1

Холодно. Пронзительный мороз пробирает до костей, и даже офицерская шинель не спасает от него.  Ветер посвистывает, закручивая редкую позёмку из сухого снега. Мы стоим во дворе новочеркасской тюрьмы, переминаясь с ноги на ногу, пританцовывая и хлопая в ладоши, ждём. Рядом – два УАЗика в зелёной ГУИНовской раскраске, водители двигатели не глушат – греют салон, да и глушить опасно – а вдруг потом не заведётся?

Наконец, из помещения выходят конвойные, придерживая под локти высокого роста мужчину. Тот одет не по сезону: в свитере, без куртки или пальто, и без шапки. Руки держит перед собой, на них наручники.  Озирается по сторонам, близоруко щурясь.

Водитель одного из УАЗов выходит и распахивает заднюю дверь машины. Там, как и положено, клетка для перевозки правонарушителей, занимающая второй ряд сидений и багажник, вдоль бортов – лавки. Мужчину в свитере подводят к машине, но из-за высокого роста и наручников он никак не может в неё забраться, тогда один из конвоиров – парень гренадёрского роста и, видеть, недюжинной силы – хватает его за свитер и пояс брюк, слегка приподнимает и вталкивает в машину, а другой, стоя в УАЗике, втаскивает его внутрь и грубо сажает на пол машины. Мужчина застонал, лицо его скривилось от боли, но ничего не сказал, тогда первый конвоир легко запрыгнул в машину, водитель закрыл двери, сел за руль, и УАЗик, выпустив струю дыма, медленно покатил к воротом тюрьмы. Мы с прокурором и лейтенантом внутренней службы, который определён мне в помощники для сегодняшней работы, садимся во второй УАЗик, в котором нет никакой клетки, а стоят самые обычные сиденья, и едем следом. Путь наш лежит в Ростов-на-Дону. 
2.

Пару слов обо мне. Служу я в Ростовской области в должности заместителя начальника по воспитательной работе одной из колоний общего режима, звание – подполковник внутренней службы. Служу уже четырнадцатый год, скоро можно было бы уже и на пенсию, но служба нравится: интересная, творческая работа, общаешься с разными людьми, видишь их душу, разбираешься в причинах, которые привели их за решётку, пытаешься помочь человеку, сделать так, чтобы он после освобождения мог вернуться к нормальной жизни. Иногда получается: приезжают потом, благодарят, жён-деток на фотографиях показывают, рассказывают, как устроились на воле. А у меня после таких встреч буквально птицы в душе поют: смог ведь!
Но как-то поздней осенью прошлого года вызывает меня начальник к себе в кабинет. Вхожу – в кабинете, помимо начальника колонии, сидит генерал из главка, незнакомый мне прокурор в мундире государственного советника юстиции третьего класса и два полковника, которых я тоже впервые вижу. Завели разговор, что называется,  «за жизнь» - как служится, как семья, как дети. Затем спрашивают, как я отношусь к Ельцину, к расстрелу Верховного Совета, к принятию новой Конституции. Отвечаю обдуманно, правильно: мол, как офицер я обязан не обсуждать, а выполнять приказы Верховного главнокомандующего, конституцию поддерживаю, буду на референдуме за неё голосовать – уж очень надоело смутное время, которое уже больше двух лет тянется. Отвечаю, а сам думаю: ой, неспроста  этот разговор: или на пенсию спровадить меня решили, или перевести на новое место службы хотят, параллельно вспоминаю все свои огрехи по службе за последнее время и обдумываю, что буду отвечать на неудобные вопросы, если их зададут.

Вдруг прокурор спрашивает: «А как Вы относитесь к смертной казни?». И внима-а-тельно так на меня смотрит: мол, сейчас демократизация общества идёт, и всё громче и громче звучат призывы эту смертную казнь отменить. Вот и в проекте Конституции России сказано «Смертная казнь вплоть до её отмены…». Отвечаю чётко: смертная казнь должна быть в законе как высшая мера наказания для убийц, но применять её следует с особой осторожностью, после многократной судебной проверки приговора и только к убийцам, умышленно лишившим жизни двух и более человек.
- А если одного убил? – хитро спрашивает генерал из главка.
- Если одного при отягчающих обстоятельствах – до пятнадцати лет лишения свободы – отвечаю я – человек должен иметь шанс на исправление.
Присутствующие офицеры обменялись взглядами, и тогда генерал, вдруг став серьёзным, продолжил:
- Мы внимательно изучили Ваш послужной список и хотим предложить Вам одно дело, но прежде, чем Вы узнаете какое, я предупреждаю Вас о том, что этот наш разговор – государственная тайна, и независимо от того, что Вы ответите, о нём не должна знать ни одна живая душа, кроме присутствующих здесь. Вам понятно?
Так точно! – ответил я по уставу, а в душе стала зарождаться догадка.
- Мы предлагаем Вам – продолжил генерал – быть руководителем спецгруппы по приведению в исполнение приговоров судов к высшей мере наказания.
Догадка обрела форму свершившегося факта.
- В обязанности руководителя спецгруппы входит производство выстрела в приговорённого? – задал я вопрос в лоб. Похоже, присутствующим такая прямота понравилась, и прокурор коротко ответил: «Да».
Несмотря на то, что в этом кабинете все старательно избегали произносить слово «палач», мне было понятно, что именно на эту работу меня и вербуют.

Может быть, Вам нужно подумать? – мягко спросил прокурор. До завтра. А завтра Вы скажете своё решение полковнику – он перевёл взгляд на начальника колонии. Только ни с кем не советуйтесь – помните, наш сегодняшний разговор – государственная тайна – добавил прокурор.

Но мне хватило и трёх минут, чтобы всё обдумать и принять решение. Я согласился. Во-первых, приговорённого всё равно убьют, если решение об этом принято всеми инстанциями, независимо от того, соглашусь ли это сделать я или нет. Во-вторых, вот эта «ночь на обдумывание» чем-то напоминает дешёвую драматургию, когда девушке парень предлагает выйти замуж и она берёт ночь, чтоб обдумать предложение. Я же всё-таки не девушка, а офицер. В-третьих, я тогда не верил в Бога, и умертвление жестокого душегуба не рассматривал как какой-то тяжкий грех. В-четвёртых, хотя это ещё не обсуждалось, я предполагал, что за выполнение специфической «работы» полагаются какие-то льготы, премии по службе. И, наконец, в-пятых, мне, дослужившемуся до двух больших звёзд на погонах, но ни разу не побывавшему в бою, стало просто интересно: как оно – стрелять в человека? Конечно, последнее чувство было низменным, стыдным…но оно возникло.

Я согласен – спокойным голосом сказал я. Но у меня будет одна просьба, можно сказать, условие – перед тем, как …кх-м … привести приговор в исполнение, я должен буду прочитать этот самый приговор весь, и если, прочитав его, я решу, что данный человек за своё преступление не заслуживает смерти, у меня право отказаться стрелять, и этот отказ будет принят, так сказать, без последствий.

Присутствующие офицеры вновь многозначительно переглянулись, и генерал сказал:
- Вы, подполковник, такое впечатление, что читали приказ МВД СССР № 002 «О порядке приведения в исполнение приговоров к высшей мере наказания (расстрелу)».
- Никак нет, не читал – отвечаю я.
- Конечно, не читали, не могли читать, ведь этот приказ под грифом «Совершенно секретно» - продолжил генерал. Так вот, там сказано, что перед приведением смертного приговора в исполнение и руководитель спецгруппы, и его помощники обязаны – слышите, не вправе, а обязаны – прочесть приговор, а в случае неясности вправе просить ознакомиться и с материалами уголовного дела! После прочтения приговора (или всего дела, если в этом возникла нужда) руководитель спецгруппы и его помощники обязаны сообщить надзирающему прокурору, считают ли они приговор справедливым и готовы ли его исполнять. Если считают несправедливым – всё, до свидания, собираетесь и едете домой, вызывается другой офицер, и всё повторяется, а осуждённый получает в дар ещё несколько дней жизни.
- Но не беспокойтесь, что Вам придётся отказываться – подал голос доселе молча сидевший полковник с седой шевелюрой, заострённым лицом и тёмными кругами под глазами, - это раньше, когда к расстрелу приговаривали каждого пятого, кто по 102-й статье шёл, руководители спецгрупп частенько в отказ шли. Да ладно бы 102-я, а то и по 64-й, а порой  и по 93-й прим. лоб зелёнкой мазали! Женщин к расстрелу приговаривали! Вот был случай – женщину по 93-й прим. к расстрелу приговорили, она  комбинат общественного питания в одном курортном городке возглавляла, на миллион ещё старых, советских рублей наворовать сумела, так четверо….- тут полковник умолк на полуслове, закашлялся, столкнувшись с более чем выразительным генеральским взглядом.
- Да, товарищ полковник прав – вновь обратился ко мне генерал. Сейчас смертные приговоры и выносить стали реже, а уж исполнять – так вообще единичные случаи, комиссия по помилованию с этим писателем Приставкиным во главе милует едва ли не всех, заменяя им смертную казнь пожизненным лишением свободы (никогда у нас такого наказания не было, с Америки слизнули). А если кого не помиловала – значит, такой зверь, такой душегуб, что его расстрелять – что Землю от грязи очистить.
- Не комиссия, Президент милует – мягко поправил генерала прокурор.
- Ну да – согласился генерал. Но Борис Николаевич с Приставкиным в этом вопросе всегда соглашается.
Разговор подошёл к концу. Мне подали бумаги, в которых уже были впечатаны мои данные, а в правом верхнем углу стояли грифы «секретно», я их прочитал и расписался. После этого мне вручили пресловутый приказ МВД СССР № 002, на обложке которого красовался гриф «Совершенно секретно» Экземпляр девятый, который я до вечера внимательно изучал. Документ небольшой, восемь листов всего, но довольно занятный – в нём всё описывается – и как заводить, и какие слова должен произносить прокурор, и из какого оружия и в какую часть тела стрелять, и что делать в случае осечки, в случае попытки побега приговорённого и ещё многое другое… Такая вот инструкция для заплечных дел мастеров.

3.

Вернулся я после того памятного вечера на службу, и месяц ничего особенного не происходило, разве что моё денежное содержание увеличилось на четверть – появились надбавки «за работу со сведениями, составляющими государственную тайну» и «за особые условия несения службы». И вот уже перед самым новым, 1994 годом, вызывает меня начальник колонии и показывает приказ о командировке в соседний регион, причина командировки указана «обмен опытом по организации воспитательной работы с осуждёнными за имущественные преступления» и срок – три дня. Вместе со мной едет один из двух полковников из аппарата УИНа, с которыми я познакомился на встрече, тот, который был таким словоохотливым – он будет руководителем спецгруппы, ну а я – его помощником. Ехали мы поездом, в купе, кроме нас двоих, никого не было (декабрь – не самое популярное время для путешествий по железной дороге), поэтому за несколько часов полковник ввёл меня в курс дела, подробно рассказал, что к чему.

Приехали на место, представились начальнику местного СИЗО, расположились в гостинице, а наутро сели читать приговор тому, кому оставалось жить несколько часов. Четырежды судимый - за разбой, два грабежа и вымогательство мужчина, 40-ка лет от роду, имени его я как-то не запомнил, по пьяному делу приревновал жену к коллеге по работе и задушил. Тут на свою беду в квартиру постучалась мать жены с 11-летней внучкой-дочерью жены от первого брака. Он сначала не открыл дверь, сделав вид, что никого нет дома, но старуха, видать, почуяла неладное (а может, услышала чего за дверью – кто ж знает?) стала шуметь, колотить в дверь, требуя открыть, ну тот и открыл… Тёще он воткнул нож в самое сердце, внучка закричала, бросилась бежать, он догнал ребёнка и свернул ей шею. Соседи на шум вызвали милицию. Доказательств было море, да и сам убийца не отпирался, «чистосердечно» во всём раскаялся, но областной суд в раскаяние не поверил и приговорил его за тройное убийство к смертной казни. Удивительно, но комиссия по помилованию, обычно милосердная к подобного рода уродам, в этот раз (правда, с перевесом всего в два голоса) высказалась за приведение приговора в исполнение, соответственно, президент Ельцин своим Указом в помиловании отказал.

Ни у полковника, ни у меня не возникло сомнений в справедливости наказания, о чём вечером мы и сообщили прокурору и начальнику СИЗО. Полковник проверил оружие – не табельный «Макаров», а видавший виды револьвер «Наган» 1932 года, зарядил в него 7 патронов, и мы пошли в полуподвальное помещение, посреди которого стоял обшарпанный стол и пять стульев. Помещение либо совсем не отапливалось, либо отапливалось очень плохо, так как в нём было весьма холодно.

За стол уселся прокурор, разложил документы, читает. Рядом сел врач: он не в белом халате, а в обычной УИНовской форме, с собой у него стетоскоп в футляре. По другую сторону стола присел офицер информационного центра – видно, что чувствует себя он ужасно неудобно, мнётся, смотрит куда-то в пол.

Завели осужденного – в полосатой робе, дрожит то ли от холода, то ли от страха, лицо серое, глазки бегают. Прокурор спрашивает ФИО, дата и место рождения, каким судом и к какому наказанию осуждён – тот отвечает, запинаясь, при этом осматривает нас, пытаясь по наши лицам прочесть свою судьбу.

Закончив задавать вопросы, прокурор берёт лист бумаги с красным гербом наверху и зачитывает Указ Президента РФ: «…прошение о помиловании отклонено».

Приговорённый всё понял и завыл, повалившись на колени и молитвенно сцепив руки, скрепленные наручниками, в замок. За годы службы в колонии я видел разное: и плач, и боль, и стенания осуждённых, но никогда ранее мне не приходилось слышать такого воя. У людей менее подготовленных кровь в жилах застыла бы. 

Но в Приказе № 002 такая ситуация прописана, и прокурор несколько взволнованным голосом говорит:
- Прекратите реветь, будьте мужчиной, в конце-то концов! В соседней комнате находятся люди из Верховного Совета, идите туда и напишите ещё одно прошение о помиловании.

Не беда, что Верховный Совет уже три месяца назад как расстреляли из танков, а только что избранная Государственная Дума ещё не собралась на своё первое заседание – Приказ № 002 ещё не успели подправить, а приговорённый, последний год своей жизни проведший за решёткой, в таких нюансах не разбирался. Он тут же перестал выть, конвоиры подняли его на ноги, мы с полковником – я справа, полковник слева – втолкнули его в комнатку.

Комната эта была совсем маленькая три с половиной на четыре с половиной метра, окон нет, под потолком в плафоне горит лампа, голые стены, никакой мебели, у дальней стены – желоб в полу, в стену вделан кран, на который надет шланг. Осужденный не успел ни слова сказать, как полковник выхватил из открытой кобуры револьвер, приставил ему к левой стороне затылка и самовзводом выстрелил. Мужчина упал лицом на пол, и в следующую секунду полковник один за другим дал два выстрела лежащему под левую лопатку. После чего вложил оружие в кобуру, кивнул мне и развернулся к выходу. Я – за ним, вышли из комнаты, закрыли дверь. Меня слегка потряхивает, а полковник держится молодцом, только на лице – смертельная усталость. «Ну вот, кажись, последний» - тихо пробормотал он, а прокурор тем временем доставал из своего объёмистого кожаного портфеля поллитровку «посольской» и металлические стопки, молча разлил и мы, не чокаясь, выпили. За помин души.
Затем все вошли в комнатку. Казнённый лежал на животе, на затылке зияла глубокая рана с подтекшей кровью. Два кровавых пятна виднелись слева на спине, но под телом крови не было – видно, свинцовые револьверные пули не пробили его насквозь.

- Когда преступник упал, надо сразу ему сердце прострелить, а то крови натечёт литра два, потом замучаешься здесь всё отмывать – наставлял меня полковник. – Сердце-то оно вроде как независимо от мозга работает, не знает оно, что мозг умер, вот и качает, пока всё не выкачает, а потом убирать – продолжал он. Об этом в инструкции не написано – горько усмехнулся он, и в этой усмешке я почувствовал … облегчение, огромное облегчение ужасно уставшего человека, ибо сейчас он понял, что больше никогда уже не придётся ему выполнять эту страшную работу.
 
Мы перевернули труп на спину, и врач, присев на корточки, приложил ему к груди стетоскоп и через несколько секунд встал со словами: «Готов, сердце не бьётся». Мы все подписали несколько экземпляров акта о приведении в исполнение приговора к высшей мере наказания, один из которых тут же сложил в свою папку офицер информационного центра, после чего начальник СИЗО, выйдя в коридор, громко крикнул: «Степанов, ко мне!». Появились двое крепких офицеров, несшие с собой гроб. Гроб был из досок, без обивки, грубо сколочен и без крышки. Мы с полковником помогли офицерам уложить труп в гроб, после чего они вдвоём его куда-то унесли. Один из офицеров вернулся, начальник СИЗО вручил ему один из подписанных нами всеми актов, тот, козырнув, развернулся и ушёл.

- Сейчас гроб с телом повезут в крематорий, прах развеют по ветру на обратном пути, как это обычно делается – сказал мне начальник СИЗО, и мы прошли в его кабинет. Там подписали ещё несколько документов, после чего врач и офицер информационного центра уехали, а мы остались вчетвером – прокурор, начальник СИЗО, полковник и я.
- Ну что, товарищ подполковник – обращаясь ко мне, заговорил прокурор. - Вы всё видели, во всём, можно сказать, участвовали, готовы в следующий раз выполнить кх-м работу, так сказать, лично?
- Да, готов, - задумчиво глядя в сторону, проговорил я.
- Вот и хорошо – ответил прокурор. И продолжил: - Ходят упорные слухи, что в ближайшие год-полтора смертную казнь в России отменят. Сам Президент склоняется к этому решению. Будут убийц и маньяков сажать пожизненно в колонии где-нибудь за Полярным кругом. Спорное решение, ну да им в Кремле виднее. Но Вам, товарищ подполковник, как минимум одну работёнку выполнить придётся, да. Сейчас я не имею права говорить больше, чем уже сказал, потому что окончательно решения ещё не приняты – при этом он выразительно показал указательным пальцем в потолок – но если их примут… Эх, я бы сам, своей рукой выполнил бы её, да права не имею – и прокурор перевёл разговор на другую тему.

3.

Утром в воскресенье, 13 февраля, вызывает меня начальник колонии и сходу так, без подготовки, говорит: «Вы слышали о маньяке Чикатило?». Конечно, отвечаю, слышал – о нём знает вся страна, 52 человека убил за 12 лет, и всё время уходил от наказания потому, что имел редчайший феномен: группа крови и группа спермы у него не совпадали.

- 43 человека, а не 52, так, по крайней мере, считает Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда России – задумчиво говорит полковник. Представляю, каково родным тех девятерых, которых исключили из приговора – и людей нет, и преступник за их смерть не понесёт наказания.
- А что, Чикатило разве до сих пор не расстреляли? – спрашиваю я, и по взгляду начальника начинаю понимать, что…
- Приговор и кассационное определение у Вас в кабинете на столе – говорит мне полковник, понимающе смотря мне в глаза. Прочтите, пожалуйста, их внимательно, ведь завтра у Вас будет первое…приведение в исполнение приговора. Впрочем, я не думаю, что для Вас это будет трудно психологически, ведь Чикатило – настоящий зверь. Впрочем, сами всё увидите, до вечера Вы свободны-начальник, легко похлопав меня по плечу, уже собрался идти, как вдруг что-то вспомнил и говорит: «Что с оружием? Табельным будете работать или наганом?». Отвечаю, что наганом – его мне перед уходом в отставку передал тот самый полковник, от которого я унаследовал эту…работу. И патроны в нагане не боевые, а спортивные В-1, в которых я гвоздём ещё ямку проковырял в головной части пули – чтоб экспансивность повысить. При ударе в затылочную кость черепа такая пуля расплющится и сильнее разрушит мозг, а малая начальная скорость не позволит ей уйти наружу, так что рикошета от стенки можно совершенно не опасаться. А табельный ПМ что? – на такой короткой дистанции прошьёт голову навылет и неизвестно ещё куда пуля срикошетит от стены или от пола. Убить-то меня или помощника она не убьёт, но я не знаю, какими гепатитами болеет приговорённый.

Начальник колонии кивнул и, устало опустив голову, отошёл, а я отправился в свой кабинет, сел за стол и открыл папку…

«К делу № 2-70/1992 «Лесополоса». Приговор. Именем Российской Федерации – России 14 октября 1992 года Судебная коллегия по уголовным делам Ростовского областного суда в составе:..» И перед глазами поплыли картины, рождавшиеся из сухих строк судебного приговора…
Я прочитал и приговор, и кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда России к вечеру. Отложил бумаги в сторону, а перед глазами стояли жуткие картины: написанные сухим протокольным языком в приговоре, они в моём сознании обрели цвет, размер, запах. Когда пришёл прокурор, я коротко ответил, что согласен. Уже потом я узнал, что мой помощник, прочитав страниц двадцать приговора, выбежал в туалет, где его стошнило, после чего он дочитывать документы не стал и без колебаний согласился.

4.

    Уже начало темнеть, когда два «УАЗика» подъехали к воротам Ростовского СИЗО. Стальные ворота открылись, пропуская машины внутрь, и тут же закрылись. Замерзшие, с отекшими ногами, мы вышли из машин, поздоровались с находившимися в тюремном дворике врачом, сотрудником СИЗО и офицером из милицейского главка. Все мы знакомы друг другу по службе, поэтому пытаемся шутить, говорим, что давно не виделись, стараясь не озвучивать обуревающую каждого из нас мысль – уж лучше не по такому поводу. Дюжие конвоиры вывели из УАЗика Чикатило и, не снимая наручников, повели в здание, мы все пошли за ними. Лестница ведёт куда-то вниз, в подвал, напоминающий не то склад, не то бомбоубежище: по стенам – трубы, электрические кабели, штукатурка местами потрескалась, на полу – ящики и какой-то мусор. В маленькую, полутёмную комнатку, освещаемую тусклой лампой в пыльном плафоне, охранники и завели Чикатило и усадили на колени на пол. Если бы не наручники, со стороны могло бы показаться,  что он молится. Лицо выбрито, редкие седые волосы растрёпаны, на правой щеке свежая ссадина, полученная, видимо, при заталкивании в УАЗик в Новочеркасске. Внешне Чикатило спокоен – видать, поверил конвоирам, сказавшим, что его везут в Москву на обследование.

    В комнату вошёл А.И.Задорожный – прокурор, поддерживавший гособвинение в суде. «Добрый вечер, Андрей Романович. Как Ваше самочувствие?» - спросил прокурор. Они были знакомы уже несколько лет, поэтому Чикатило заулыбался и окончательно успокоился. «Андрей Романович, почему Вы утром отказались оставить свой автограф на книге, написанной о Вас же?» - спросил прокурор. Чикатило ответил, что не читал эту книгу и не знает, кто её авторы, и тут же попросил, если она здесь, принести её. Прокурор вышел, а через минуту вернулся с книгой Михаила Кривича и Ольгерта Ольгина «Товарищ убийца». Попросил конвоиров снять наручники, и Чикатило, сидя на корточках, ручкой прокурора написал: «Анатолий Иванович, спасибо вам и всем, кто со мной мучился, и чтоб больше не было таких, как я, таких преступников или больных», расписался и поставил дату – 14 февраля 1994 года. Конвоиры вновь защёлкнули на нём наручники.
    Через минуту прокурор уже проверял подготовленные документы: приговор Ростовского областного суда от 14 октября 1992 года, кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда России от 30 июня 1993 года, определение суда о приведении приговора в исполнение, Указ Президента России от 4 января 1994 года с дьявольским номером 13 об отказе в удовлетворении ходатайства Чикатило Андрея Романовича о помиловании. Я всё это время вглядывался в лицо этого немолодого человека, которого мне через несколько минут надлежит убить, и перед моим мысленным взором проплывали страшные картины из приговора: вспоротые животы, отрезанные груди и гениталии, откушенные кончики языков. Мальчишки, подростки, девушки, молодые женщины, которых этот человек замучил и убил только ради того, чтоб удовлетворить свою извращённую похоть. Я заглядывал ему в глаза, пытаясь понять: как в человеческое тело, такое же, как у всех нас – с двумя руками, с двумя ногами, с головой – как в это тело вселился диавол? Неужели импотенция толкнула этого самого обычного с виду мужика на столь чудовищные злодеяния? И в то же время я понимал, что за моей спиной сейчас незримо стоят сотни человек – мужчин и женщин, молодых и не очень, которым этот изверг сломал жизни, отняв сыновей, дочерей, матерей, сестёр, и эти люди, живущие не только в моей родной Ростовской области, но и в разных концах страны, безмолвно взывали к Справедливости. Символ и инструмент этой самой Справедливости сейчас висел у меня на правом боку…

    Увидев, что Анатолий Иванович завершил чтение и захлопнул папку, я сказал: «Пошли». Конвоиры подняли Чикатило с колен и повели в дальний конец подвала, остальные присутствующие двинулись следом. Слева была единственная открытая дверь, в неё вошли мы, а конвоиры с приговорённым остались в коридоре. В комнате было холодно, у стены, справа от входа, стоял обшарпанный письменный стол, у стола – четыре таких же старых стула. Первым к столу протиснулся прокурор, затем – представитель информационного центра УВД, врач и я. Я сел за стол последним, с краю, чтобы быстрее встать, когда понадобится. Конвоиры ввели Чикатило, закрыв за собой обитую жестью дверь. Он по-прежнему был спокоен. Прокурор стал спрашивать у него фамилию, имя, отчество, дату вынесения приговора, Чикатило отвечал ровно и чётко. Затем Анатолий Иванович спросил, знает ли Чикатило об Указе Президента. Тот заволновался: «Что, отказал?» Прокурор сказал: «Слушайте, я Вам его зачитаю» и прочитал 5 сухих строчек президентского Указа, в котором говорилось, что ходатайство Чикатило Андрея Романовича, приговорённого к смертной казни, о помиловании отклонено. И точка. Короткие, скупые строки, без мотивировки принятого решения.

    Чикатило молча выслушал, но либо не понял, либо не поверил: в лице не изменился и не произнёс ни слова. Прокурор прочитал указ ещё раз. Наконец Чикатило тихо спросил: «так что, теперь меня расстреляют?». Все молчали, в комнате повисла неприятная пауза. «Исполняйте приговор» - вдруг осипшим голосом сказал прокурор, конвоиры открыли слева от Чикатило ещё одну дверь и втолкнули его туда, а следом вошли я с лейтенантом. Не теряя времени, я выхватил правой рукой из кобуры наган и, приставив к затылку Чикатило чуть левее позвоночника, левой рукой слегка развернул его за плечо и самовзводом выстрелил. В спортивном нагановском патроне весьма небольшой пороховой заряд, поэтому выстрел прозвучал глухим хлопком. Ойкнув, Чикатило рухнул лицом на пол, на скованные наручниками спереди руки. Вложив револьвер в кобуру, я уже собрался выходить и дал знак лейтенанту, как вдруг откуда-то снизу донеслось: «А сердце ещё бьётся». Бросив короткий взгляд на своего помощника, на лице которого отражались изумление и испуг, я прогнал секундную мысль заглянуть в глаза только что убитому мною маньяку и решительно шагнул за порог. Мой помощник вышел за мной.

Коллеги времени зря не теряли: на обшарпанном столе уже красовалась бутылка «Столичной» и шесть металлических стопок. Прокурор разливал. Подняли стопки, не чокаясь, и Анатолий Иванович произнёс: «Упокой, Господи, душу грешного раба твоего Андрея», и все залпом выпили. Затем дрожащими от волнения руками подписали акт о приведении в исполнение приговора к смертной казни – как положено, в пяти экземплярах, один из которых тут же убрал в свою папку представитель ИЦ УВД, после чего встали из-за стола и вошли в комнату казни.

Маньяк лежал на полу лицом вниз, вытянувшись во всю длину своего большого тела. Его сердце ещё билось, хотя с момента выстрела прошло уже больше двух минут, выталкивая в пулевое отверстие тугую струю крови. Выходной раны, похоже, не было. Кровь с журчанием стекала куда-то вниз. Сознание казнённого уже померкло. Я предложил произвести контрольный выстрел в сердце, но врач, присев на корточки и осмотрев рану на затылке, сказал, что этого уже не требуется: ранение смертельное, пуля наверняка разрушила продолговатый мозг, и наступление смерти – вопрос двух-трёх минут. В воздухе пахло порохом, мы стояли с смотрели на умирающего серийного убийцу, и тут мой помощник вполголоса заметил: «Надо же, сказал: «А сердце ещё бьётся». «Кто сказал?» - спросил Задорожный. «Он, Чикатило» - ответил лейтенант. Прокурор не поверил, сказав лейтенанту, что этого не может быть. Чтоб пресечь неуместный спор, я сказал: «Лейтенант прав, именно эти слова произнёс Чикатило, когда уже упал на пол». Прокурор промолчал, но взгляд его выражал крайнее изумление.

Вскоре врач опять присел над телом и, приложив к нему стетоскоп, тихо промолвил: кажись, всё. На часах было 20.05. Продрогшие и смертельно уставшие, мы собрались, расселись по машинам и уехали, а тело маньяка осталось валяться на бетонном полу в подвале ростовского СИЗО. На душе у меня было лишь облегчение.

Потом я узнал, что на следующее утро закоченевший труп Чикатило сотрудники СИЗО положили в заранее заготовленный деревянный гроб из грубо струганых досок и отвезли в ростовский крематорий. Оставшиеся от маньяка после кремации полтора килограмма золы офицер СИЗО на обратном пути высыпал в придорожную канаву.

5.

Кряхтя, он привстал, опираясь на резную деревянную трость, и пересел на соседнюю лавочку. Его волевое, обрамлённое сединой лицо, чем-то похожее на лицо сенатора Маккейна, в жёлтом свете уличного фонаря выглядело усталым, но спокойным. Мы сидели в парке санатория «М…н» где оба проходили курсы лечения, летний вечер был тих и прохладен, тишина нарушалась лишь пением цикад да шумом редких машин, проезжавших по дороге. Сказать, что я был поражён – это ничего не сказать, я был ошеломлён столь откровенным рассказом по большому счёту случайного собеседника, с которым судьба свела меня на пару недель под одной крышей, чтоб потом развести навсегда.

«Эта казнь была единственная, которую я осуществил – слегка поморщившись от боли, сказал он. Вскоре Ельцин объявил мораторий на смертную казнь, остававшихся в живых к тому времени смертников тут же – буквально за одну неделю – помиловали, заменив им смертную казнь пожизненным заключением. А нескольким так вовсе повезло – им дали по 15 лет, уже на свободе все, если, конечно, дожили. А было их на всю страну человек триста, насколько я помню. Я продолжил службу, в 1999-м получил полковника, несколько месяцев проработал начальником колонии, а потом дали знать старые болячки, ну я и уволился по состоянию здоровья. Пенсия у меня неплохая, да и бизнес вместе с сыном держим – магазинчик по торговле стройматериалами. Внуков воспитываю, их у меня трое – улыбнулся он. Если бы не этот артроз – он кивнул на ногу – то вообще можно было бы считать себя счастливым человеком. Ну да ничего, подлечат меня тут – и снова в бой – светлая улыбка легла на его умное лицо.

Tweet