна, о чём знала и чем без зазрения совести пользовалась.

— Вот видишь, вся картечь пришлась сзади, как бы вдоль тела. Металл входил под кожу и застревал в мышцах и тканях, по рёбрам попало, есть несколько переломов и трещин, но это не опасно. А один шарик попал в низ затылка, контузил спинной мозг и сдавливает его. Вынуть не могу, если там разрыв, то это неминуемая смерть. У меня во Французских Альпах в батальоне один обершарфюрер два месяца с обломком в половину штыка под затылком служил, и ничего, потом умер конечно, но не от этого.

— С ней-то что будет?

— Не знаю. Сюда бы Екатерину с её снадобьями, ну или Ланца, а я сделал, что мог. Может я слабый ещё, или в Машке этой из-за наркотиков и регул плохая кровь.

— У тебя-то всё зажило почти, а разворочено куда страшнее, чем у Пылесосихи, я ей аккуратно артерию вскрыл, а Мариэтта и вовсе Жнец, что-то ты мне порожняк гонишь, майор.

Мариэтта не Жнец, говорил уже тебе, что женщины не могут ими быть. Она касти, или шудра, я в этой чертовщине зороастрийской не специалист, но всё это работает, сам видишь.

— А если я попробую? Как надо правильно кусать или грызть?

— Сам хотел тебе предложить. Всё очень просто, прокусываешь кожу, где сосудов крупных рядом побольше, а дальше сам почувствуешь, как тебе приходит и уходит уже с твоей оджас. В тебе есть, я же тебя когда метил, то сразу понял. И не смог бы ты меня победить, даже если у меня хоть один мизинец оставался бы целым. Приступай!

Генка обошёл носилки, принюхиваясь, как спаниель к утке, но решил не отходить от добрых голливудских традиций и начал с шеи. Это оказалось сложнее, чем он думал, — мешала роскошная грива густых чёрных волос. Начинающий упырь прочихался, придвинул носилки к борту Газели, перевернул экс-начальницу на спину, положив голову Мариэтты ближе к одному краю, чтобы волосы свободно падали вниз, отодвинул носилки, перешёл на другую сторону, перегнулся через тело и прижался губами к тонкой прохладной коже, пахнущей дорогими французскими духами.

7.

— Ну что, друзья, подведём краткие итоги нашего неожиданного, опасного, но плодотворного сотрудничества? — старпом с удовольствие отпил свежезаваренного чая и запыхал трубочкой — благодаря вашему мужеству и бесстрашию удалось выйти на группу преступников, связанных с фашистской Германией, незаконным оборотом наркотиков и другими нарушениями законодательства РФ, тяжесть которых установит дальнейшее следствие. Уверен, что военное и гражданское руководство высоко оценит ваши заслуги, соответствующее представление мною будет подано. Сейчас нам надо сделать выбор: продержаться здесь до примерно четырнадцати ноль ноль и тихо сдать дела Москве, или сейчас передать всё в руки здешней полиции. Зная их методы и обычаи, могу гарантировать, что домой никто не пойдёт, и это в лучшем случае. Будут искать виноватых, приписывать немыслимые заслуги, прикрывать свои задницы и подставлять чужие. У меня достаточно возможностей защитить вас от сиюминутного беспредела, но потом всё равно вы почувствуете определённое давление.

— Смысл Москву тогда ждать? Так же потом наши на нас отыграются.

— Нет, Елизавета Петровна, не так же. Будет оформлено как внутриведомственная операция с высоким уровнем секретности и ограниченным доступом. Местным дадут цацек и грамот, чтобы не обижались и всё пойдёт по старым рельсам. Противно, но зато спокойно.

— Тогда могли бы не спрашивать и слов красивых не говорить, наше дело телячье, обосрался и стой. Так ведь получается, да?

ДОЛЬМЕН:

Tweet