Уже проснулись  ночные обитатели джунглей; тут и там в хаотичном полёте мелькали летучие мыши, по деревьям бегали крупные ящерицы, со всех сторон на нас обрушивались оглушительные трели сверчков и древесных лягушек.

Чжао сел на каменную ступень, подтянул правую ногу к животу и начал свой рассказ.

- Я родился в 1924 году в Британском Вэйхае. Отец служил констеблем, получал неплохое жалование и был на хорошем счёту у англичан. За год до моего рождения его даже откомандировали  восстанавливать порядок в охваченный Бунтом моряков Гонконг. После возвращения в Вэйхай наместник британской короны наградил отца грамотой и пожаловал 20 гонконгских долларов. По тем временам большие деньги!

Чжао закрыл глаза и прошептал:

- Как сейчас помню старый Британский Вэйхай! Мы жили в небольшом доме возле британской школы.
Конец двадцатых, мне пять лет. Я иду рядом с отцом, крепко сжимаю его большую тёплую руку. Я очень горд; на отце парадная форма констебля, сияющая амуниция и начищенные до блеска сапоги. Отца ослепляет нежное апрельское солнце, он прищуривает глаза и дышит полной грудью.
Весна. Город благоухает. Плодовые деревья распустили почки, тут и там видны маленькие сложенные листья, соцветия крыжовника и черной смородины.
До нас доносятся шум волн и сигнал ревуна дежурного крейсера, разноголосый гомон чаек и песни английских моряков.
В большом американском автомобиле едет наместник  британской короны сэр Реджинальд Джонстон. Отец говорит мне, что сэр Джонстон в своё время был наставником китайского императора Пу И.
Отец отдаёт воинское приветствие и почтительно называет наместника на китайский манер господином Чжуаном.

Мы подходим к деревянному столбу с указателем на бараки королевского военно-морского корпуса.
Слышатся слова песни:
"Правь, Британия! Правь волнами:
Британцы никогда не станут рабами".
Отец говорит мне, что британцы хоть и захватчики, но цивилизованные, и если они уйдут, то город непременно займут японцы. Потому что Вэйхай - стратегически важный порт.

После Опиумных войн Гонконг стал южноазиатской базой британского Королевского флота. Примерно в то же время Россия основала на Ляодунском полуострове крепость Порт-Артур. Бохайский залив - морской путь на Пекин - оказался перекрыт русскими. В ответ на это Британия основала на противоположном - Шаньдунском - полуострове крепость Порт-Эдвард; северную базу Королевского флота, позже известную как Британский Вэйхай. Под названием Порт-Эдвард город оставался летней станцией королевского флота вплоть до 1923 года и даже пользовался статусом свободного порта. Но внутренние сообщения Вэйхая были плохими, нормальных дорог в городе почти не было, а местность была горной. Вэйхай так никогда и не расцвёл как торговый порт.

Но для меня Вэйхай навсегда остался самым прекрасным городом в Поднебесной! Глубокая гавань и небесно-голубое бушующее море с рыбацкими шаландами и отважными джонками, шумные рыбные рынки, обедневшие жилые кварталы с вездесущими опиумокурильнями и завораживающие разум высокие лесистые горы!
В этих местах я рос, помогал матери по дому, играл с мальчишками-англичанами в крикет и соревновался в ловкости со старшим братом.
Однако детство мое продолжалось не долго.

В 1938-м мне исполнилось четырнадцать лет.  Заполыхала огнём вторая японо-китайская война, британцы уже несколько лет как ушли из Вэйхая, город заняли японцы.
Отец решил ехать с семьёй в Гонконг и вновь проситься на службу к британцам. Я же категорически отказался уезжать, убежал из дома и потерял связь с семьёй.

Через год я записался в ряды Северо-восточной Объединённой Антияпонской армии. Не то чтобы я мечтал стать военным, но работы совсем не было, а скудный паёк в армии мне перепадал.

Наш отряд воевал то с японцами, то с маньчжурским войском императора Пу И. В открытые бои мы не вступали, лишь сковывали силы противника ночными вылазками и вновь уходили в леса и горы. Когда в 1940 году был предательски убит командир нашей армейской группы воинский порядок нарушился. Разрозненные отряды скитались по Маньчжурии, гонимые карательными экспедициями противника, отступая на северо-восток и постепенно стягиваясь к границе с Россией. Так в начале 1942 года я с группой партизан перешёл границу и оказался в городе Ворошилов (не обошлось без перестрелки), а позже в селе Вятское под Хабаровском. В Вятском базировалась школа, где советские инструкторы обучали нас военному ремеслу. Ещё нас заставляли есть хлеб, масло и пить молоко. Я знал эти продукты ещё с детства, когда жил в Британском Вэйхае, но другие бойцы с трудом проглатывали и переваривали новую для них пищу.

Проучившись в школе всего два месяца, я стал активным участником операций по глубинной разведке. Несколько лет подряд я успешно переходил границу и бороздил просторы Маньчжоу-го и Мэнцзяна, проводил фотосъемку военных объектов и передавал эти данные русским. Основной моей базой стало  генеральное консульство СССР в Харбине.

В один из морозных ноябрьских вечеров 1944-го года всего в ста шагах от консульства меня арестовали оперативники Кэмпэнтай.
Допрос проводил лично начальник харбинского жандармского управления, старый седой японец. Я догадывался, что последние пару месяцев за мной следили.
В общем, доказательств они собрали достаточно. Мне даже предъявили фотокарточки с расшифрованной квартиры, где я встречался с представителями китайских коммунистов.
Я сказал, что готов умереть, но имён  называть не стану.
- Токуи ацукаи! - быстро ответил жандарм. Он написал какую-то справку, вызвал подчиненного и передал ему бумагу.
Поздно вечером меня посадили в машину и куда-то повезли. Руки и ноги были туго закованы в тяжёлые кандалы.

Очень скоро мы прибыли на харбинский вокзал. Меня взяли под руки, пронесли по тёмным коридорам в жандармский пикет и бросили в железную клетку. В пикете ожидали ещё трое жандармов во главе с фельдфебелем и один унтер-офицер, судя по форме, сотрудник медицинской службы. Последний внимательно осмотрел меня и кивнул фельдфебелю. Оформив документы, жандармы оттащили меня в машину.

Дорога была хорошей; автомобиль шёл на приличной скорости.
Примерно через полчаса дверь автомобиля открыли и меня выволокли на улицу к воротам большого объекта с высокими стенами, караульными вышками и прожекторами. Один из конвоиров зашёл в караульное помещение и что-то сказал часовому.
В темноте я плохо рассмотрел местность. Помню только, что мы двигались вдоль крытых ангаров, синтоистского храма и скотного двора к двухэтажному зданию.

Это была тюрьма.

Впервые за долгие годы у меня появилось свободное время и я наконец смог поразмыслить о своей жизни. И подвести её итоги, потому что был абсолютно уверен в том, что скоро погибну.
Да, я догадывался куда попал. Советский дипломат в Харбине рассказывал мне о секретном японском объекте в окрестностях Пинфаня. В районе уже не раз проводили аэрофотосъёмку с помощью накачанных гелием новейших латексных презервативов к которым крепилась микрофотокамера. Изделие запускали на рыболовной леске подобно воздушному змею, бесцветный шарик оставался невидимым на протяжении всего полёта, а заведённая фотокамера автоматически отщёлкивала кадры. Нужно было только правильно рассчитать место приземления, незаметно подобрать аппарат и изъять микроплёнку.
Русские не говорили мне, что это за объект, но местные маньчжуры боялись  его больше, чем небесного громовника.

Итак я оказался в японской тюрьме. Первый месяц меня лечили и откармливали свининой с картофелем.
Каждый день утром и вечером мне замеряли пульс и давление, проверяли вены и глазные капилляры. Я сдавал анализы и проходил обследования на рентгене.
А однажды морозным февральским утром, ещё до рассвета, меня подняли с нар и раздетым вывели во двор. Лаборант приказал опустить руки в ведро с водой. Это была даже не вода, а шуга; ледяная кашица из подсоленной жидкости. Соль, как мне позже объяснял хирург, позволяла охлаждать жидкость до минус двух градусов по Цельсию.
Я опустил руки в воду и через пару минут уже не чувствовал кистей. Лаборант, тем не менее, строго запретил вынимать руки из воды.
Обморожение четвёртой степени вызвало некроз тканей. На обеих руках мне ампутировали по два пальца.

Много страшных сцен я повидал, многое испытал на себе. Два месяца подряд мне создавали искусственный день-ночь, ускоряли и замедляли обмен веществ. За месяц 12-часовых суток (их получилось шестьдесят) я набрал 20 кг массы без каких-либо пищевых добавок.

Ежемесячно мне вливали до ста грамм чуждой моему организму крови, и это каждый раз вызывало резус-конфликт и непрерывный гемотрансфузионный шок. Не знаю, что это была за кровь (говорили, что лошадиная), но мучения мои были адскими. Однако со временем мой организм выработал механизм сопротивления; почти перестала подниматься температура, боль стала терпимее, давление стабилизировалось. Японские врачи смотрели на меня с улыбкой удивления. К слову, другие подопытные умирали уже после третьего переливания конфликтной крови.

В один из жарких вечеров августа сорок пятого всех оставшихся узников тюрьмы расстреляли.
Военный медик вывел меня на пустырь за ворота объекта и приказал бежать.

И я побежал.
Выстрел!
Я присел и откатился в сторону.
Уйти с линии атаки!
Навык, неосознанная реакция.
Маятник.
Советский инструктор стреляет мне в спину солевыми дробинами и орёт так, что страшно от самого его крика, а не от выстрела.
- Присел! Кувырок! Перекат! - кричит майор по-русски.
Выстрел, обжигающая боль в спине. Три ранения за два месяца. Шрамы от солевых дробин стали недорогой платой за боевой навык. И теперь я был готов побороться за свою жизнь с настоящим вооруженным врагом.

Но выстрелов больше не было.

Я бежал всю ночь и только под утро обессилевший, со сбитыми в кровь ногами, вышел к деревне Пинфань. От местных крестьян я узнал, что за день до моего спасения в Маньчжурию вошли советские войска 

Осенью 1945 из остатков армии, в которой я служил, и нескольких других группировок китайскими коммунистами была создана Северо-Восточная народно-освободительная армия. Я подал рапорт на инструкторскую работу, но мне как инвалиду было отказано. Никакой пенсии я не получал, а работы в разрушенном войной Китае не было совсем. Страна выживала натуральным хозяйством. И тогда я написал рапорт о приёме на службу в вооружённые силы Гоминьдана. Рассмотрев мой послужной список, генерал Фу Цзои лично принял меня инструктором и следующие три года я провёл в училище в Тяньцзине, стреляя солью по улепётывающим от меня новобранцам.

К тому времени я женился на юной Яньлинь. У нас родилась дочка - моя прекрасная Сяомин.

В начале 1946 с новой силой разгорелась  Гражданская война между нами и коммунистами. Русские передали коммунистам Маньчжурию с трофейным японским оружием. Наши войска  удерживали крупные города, включая Пекин. Не могу точно сказать почему в итоге победили коммунисты, но склоняюсь к тому, что ключевую роль сыграли личные трусость и корысть Чан Кайши, сбежавшего на Тайвань. А ещё раньше мой генерал перешёл на сторону коммунистов и сдал без боя Пекин.

Так я попал в плен и был отправлен в Ляодунскую тюрьму в Фушуне. Мао тогда говорил, что исправительные объекты всех уровней созданы для осуществления диктатуры над враждебными элементами. Был ли я врагом коммунистов? Волею судеб - да. Но не идейным врагом.

И вот я опять в тюрьме. Подъем в половине шестого. В шесть утра завтрак из кукурузной каши с кукурузной лепешкой. Весьма сытный. В семь часов развод на работы. В половине девятого вечера два часа политических занятий. Все заключенные исправительных лагерей должны были перевоспитаться. Для этого каждый из нас писал в специальной тетрадке самообвинение и обязан был делать это на пределе своих творческих способностей. Как говорили, с максимальным энтузиазмом. Обвинитель должен был убедиться в том, что мы искренне признавали свою жизнь гнилой и вредной, а поступки - преступлениями. Я написал, что предал освободительное движение ради американских денег и по собственному желанию вступил в ряды вооружённых сил Гоминьдана. Когда с третьей попытки обвинитель принял мой труд, я был приговорён к восьми годам исправительных лагерей.

В 1950-м в нашу тюрьму в Фушуне из России был этапирован император Айсинь Гёро Пу И. Мао тогда заявил, что Ленин не смог сделать из Николая Второго коммуниста, но китайцы гуманнее и усерднее в перевоспитании враждебных классов. Такая метаморфоза должна была стать беспрецедентным примером преображения императора в коммуниста.

Пу И был высоким, худым и печальным маньчжуром из золотого клана Айсинь Гёро. Предки его были ханами Золотой империи чжурдженей. Символично, что завоевание Китая основатель династии Айсинь Гёро начал именно в Ляодуне - там, куда теперь прибыл отбывать свой срок последний император династии. Мне он запомнился испуганными  глазами за круглыми очками и большими дрожащими губами.

Как-то я застал Пу И в сортире. Он сидел в позе орла и его царское лицо искажала гримаса страдания. Открытую ладонь император держал прямо под седалищем. Через мгновение он выдавил из себя маленький свёрток и крепко сжал его в кулаке. Завидев случайного свидетеля, Пу И испугался и отозвал меня в сторону. Он быстро вскрыл свёрток - там были монеты - и, выдав мне золотой гульден, попросил хранить молчание.
Таким был мой первый и последний разговор с императором.

Время шло. Я отсидел свой срок и вышел на свободу "перевоспитавшимся" человеком. На дворе был уже 1958 год.
Я узнал, что Яньлинь умерла от туберкулёза, а Сяомин попала в приют.
Через три месяца скитаний по инстанциям мне удалось забрать дочь. Нас распределили в пятнадцатитысячную коммуну в мой родной Вэйхай.
Там я получил работу дворника. Днем подметал улицы, а вечерами выплавлял низкопробный чугун в своей кустарной вагранке.
Развитие малой металлургии в те годы стало задачей каждого китайца. У каждого домишки, у каждой землянки вырастали малые доменные печи из глины, которые топились дровами. В деревенских коммунах, понятное дело, не было ни профессиональных металлургов, ни специалистов по прокатному оборудованию. Но, как оказалось, плавить металл мог каждый - от крестьянина до профессора медицины.

В то же время низовые работники партии принимали создание коммун за наступление коммунизма. В нашей коммуне снесли старые деревянные дома, не построив новые. При этом для топки доменных печей вырубили почти все деревья.
Меня дважды избивали за опоздания на работу, хотя я просто не мог отыскать по дворам свою бамбуковую метлу, ставшую вдруг общественным имуществом.

Люди всё это называли не иначе как "чёрный ветер".
Черный ветер вскоре истребил воробьев. Чёрный ветер разрушил древние храмы. Чёрный ветер уничтожил множество блестящих умов Поднебесной.

Спасаясь от смертоносных веяний, мы с дочерью перебрались на юг, в провинцию Юньнань, где я решил заняться  изготовлением Шеньмидань.
Для этого были нужны свежее обезьянье мясо и мёд диких пчёл.
Чёрные хохлатые гиббоны в изобилии водились в джунглях на границе с Мьянмой, у берегов великого Меконга. Там же жили племена охотников, которым разрешалось добывать мясо обезьян.

Чтобы добраться к притокам Меконга я оставил дочку в Куньмине и нанял проводника из Чёрных И. Эта некогда высшая каста несколько лет назад лишилась всех привилегий и теперь их мужчины подряжались на любую работу.

Сначала мы шли вверх по реке на моторной лодке. Затем пробирались сквозь непроходимые джунгли, рубили серпами толстые лианы и заросли молодого бамбука, шли вброд через ручьи и горные речки. И наконец вышли к деревушке, ограждённой по периметру частоколом с черепами обезьян. Проводник сказал, что там обитало племя Кава.

Увидев нас, люди за частоколом зашумели. Женщины загнали детей в шалаши и землянки. Вперёд вышли мужчины с копьями, за ними медленно ступал пожилой вождь. Проводник поднял руку, что-то быстро быстро сказал мужчинам-охотникам и показал мне жестом отдать подарки.
- Я сказал, что ты торговец. Хочешь купить у них туши обезьян, - перевёл проводник.
- Все верно.
Я открыл ящик с товаром. Там были гвозди, молотки, пилы, ножи, рыболовные снасти, соль, спички, спирт. Вождь улыбнулся, закивал головой и что-то сказал проводнику.
- Он просит продолжить беседу за угощением.

У костра сидели только мужчины. Мы отобедали тыквой, запечённой на углях. Охотники глазели на меня с интересом, тыкали друг друга локтями и смущённо смеялись.
Я спросил про черепа обезьян на частоколе. Проводник перевёл и, выслушав объяснение вождя, побледнел.

- Это не обезьяны, - тихо сказал он. - Урожай здесь зависит от духа-хранителя, что живет в черепе на шесте. Поле, засеянное коноплей, может дать хороший урожай только если духу поля и воды принесут жертву - насадят на кол голову врага из соседнего племени. Птицы и черви, солнце и ветер со временем превратят голову в череп. Череп станет  хранителем урожая до тех пор, пока душа убитого не вернётся в него после похода на родину. Душа живет в голове. Когда голову отсекают - душа её покидает и отправляется на родину убитого, а потом вновь возвращается в череп. Чем дальше живет враг, тем лучше, потому что когда душа после посещения родины возвращается в свой череп, он начинает мстить. Такие черепа выкидывают и добывают новые.

- Сколько обезьян они могут добыть за одну охоту? - спросил я.
- Обычно одну.
- Сколько весит взрослая обезьяна?
- Около пятнадцати цзинь.
- Скажи им, что людей создали обезьяны. Это наши боги-прародители. Их черепа станут вечными хранителями урожая, не будут мстить и их не нужно менять на новые.
- Вождь спрашивает зачем тебе нужны туши богов.
- Я сделаю из них божественный мёд.

Проводник вскоре ушёл, а я остался в племени. Вождь выделил мне землянку недалёко от полей. Женщины племени занимались там коноплеводством, плели верёвки, пряли растительное волокно, отжимали масло.

Оставалось приручить диких пчёл.
Удача улыбалась мне; я отыскал целый рой молодой семьи в зарослях баньяна. Смахнул рой в импровизированный ящик, облитый банановой водой с мятой. Пчёлам место понравилось. Я смастерил десять таких же ящиков и расставил их по периметру поля.
Вскоре появились первые соты.

Сложнее дело обстояло с тушами.
Мясо обезьян оказалось отнюдь не диетическим. Гиббоны охотились на гигантских летяг и ящериц, разоряли гнезда, лакомились яйцами и птенцами. Тушу обезьяны нужно было немедленно освежевать, разделать, нарезать тонкими ломтиками, два дня мариновать в меду и день сушить на солнце. При этом рядом всегда должен находиться человек с опахалом и отгонять мириады тропических насекомых.
Мясо на солнце усыхало примерно в два раза.

Пришло время опробовать божественный мёд. В тот вечер вождь съел два высушенных ломтика Шеньмидань и погрузился в транс. Вождь то закатывался истерическим смехом, то вздрагивал и вглядывался в заросли магнолий. Его уверенность в том, что из кустов за нами наблюдал чёрный гиббон мне тогда показалась параноидальным бредом, вызванным передозировкой мёда. Но этот животный страх быстро передался и мне.

Первую партию Шеньмидань я увез в Куньмин и раздал под реализацию местным аптекарям. Товар быстро разошёлся и я получил новые заказы.
Примерно в этот период на меня вышел полковник Лян, командир 5-го полка 93-й дивизии Гоминьдана. Остатки его группы были вытеснены из Китая коммунистами и полковник стал хранителем района Цзинь Сань Цзяо - плодородного местечка на границе Лаоса, Тайланда и Бирмы. Высокий, худой, седовласый гордый старик с плохими зубами, но отличной строевой выправкой - старый полковник Потерянной армии. Он никогда не снимал парадный китель, даже когда солнце было в зените; его медали и бордовые погоны с тремя пирамидками отливали золотом, напоминая старику о славе былых побед.
Полковник Лян сказал, что заинтересован в закупке крупной партии Шеньмидань.

Ещё через месяц из соседнего государства Шан прибыл начальник шанской милиции господин Кун. Он также был одним из хранителей пограничного района Цзинь Сань Цзяо и также был наслышан о божественном мёде. Господин Кун заказал пробную партию.

Лаосский Билл спонсировал отправки Шеньмидань в провинцию Шаньдун. Дважды в месяц он появлялся в деревне и дважды заказывал крупные партии божественного мёда, передавая мне юани и доллары. Это был американец лет тридцати; высокий и крепкий, с тихим, вкрадчивым, убаюкивающим голосом. Билл всегда носил белую футболку с потрепанным воротом и V-образным вырезом на груди. На левой руке блестели простые армейские часы Bulova. Голову его покрывала кеппи в стиле милитари; маленькие глаза и нос скрывались в тени козырька, подбородок же резко выделялся. Нагрудная кобура подчёркивала Биллову мускулистую фигуру, подмышкой всегда болтался кольт, а в ножнах на ремне - камбоджийский серп-топор.

Я как-то спросил Билла зачем он спонсирует поставки моего продукта в Шаньдун. В чем смысл?
- Просто помогаю людям, - ответил Билл на местном диалекте и подмигнул. Он знал наречия всех племён на стыке трёх стран и свободно говорил на путунхуа. Таков был Лаосский Билл.

Чёрный ветер в Поднебесной тем временем уничтожил сам себя.
После смерти Мао прозорливый Дэн Сяопин сказал: "Мы перейдём реку вброд, ступнями нащупывая камни". Начались экономические реформы.

Продолжение следует...

Tweet