Наступает время, и отвоевав положенное, зима успокаивается, мороз спадает, а ветер уже не надувает куртки пешеходов, делая их похожими на воздушные шары. Зима кряхтя поворачивается на другой бок, начинается совсем недолгое солнечно-морозное перемирие длинною в месяц. Это февраль.
Отец берёт меня за руку, хотя до проезжей части ещё далеко. Я рассматриваю искрящиеся сугробы, и у меня начинает резать в глазах. Отец тянет вперед, я опускаю веки и представляю, как будто я слепой и ведёт меня собака поводырь. Теперь я не вижу, ни того, что творится у меня под ногами, ни прохожих, которые идут мне навстречу, не вижу вообще ничего. Немного страшно, но можно покрепче сжать руку отца, и страх уйдёт. Перебираю ногами, чтобы не отставать и полностью доверяюсь поводырю.

- Так, Славка, уже дорога, - говорит отец, и я открываю глаза, потому что очень боюсь смерти. А боюсь я её, потому что знаю, что это такое. Когда ты есть, а потом р-р-раз… и тебя нет. Так уже было. Сначала с бабулей, а потом с мамой. На похороны меня не взяли, а вечером заплаканная тётя Тамара выловила меня на кухне и зачем то сказала: «Она уехала», - хотя я её ни о чём не спрашивал. А потом она схватила меня в охапку и начала реветь. И от этого мне тоже захотелось плакать. А ещё от того, что в доме было много гостей, но никто не смеялся. Все молча ели и пили и так же молча выходили курить на лестницу.
- Ещё немного, Славка.
Мы перебегаем дорогу на красный, хотя я знаю, что это неправильно. Я знаю, что и отец это знает, но верю ему. Он не отпустит мою руку, даже если на нас вдруг на полном ходу понесётся грузовик. Он спасёт меня, во что бы то ни стало.
Несколько минут мы стоим перед домом, верхние этажи которого упираются прямо в небо, а потом отец открывает дверь, и мы входим в гулкий подъезд.
- Здорово, и лифт есть? - удивляюсь я.
- Ну а как же, - отвечает отец и нажимает кнопку этажа.
- Это хорошо, что последний.
- Почему? – спрашивает отец.
- От пожара на крышу хорошо убегать. А летом загорать можно.
Мы выходим из лифта, и я вижу, что дверь на чердак отгорожена решеткой, а на решетке замок.
Я разочарованно вздыхаю. Отец распахивает дверь квартиры, в нос ударяет незнакомый запах. Похожий на запах яблока, когда его надкусишь.
- Проходи!
Я брожу по квартире, стены которой оклеены желтыми газетами. Захожу в ванную и туалет, там интереснее. Затем иду на кухню.
- Плита как у нас, – радостно говорю отцу.
- Новую купим, - машет он рукой, но мне очень хочется, чтобы осталась именно эта.
- Ну как тебе, Славка, нравится?
- Нравится. Далеко только, – отвечаю я.
Теперь, чтобы попасть на старый двор, увидеть Кольку и Лёньку, нужно пол Москвы проехать. И тут внезапно я понимаю, что никогда уже не увижу своего старого двора, а для Лёньки и Кольки я теперь всё равно что умер. Был, а потом р-р-раз… и меня нет. Но обиднее было то, что вот он я – живой! Но только я здесь, а они там. Такие же живые, как и я. Но далеко.  
- Пап, давай не будем переезжать.
- Ты опять?
- Там и комнат больше. А тут всего одна.
- Зато тут большая. И не одна, а две. Смотри!
Отец толкает потайную дверь, которую я не заметил, потому что она тоже была оклеена газетами. Я вижу комнату без окна, в которую даже моя кровать не войдёт. Но мне она нравится.
- Можно я буду жить здесь?
- Можно.
- Вот, Смотри, сына… там две комнаты было и тут две.
- Тут балкона нет.
- Ну и что! Зачем он вообще нужен? - машет рукой отец. - Тут кухня больше. Холодильник нам оставили.
Кухня мне совсем не интересна. Он ещё долго уговаривал, хотя мне ясно, что всё уже решено, а у меня слёзы просятся и давят и давят изнутри. А я их не выпускаю, моргаю и натираю глаза.
А потом отец вдруг сказал очень серьёзно, совсем по-взрослому, как будто и не ко мне обращался: «Да и не могу я там». И мне сразу стало понятно, я такое в кино видел, когда прячут фотографии и вещи того, кто умер.
Мне становится совсем грустно и совестно от того, что я заставил отца вспомнить и произнести это. Я отвернулся к стене и стал разглядывать наклеенные на ней газеты. Читать пожелтевшие новости.
«Советский Спорт… Спартак – Кайрат:0–0… Английский клуб Ноттингем форест вышел в финал Кубка Европейских чемпионов, переиграв в полуфинале…»
Ниже была другая газета, в которой писали что-то про металлургов и их встречные планы, но это было совсем уж неинтересно.
- Пап, а в Англии снег есть?
- Есть наверное.
- А Ноттингем, это в Англии?
- Вроде да.
Я спрашиваю отца, где он успел побывать, хотя и сам знаю. И отец знает, что я знаю, но старательно перечисляет: «В Мельбурне, это в Австралии, в Берлине был, в Вене. Где ещё? В Загребе». Отец много где ездил, пока был спортсменом. Когда я родился, он давно уже перестал заниматься спортом. Мама говорила, что его уволили из-за пьянства.
- Австралия, это совсем далеко? – спрашиваю.
- Да, очень.
Меня это несколько успокаивает. Если отец был в Австралии и смог вернуться, то уж съездить до старого двора и обратно - раз плюнуть.
- А можно мы будем иногда ездить туда… ну, на старый дом.
- Можно.

Наша мебель так и не приехала, и первую ночь пришлось спать на ящиках, которые отец принёс с улицы. Мы постелили на них наши куртки и пальто.
- Пап, а мы всегда будем так спать? - спросил я утром.
- Нет.
Отец достал из пальто целую пачку денег и показал мне.
- Вот! Доплата. Мы теперь всё можем купить.
- И цветной телевизор?
- Ну, на цветной не хватит. Да накой он нужен, цветной-то? - смеётся отец.
На второй день пришли дядя Толя и Перхунов. Принесли три бурых бутылки с вином, несколько яблок и коробку конфет. Конфеты отдали мне, но я не успел их все съесть. Перхунов пришёл и забрал половину.
- Мы тебе сейчас ещё принесём, ладно? - подмигнул Перхунов.
Конфет он так и не принёс, но мне было не жалко. Я сидел в своей комнате без окон, думал о старом дворе и не хотел выходить на улицу, не хотел знакомиться с новыми друзьями. Перхунов и дядя Толя пили вино, громко смеялись и ушли, когда отец уже спал.  

 Мебель и телевизор мы не купили, потому что у папы быстро закончилась доплата. Зато было много гостей, которые приходили и поздравляли нас с переездом. Людей было гораздо больше, чем после похорон. Когда гости уходили и отец засыпал, я бродил по квартире и читал газеты на стенах. Мне очень хотелось найти про Ноттингем, но кроме статьи о футбольной команде не было ничего.
Я представлял, что все дороги в Ноттингеме выложены булыжником, дома построены из древнего камня. У каждого жителя есть цветной телевизор и кровать. И там обязательно должен быть снег. Много снега, чтобы таким жителям как Перхунов и дядя Толя было чем заняться зимой. Потому что такие как они в Ноттингеме работают уборщиками снега, а не пьяницами.
Но как назло, весь снег мира находится в Бирюлево - нашем новом районе. И Перхунов с дядей Толей его не убирают. Поэтому снега становится всё больше и больше.
Отец давно никуда не выходит и гостей в нашей квартире последнее время тоже нет.
- Папа, давай поедем на старый двор, ты же обещал.
- Снега видел сколько? - спрашивает отец, - замело всё аж до четвертого этажа. Яблоко будешь?
Яблоко я не хочу, потому что кроме яблок я давно ничего не ел и они мне надоели. На кухне очень много яблок, апельсинов и картошки. Есть ещё хлеб в холодильнике.
- А в снегу можно утонуть, - спрашиваю отца.
- Можно.
Немного подумав отец продолжает:
- В горах людей может снегом засыпать.
- А если сверху прыгнуть в сугроб?
- Тогда не утонешь, - отвечает отец, - только нужно ноги и руки растопырить. Вот так!
И он показывает как. Похоже на звезду.
Я лежу на ящиках и вынашиваю план побега. Завтра утром я спущусь до четвертого этажа и выпрыгну через окно, раз дверь в подъезд замело. Нужно одеться потеплее, потому что придётся бежать через всю Москву в наш старый двор. А там Колька и Лёнька. Мы вместе пойдём упрашивать новых жильцов нашей квартиры меняться обратно. Они, конечно, захотят получить свою доплату, но мы что-нибудь придумаем. Моя мама всегда так говорила, и могла найти выход из любой ситуации. Я скажу, что буду каждое утро убирать снег возле их дома, а Колка и Лёнька станут мне помогать.

Утром я встал, оделся и собирался уже выйти на лестницу, но решил всё-таки предупредить папу. На самом деле я надеялся, что он тоже захочет вернуться. И скорей всего, он тоже будет помогать убирать снег. Это будет весело.
- Пап, я хочу в старый двор.
Отец открыл глаза, но по-моему он меня не видел и не слышал.
- Пап, я пойду.
Отец закрыл глаза и отвернулся. Ящики под ним заскрипели.
Я спустился на четвертый этаж и открыл окно. Страшно, ведь я могу задохнуться в снегу. Шутка ли - толщина в четыре этажа!  
Я взобрался на подоконник, закрыл глаза, растопырил руки и ноги как учил папа и шагнул вниз.
На дворе стоял март.

Tweet