Кошка начала кричать под вечер. Хорошо, что школьники уже разъехались по домам на выходные. В субботу они всегда сваливают пораньше, еще засветло. Кампус пустеет, смолкает шестидневный гвалт. К семи часам останется немного народу: охрана в будке возле ворот, дежурная тетка на первом этаже нашей общаги, да мы, учителя-лаоваи. Окна общежитского коридора выходят на школьный двор - видны выложенные плиткой дорожки, невысокие фонарные столбы и стриженные кусты. Чуть дальше вечно неработающий фонтан и скульптурная группа - несколько гипсовых детей с волевыми лицами. Китайские пионеры-герои, погибшие в борьбе за народное счастье. Из наших комнат вид куда прозаичнее - на серую бетонную стену, она отделяет территорию школы от соседнего финансового института. Между стеной и общагой не больше пары метров, и эту узкую щель активно использует хозобслуга - дворик завален досками, ржавыми остовами двухъярусных кроватей, скелетами велосипедов, тележками и тачками разных размеров и кондиций, лопатами, граблями и еще бог знает чем. Поверх всего добра натянута бельевая веревка, на ней с достоинством висят безразмерные линялые женские трусы и майки. Это наша «аишка» затеяла сегодня днем постирушку. Сама она лет пятидесяти, довольно худощавая. Но трусы у нее просто огромные, причем не в ширину, а в длину - наверняка надежно прикрывают и пупок, и почти полностью бедра. Они покачиваются на легком ветру прямо под моим окном, на серо-шершавом фоне. Напоминают мне детство на даче - точно такое же белье было у бабушки, точно так же оно колыхалось между яблонями, над грядками с укропом и петрушкой…

Кошка кричит все сильнее. Я завариваю чай в кружке - опускаю в кипяток пару пакетиков заурядного черного чая. Такой уж я парень. Живу в царстве всевозможных чаев, но пью лишь тот, к которому привык с юности и чья дегтярная горечь мне милее всего. Завариваю и прислушиваюсь к воплям и стонам кошки. Бедолага страдает уже почти час. С моего второго этажа разглядеть ее среди сваленного во дворике хлама невозможно. Там и днем сумрачно, а сейчас, когда стемнело, и вовсе ничего не разобрать. Кошку так и зовут - Мао. То есть просто Кошка. Она местная, школьная. Серая, худющая, в смешную «тигриную» полоску. Живет на задворках кампуса, держится ближе к охране, изредка совершая вылазки в столовую, где обитает вальяжный кот Бутчер. Такую кличку коту дал мой сосед по этажу англичанин Джо, а так-то наверняка того зовут или Кот, или он и вовсе без имени. Китайцы не особо заморачиваются с именами для животных.

Кошка кричит не переставая, протяжно и с надрывом. Она рожает. Скорее всего, залетела от рыжего Бутчера. Тот сейчас безмятежно шляется бог знает где, а может, сыто дрыхнет в столовской подсобке. Плевать ему на нелегкую женскую долю.
Мне, никогда не имевшему домашних животных, всегда казалось, что кошки должны рожать легко и походя. Раз, и окотилась. Несчастная Мао явно не согласна. Вопли ее до жути напоминают человеческие. Я уже решаю свалить из общаги куда-нибудь до глубокой ночи. Но не уверен, что это прекратится к возвращению, или не продлится еще сутки. Я не знаю, как долго рожают кошки.

Кошачий крик не дает мне покоя. Будто где-то внутри меня распахнули давно заколоченное окно, откуда и тянет теперь леденящим ветерком вдоль спины, сжимает сердце и лёгкие… Точно так же, заходясь, раздираясь воплями, синея и чернея, выталкивала из себя ребенка Оля… Точно так же я, беспомощный свидетель, не знал, чем помочь…

Стук в дверь отвлекает от воспоминаний. Открываю и вижу соседа. Джо, рослый парень с вьющейся шевелюрой и светлой бородкой, стеснительно вопрошает:
- Слушай, у тебя есть чай?
Этим вопросом он меня застает врасплох. На мгновение в голове возникает картина «Завтрак аристократа», и мне хочется стыдливо прикрыть стоящую на столе кружку, из которой свешиваются два хвостика с постыдными ярлыками. Угощать англичанина своим плебейским чаем мне неловко. К тому же, невеста у Джо - китаянка, наверняка он привык к разным улунам или пуэрам…
- Тебе какой надо? - зачем-то спрашиваю соседа, будто готов предложить на выбор.
Джо неожиданно складывает руки в молитвенном жесте и говорит:
- Какой-нибудь настоящий чай.
Слово «настоящий» он выделяет интонацией и с надеждой смотрит на меня.
- «Липтон»! - произношу я голосом врача-венеролога, сообщающего пациенту неприятную весть.
- О боже, да! - вдруг восклицает Джо. - Я в тебе не ошибся!
Лицо его светится от радости.
- Старый добрый черный «Липтон»! - продолжает он, чуть не приплясывая.
На всякий случай решаю уточнить и остудить его пыл:
- В пакетиках?
- Другого не видел и не знаю, - легко соглашается англичанин.
Со словами «Добро пожаловать в клуб, сынок!» протягиваю соседу раскрытую пачку и настаиваю, чтобы взял, сколько надо.
Вытаскивая пакетики, Джо неожиданно замирает:
- Ты слышишь?
Я прислушиваюсь и сначала не понимаю, в чем дело.
- Кошка замолкла! - говорим мы друг другу одновременно.

Джо просит его подождать. Через пару минут он заявляется вновь, с чашкой в руке и зовет меня с собой:
- Пойдем глянем!
Я прихватываю свою кружку и мы спускаемся на первый этаж. За конторкой возле стеклянной двери сидит дежурная. Лицом она слегка похожа на лягушку в очках. Тетка громко, с подвизгиваниями, треплется на шанхайском диалекте по телефону. Завидев нас, на мгновение смолкает и показывает четыре пальца. Мы непонимающе переглядываемся и тогда очкастая лягушка с гордостью изрекает:
- Четырех родила!
Мы догадываемся, что это она не о себе.
- Когда только успела узнать… - удивляюсь я.
- Да наверняка стояла над ней и наблюдала, как та мучилась, - роняет Джо и толкает дверь.
Снаружи ощутимо теплее и душнее после охлажденного кондерами воздуха общаги. Но чувствуется близость октября, вечера уже не такие невыносимые, как совсем недавно.
- Давай не пойдем смотреть, - останавливаю Джо, который уже завернул за угол. - Дадим ей прийти в себя.
Я ожидаю, что Джо заупрямится, но он неожиданно соглашается.

Мы направляемся в сторону смутно белеющего памятника пионерам-героям. Вокруг него несколько неудобных скамеечек. На одну из них мы усаживаемся и принимаемся отхлебывать чай. Как старики, сидим в темноте и молчим. На небо уже выползла одутловатая луна, растерянно зависла над крышами соседнего жилого квартала.
- Не ожидал, что ты такой сентиментальный, - нарушает тишину Джо.
Его бородка топорщится от веселой усмешки.
- Ну, я постарше тебя, - отвечаю ему, стараясь придать голосу весомую интонацию. - Это возрастное, сынок.
Я старше англичанина на десять лет, но выглядит старшим именно он. Может быть, все дело в бороде.
- Эта чертова кошка напомнила мне бывшую подругу, - говорю я. - Вроде я тебе рассказывал про нее.
- Помню, - отвечает Джо. - Ольга, да?
- Ага, Ольга… Единственная из моих женщин, на чьих родах я присутствовал.
Джо знает, что Ольга была моей невестой.
- Рожала с пяти утра до полуночи. Прямо дома. Умолял ее поехать в больницу, но она не слушала.
- Женщины редко нас слушают, - соглашается Джо.
Какое-то время мы снова молча пьем чай.
Со стороны выключенного фонтана тянет болотным душком.
- Комар! - вдруг говорит Джо и тычет пальцем в мое лицо. - Вот тут!
Хлопаю себя по щеке. На ладони видна маленькая темная клякса с раздавленным телом насекомого посередине.
- На лице тоже кровь, - разглядывает меня Джо.
- Да хер с ней, - провожу рукой по щеке.
До нас долетают визгливые выкрики нашей дежурной, любительницы телефонных разговоров.
- До чего же китайцы шумные… - говорю приятелю. - Хотя есть ведь исключения. Твоя Грейс, например.
Китайского имени невесты Джо я не знаю, да никто и не зовет ее иначе, чем Грейс.
Джо кивает:
- Потому-то мы с ней вместе уже второй год.
Настает мой черед усмехаться:
- Это не срок, приятель. Но дай бог, у вас все будет хорошо.
Я знаю, что следующим летом Джо вернется в Англию, там они с Грейс планируют пожениться и жить.
- Считаешь, правильный выбор? - неожиданно спрашивает меня англичанин.
Пожимаю плечами:
- Твоя жизнь, мужик. Если бы у меня был шанс, я бы хотел, чтобы у меня была такая жена, как твоя Грейс. Одна, единственная. Так что я тебе не советчик.
Мне хочется еще добавить про Грейс, что она «нежная и удивительная», как говорилось в одной из моих любимых книг, но вдруг понимаю, что забыл, как по-английски «удивительная». В голове вертится лишь «странная», но это совсем не то.
Чай допит. Пакетики мы выбрасываем в темень кустов. Я поясняю англичанину, видя его сомнения насчет правильности нашего поступка:
- Это питательное удобрение для растений. Как настоящее дерьмо.
Луна освещает лица погибших за светлое будущее пионеров. Но кто из них мальчик, кто девочка - в обморочной желтизне не разобрать.
- Хочешь курнуть? - спрашивает Джо. - В смысле, пыхнуть? У меня есть дома.
Я никогда не отказываюсь от сомнительных предложений, но на всякий случай предупреждаю:
- Моя мама говорит, что наркотики - это плохо.
- Она чертовски права, дружище, - ухмыляется Джо и, хлопая себя по колену, встает со скамейки. - Но ты не похож на послушного мальчика.
- Наверное, я плохой сын, - поднимаюсь и я. - Зато стараюсь жить искренне.
- Получается? - спрашивает Джо.
Пожимаю плечами.
По дороге к общежитию переглядываемся и киваем друг другу. Ладно. Взглянем одним глазком, все ли там в порядке с Кошкой, и уйдем.

Подходя к общежитию, видим сквозь стекло дежурную. Она восседает за конторкой, прижимая к лягушачьей своей голове телефонную трубку и громко квакает в мембрану. Я не понимаю ни слова, хотя и пытался когда-то освоить шанхайский диалект.
Завернув во внутренний дворик, оказываемся почти в тишине и темноте. Крики дежурной здесь неслышны. Из освещения - бледные квадраты окон. Горит свет в моей комнате, в комнате Джо и у старичка-япошки с третьего этажа. Ребята-американцы с первого свалили в город еще засветло.
Мы слышим слабое мяуканье. Жалкое и словно виноватое. Джо включает экран мобильника и вытягивает руку. Железяки и доски в этом мертвенном свете кажутся мне пейзажем из злой сказки. Словно в подтверждение, где-то в глубине, куда свечение едва достает, вспыхивают два глаза. Тускло-серебристые, будто неживые.
- Пойдем, приятель, - говорю я. - Мы тут лишние.
- Пошли, - соглашается Джо.
- У меня есть литр «Абсолюта», - сообщаю уже на лестнице. - Я занесу. Надо отметить рождение новых существ.
- «Существ»! - смеется Джо. - Ну ты и сказал! Как по-русски «котята»?
Я говорю.
- Похоже на что-то итальянское, - удивляет меня сосед. - Ка-тья-та…
- Ага. Кантата…

***

…Утро понедельника застаю в своей комнате, в кровати, и даже не в уличной одежде. Блевотины на полу нет. Это очень радует. Значит, с послеобеденными занятиями справлюсь без проблем. А утренних у меня в первый рабочий день недели не бывает - кафедра мудро от них избавила. Запои по выходным - безобидное хобби одинокого мужчины. Китайцы-русисты это понимают. Ну или должны понимать. Мне плевать, если честно.
Направляюсь в туалет. Пускаю темно-желтую струю в фаянсовый зев и скашиваю глаза к зеркалу. Там, прямо поверх отражения помятого и мутного типа, неторопливо ползет таракан. Удивляясь, как ему удается держаться на гладкой поверхности, пытаюсь сбить его щелбаном, но не дотягиваюсь. Впрочем, это не спасает насекомое. Таракан от испуга срывается прямо в раковину и я безжалостно топлю его, открыв кран.
Пока привожу себя в порядок - скребу бритвой подбородок, шурую зубной щеткой во рту и плещу на лицо холодной водой, на школьном дворе что-то происходит. Это я понимаю по крикам, доносящимся снаружи.
Причем кричат не дети - к их шуму я давно привык, как к фону и не обращаю внимания.
Кричит Джо. Громко и страшно. Так кричат футбольные хулиганы, бросаясь на чужаков.
Наскоро натягиваю футболку и шорты, влезаю в кроссовки и выхожу в коридор.
В окно мне видна толпа школьников - ими забита вся дорожка, от самого памятника пионерам до нашей общаги. Лица их устремлены к нашей входной двери. Оттуда и разносятся крики Джо. Он орет сразу на двух языках - матерится на родном английском и сотрясает утренний воздух фразами на китайском, смысл которых я со второго этажа разобрать не могу. Спускаюсь по лестнице.
Входная дверь отворена настежь. Возле нее на корточках сидит дежурная - та самая, что трепалась весь пятничный вечер по телефону, сегодня вновь ее смена. Из-за своей позы она еще больше смахивает на лягушку. Она косит тревожными очками на возвышающегося над ней англичанина. Джо, растрепанный и краснолицый, тычет пальцем ей в лицо и надрывно орет:
- Ёбаная коммунистическая свинья! Сраная косоглазая обезьяна!
Бледная Грейс стоит за его спиной и делает робкие движения тонкими руками, пытаясь дотронуться до жениха и успокоить его. Встречается со мной испуганным взглядом. Я чуть покачиваю головой - в таком состоянии сосед может сильно толкнуть ее, или дать оплеуху. Мне, живущему за тонкой стеной, известны многие нюансы их жизни.
Грейс кивает, отходит на пару шагов и умоляюще складывает руки.
- Мерзкая жестокая жаба! - разоряется Джо. - Чтоб ты сдохла, паскудная тварь!
Жилы на его багровой шее взбухли. Кулаки сжаты. Глаза - белые от бешенства.
Школьники с явным удовольствием вслушиваются в его крики.
В правой руке дежурной я замечаю обломок вымазанного в чем-то кирпича. Потом перевожу взгляд к ее ногам - там лежит еще один кирпич, цельный, и тоже перепачканный. Чуть поодаль, на выложенной плиткой дорожке - несколько смятых комков. Даже не сомневаюсь, что их должно быть четыре.
Число смерти.
Обломок кирпича - орудие казни. Целый кирпич - плаха.
Тусклая и пыльная Кошка жмется к стене неподалеку, беззвучно мяукая. В глазах ее пустота.
Джо подтверждает мою догадку.
- Эта сволочь убила всех котят! - говорит он мне срывающимся голосом, уже значительно тише. - Прямо на глазах детей!
Он жадно хватает ртом воздух, шумно выдыхает и принимается расхаживать туда-сюда вдоль толпы школьников. Из его объяснений, которые он бросает мне на ходу, становится ясна вся картина.

На первом занятии Джо с воодушевлением поведал классу о позавчерашнем событии. Поговорил с учениками о домашних животных. Спел с ними песенку про котят. И после урока повел своих подопечных полюбоваться на приплод Кошки. Так сказать, закрепить визуально.
«Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят…»
- Она уже добивала последнего! - Джо останавливается возле неподвижно сидящей каменноликой дежурной и снова переходит на крик. - Ты представляешь - ей тут, на виду у всех, было это удобнее!
Дежурная по-прежнему сидит в раскоряку на корточках и делает вид, что происходящее ее не касается. Терпеливо пережидает. Лишь пучит глаза на ненормального лаовая, все более уподобляясь земноводному. Мне кажется, продлись эта сцена еще минут пять, и тетка, плюнув на все, утробно заквакает и ускачет в сторону затхлого фонтана.
В ушах начинает звенеть… Хочется пить, и я жалею, что кулер с водой аж на третьем этаже общаги. Не идти же сейчас… Из урны возле двери вытягиваю черный шуршащий мешок. Мусора успели накидать немного - вытряхиваю прямо на дорожку пару яблочных огрызков и несколько мятых салфеток. Осторожно подбираю невесомых изувеченных котят - одного за другим - и убираю их в мешок. Два серых, один рыжий и один непонятного цвета, весь в крови. Сплющенные головы, бескостные тельца, вылезшие прозрачные и скользкие кишки. Пальцы мои пачкаются. Самое оно вытереть их сейчас об очередные трусы, наверняка висящие на заднем дворе.
Кошка внимательно наблюдает за мной и снова несколько раз открывает рот.

При виде разбросанного мусора дежурная оживляется. Кладет свой кирпич, вскакивает и убегает в помещение. Через пару секунд появляется с совком и метелкой. Сметает все, хватает орудия убийства и с озабоченным видом снова исчезает за дверью общаги.
Призывая к занятию, из динамиков в виде больших грибов раздаются громкие музыкальные звуки.
- Идите, идите, - машет толпе рукой Джо.
Школьники нехотя расходятся, возбужденно переговариваясь.
Почему-то я уверен, что больше взбудоражила их реакция тичера, а не судьба котят.
Замечаю, что Джо плачет.
- Успокойся, дружище, - говорю, положив ему на плечо свободную руку. В другой, вымазанной в крови, держу мусорный мешок. - Иди к себе.
Незаметно киваю Грейс, та осторожно подходит и берет своего парня за руку.
- А что с этим? - растерянно спрашивает Джо, глядя на мешок.
Губы его дрожат и кривятся.
- Закопаю у соседей на кампусе, там есть у них большой палисадник.
Прошу Грейс принести мне из общей кухни нож-топорик. Им я легко вырою ямку под кустом.
- А я недавно говорил, что ты - сентиментальный… - глухо говорит Джо, когда Грейс уходит в общежитие. – Моя ошибка. Зато сам-то я, а?..
Он дергает ворот рубахи и пытается вытереть одеждой лицо.
Я кладу мешок на дорожку и рассматриваю вымазанную кровью руку.
- Ты помнишь, я рассказывал, как рожала Ольга… - то ли спрашиваю, то ли просто говорю я соседу.
Он кивает.
- В конце концов она вытолкнула из себя ребенка. Потом я возился с…
Я не знаю, как по-английски «пуповина» и решаю сократить историю. Тем более, похмельная жажда превратила язык в сухую губку. И в ушах звенит все громче…
- В общем, все было нормально, я справился со всем. Кроме самого главного. Пошел в ночную аптеку, со списком, который она мне надиктовала. Аптека была через три дома, совсем рядом. За это время Ольга успела выбросить ребенка с балкона и спрыгнуть сама. Мальчик упал на асфальт. Прожить ему удалось минут пятнадцать всего, получается. Ольга угодила на газон под окнами. Она и сейчас жива, только не ходит и не говорит. Так-то ей место в психушке, но она теперь - овощ. Ее мать мне какое-то время писала письма. Бумажные, знаешь, обычной почтой. Просила прощения. Но она не виновата ни в чем.
Джо молча смотрит на меня, будто видит впервые.
- Вот так-то, - добавляю я по-русски.
Мы оба смотрим на выходящую из дверей Грейс с кухонным топориком в руке.
Желтый глаз солнца равнодушно взирает на нас сквозь пелену утреннего смога.
- Такие, брат, пироги с котятами, - снова по-русски говорю я.

Tweet