1.  Уже год, как машина осталась мне единственным верным другом – терпеливым и преданным. Были мелкие ремонты, пробитые шины, съезд в кювет, плутания по дорогам и направлениям неопознанным навигатором. Она все терпит, везет меня в разные концы  центральной России, по ее закоулкам.
  Ежеутреннее бритье я безболезненно оставил три месяца назад,  с легкостью бросил  службу, – шесть месяцев назад, семью и дом –  восемь, – тихо и равнодушно, словно не было пятнадцати лет совместной жизни, быта и какой-никакой, но истории. Зато, приобрел стойкое желание поселиться в глухомани  и оно завладело мною полностью.

  Какие теплые, уютные, как пуховый платок названия селений: Мышкин, Таруса, Осташков  сулили  уединение и покой в деревянном домике на тихой улочке, где чья-то свадьба или смерть уже событие.
    На поверку, выходило: то местечко вокруг заплеванного семечками и окурками крошечного вокзала, где вокруг ларьков и пельменных  кипела вся жизнь с персонажами, то обыкновенная деревня, разрезанная напополам асфальтовой дорогой, украшенной блинами из курей и кошек и удивляющая богатыми кирпичными домами, торчащими среди бревенчатых покосившихся изб, как одинокий золотой зуб в старушачьей пасти, а то глухомань с такими испитыми, предсмертными  в  прямом и душевном смысле лицами, что лучше и не видеть. Я покидал местечки без сожаления и увозил разочарование.

  Зона поиска все ширилась, и вот, рассматривая карту, я все чаще заглядывал за Урал, но уже отчетливо понимал, что обрести нечто приближенное к уютно раскинувшемуся в зеленой долине кантону с  размеренным, индивидуалистически-нейтральным проживанием  здесь невозможно. Следовало ли мне присовокупить к поискам женщину? Нет, – безоговорочно отвечал я. Ничего нового, неизведанного она не даст, – одна маета.
    Я очутился никому не нужным, и это пожалуй хорошо для них же, – тех кому не нужен, но вот что плохо – никто не нужен мне и плохо это для меня. Отсюда рукой подать до вопроса о смысле жизни, а очень по-русски искать его сами знаете где. Может быть я и колесил, как заводной в поисках тихого уголка, чтобы зацепиться за простоту и понятность, отдышаться и подумать что дальше.

  Он стоял у киоска быстрого питания и пересчитывал мелочь на ладони.
– Привет. – тронул я его за плечо.
– Аа…Привет… – равнодушно ответил он и молчком отвернулся, считая встречу прощанием же. Но вдруг его посетила  мысль и  он живо переиграл. – Ты?! Не узнал, извини. Ты как здесь?
– Живу. – сказал я и пошел мимо. Он мне и тогда был неприятен, а сейчас меня привлекло лишь любопытство.
– Постой, постой! – он забежал впереди меня и виновато улыбнулся, – мол какие обиды между старыми друзьями. Кивнул на вывеску кафе.  – Дело есть. Зайдем?

  Спешить мне все одно было некуда, а интерес был.
– Как дела в деревне? – спросил я усаживаясь за столик.
– Не знаю. Я уже год у вас пельмени леплю, в промзоне, в гараже у армян. Хочу тебе кое-что предложить. Выгодное дельце.
– Какое у нас тобой, Юра, может быть дельце. – предупредил его от ненужных заявлений. За корм для этого слюнявого рта (салат, шашлык, пиво) я хотел получить коротенькую справку и тут же распрощаться.
– Не спеши, не спеши. – ласково попросил он. – Вот, глянь чего.
  Он достал завязанный узлом платок, растянул зубами узел и протянул мне что-то на ладони. Это была горстка жемчужин, странной, неправильной формы, но чистого, глубокого, с неуловимой  голубизной  матового цвета
– Жемчуг? Не товарный.
– Он настоящий! – закудахтал Юрка. – Ты кто, ювелир? А я в скупке был. Настоящий сказали! Купи? Договоримся.
– Мне не нужно.  Откуда это у тебя?
– Откуда, откуда…Из деревни. – не сильно переживая за несостоявшуюся сделку, Юрка сунул платок в карман и придвинул тарелку с мясом.

  Всплыл в памяти Рыбалыч,  лесничий  с миноискателем, горящие избы и протяжный собачий вой, наводящий необъяснимую  тоску и заставляющий шевелиться волосы на макушке.
– Лесник дал?
– Ага! Как же. – зло ухмыльнулся он в ответ. –  Он по зубам мог дать. Мой это, я нашел. Такая история, что …сразу в общем, не расскажешь.
  Намек был ясен. Я заказал графинчик водки и еще пива, попросил для себя пепельницу. Юрка захмелел с трех рюмок. Ел громко, неряшливо и перемежал странный рассказ тонкими  порыгиваниями  от скорой сытости и то и дело переспрашивал: – Не веришь?
– Почему. Верю…
– …этот же гад, что и Лешку и меня хотел в избе сжечь. Я в тот день крепко выпимши был. Приспичило понимаешь, в полночь в туалет. Страшно ни страшно, а делать нечего – иди на двор. Сидел, сидел и задремал. Ну, с кем не бывает. Очнулся, слышу, за стенкой на дворе вроде  кабан  похрюкивает и топчется копытами тихонько. Я в щелку глядь, а это он. Ходит, к ставням доски налаживает. Здоровый, собака! Волосатый как…Я не долго думая, выскочил и бегом, – штаны на ходу натягиваю. Когда пьяный, – я отчаянный. И к вам тогда  влетел, – помнишь конечно. А дальш…

– Помню. А жемчуг откуда? – перебил я его. Юрка не врал, описывая поджигателя. Таким, как увидел его той ночью и я. От воспоминаний у меня мороз пробежал по спине.
– Возьми еще пива. – запросто потребовал он. – Жемчуг этот я нашел. А как, я тебе расскажу как другу, но только чтоб никому! Слышь, Миха?!
– Обещаю.
– Лешка мне все рассказал. Мы с ним корешки, во как были! – он сцепил ладони в замок. – Я бы на его месте тоже не удержался такое в себе носить. Короче! Ходил он однажды по лесу, деревья которые мертвые насекал для порубки. И уже под вечер уморился, сел под сосну, перекусил, свистульку срезал – любил дурень поиграть. Наиграл короче…Смерть себе и меня дома лишил! Козел!
– Ну и?
– Ну и…Пиликал, пиликал и закимарил короче…

2. – Хорошая у тебя машина, Михаил. Большая. 
  В размере заключалось по его мнению главное достоинство. Он излишне внимательно слушал мои технические выкладки и  поддакивал, желая сделать  обладателю  приятное, но  неизменно завершал:
– И, большая. В деревне такую сроду не видали.
  Мы направлялись на рыбалку, в его – Рыбалыча деревню, затерянную в нетронутых лесах за полтысячи километров в северо-западном направлении, в озерном краю, где рыбу по его словам берут запросто, как богатую ягоду – не ленись, протяни только руку.

  Точку нашего отправления, название деревни и ее координаты  я умолчу, чтобы жадное как саранча, мобильное и точное как ракета  племя  с джи-пи-эсом не нагрянуло и не разрушило, быть может последнюю сказку, страшную и необыкновенную в своей  правдивости.
  Нет ничего лучше, чем в сорок лет катить на хорошей машине далеко и как можно дальше – думал я, – наблюдать входящую в красу майскую природу и осознавать, что ехать тебе еще и  ехать. Багажник  набит простыми и понятными вещами: палатка, мятый котелок, банки с тушенкой, неизменная триада: лук, картошка, пшено для ухи,  топор и снасти. Водки – изрядно. В попутчиках у тебя по-умному простой, а не простодырый знакомый, с которым я чуял, можно будет молчать у воды хоть неделю или выпивать и говорить обо всем.

  С Рыбалычем мы были именно знакомцы. Сошлись на почве помешательства на рыбалке. Он – практически по медицинским канонам, я – делал первые шаги в этом направлении. С недавних пор мне стало необходимо одиночество. Я купил удочку и под предлогом увлечения рыбалкой, сбегал. Сидел, глядел на воду, ворошил костер, думал, ненароком выуживал рыбу. Захватило чувство туго изогнувшегося удилища и сопротивляющейся под толщей зеленой воды  потусторонне поблескивающей рыбы. Этот блеск словно сулил что-то. Хотелось еще и еще. Рыба постепенно забивала морозилку, а потом скопом выбрасывалась женой – ведь есть магазинный лосось – замороженный в диетически выверенной поре, лишенный паразитов и умело закрашенный до  фиктивного розового цвета, так близкого женской душе.
    С каждой сотней намотанных километров природа преображалась. Дорога становилась уже и извилистей, а лес наоборот –  прямел и ширился в стволах и  богател кроной. Зонты борщевика достигали чудовищных размеров.
  Останавливаясь до ветру, я искренне восхищался матерым лесом, густотой и сочностью высокого разнотравья, родниковой  свежестью воздуха. Рыбалыч на это самодовольно улыбался – то ли еще будет.

    Вскоре вкатились в удивительной густоты снегопад. Два десятка километров  пролетели, неся смерь крылатым снежинкам – бабочкам. До трех раз  выходил, чтобы оттереть засаленное стекло и оказывался в едва шуршащей метели. Переплетенье белых крыльев, черных лапок, усиков сплошь укрыло перед машины коркой, напоминающей  неокрашенное папье-маше в своей газетно- разворотной эстетике.
  Рыбалыч уже совсем по-хозяйски развалился в кресле и вроде равнодушно поглядывал по сторонам. Набив несметно крылатых созданий, съехали на грейдер. Нещадно протарахтев почти сорок километров,  вдруг всеми колесами спрыгнули на грунтовку, упруго-влажную, как домашний кекс на отборных яйцах и жирной сметане.  Адский резонанс в который вошли с щебенкой: машина, поклажа,  наши зубы, мелочевка по карманам, вдруг исчез, оставив гудение в голове.
  «Земля в иллюминаторе..» –  в туже секунду прорвалось из радио в воцарившейся  мертвой тише. Мы плыли словно  в  невесомости по мягкой земле.
  – Теперь недалеко. – успокоил Рыбалыч и продулся как подводник. Не лишне – после дикой тряски в ушах поселилось ощущение избыточного давления.


3.  «Протокола осмотра места происшествия и первоначального наружного осмотра трупа на месте его обнаружения.
Деревня ….,… р-на,
….,обл.                                                                                                          «…» мая 20...г.                                                                                                                 
Осмотр начат в 10 час. 05 мин.
Осмотр окончен в 14 час. 40 мин.
  Следователь прокуратуры…р-на,…обл., лейтенант юстиции Иевлев А.Г., руководствуясь ст. 87, 178-180 УПК РФ, с участием судебно-медицинского эксперта  Борзых Ж.П., бюро судебно-медицинской экспертизы гор.…., в присутствии понятых гр….., произвел осмотр места происшествия …. Об обстоятельствах происшествия известно со слов...»

  Голубоватый дымок курился только над обвалившейся внутрь печью. Там едва тлели обломки стропил. Человек в гремящей пожарной куртке колом и с пожарным фонарем, обутый в резиновые сапоги брезгливо полез по приставной лестнице в погреб. Наверху среди частью обвалившихся, частью устоявших  по периметру обугленных стен осталась девушка в сапожках и с фотоаппаратом на груди.
– Не задохнетесь, Александр Григорьевич? – участливо позвала она.
– Нет, нормально. – донеслось из под земли. – Рассолом вроде пахнет. С хреном вроде. Банки с огурцами  полопались. Пишем. Погреб размером три на три. Высота потолка сто семьдесят.
  Девушка принялась строчить.
– Тело лежит лицом вниз, наискосок, головой от стены ориентированной на север, ногами к стене ориентированной на запад. Макушка обожжена до обугливания, свод черепа обнажен. Видимо угорел сидя под крышкой, а когда она прогорела и припекать его начало и корежить, – свалился. – словно проверяя себя, рисовал словесную картину  человек. – Это не пиши! – крикнул помощнице. – Это я так, для себя.
  Девушка застыла с выражением подступающей дурноты.

– У-у-у... –  обреченно и протяжно донеслось из черной дыры. – Давай камеру. Работа дураков любит...
  Осматриваясь по низу, девушка подобрала подол светлой юбки, присела и отводя глаза от черного провала спустила на ремешке камеру. В свете вспышек, в одних трусах лежало раздувшееся, трехцветное – черно-желто-розовое тело, напоминающее огромный, печеный клубень молодой картошки лупящейся  кожурой. В черном изголовье - россыпь закопченных кружочков – монет.
  Было погожее утро. Безветренное и ясное, оно обещало хороший день. Возле дырявой ограды с пожухлой от жара травой, переговаривались с осуждающими, строгими лицами старухи. В ногах  дремали, выкусывали блох  собаки.
  Позади старух торчали, почесывались спросонок два пугала в спортивных костюмах – явно городские. Пялились, как бараны на белую девушку среди черных останков дома. Опухшие  рожи лоснились от загара и водки. Рыбачки…

  В отдалении, у ближайшего к пожарищу дома, сидели на лавке два деда и курили с самого утра. Где-то коротко помыкивала корова. Громко фыркая на назойливых слепней лезущих в ноздри, протащила повозку на резиновом ходу грязно-серая лошадь. Свесив  ноги, что окорока в спортивных штанах и калошах, покачивалась бочком краснолицая, толстая  баба – везла скошенную траву. Из копны торчало древко косы с примотанной проволокой деревянной загогулиной – чтобы ловчее держать.
  В распахнутой настежь прокурорской «Ниве» обедали чаем и бутербродами  судмедэксперт с криминалистом, в ожидании когда придет их черед работать на пепелище. Уже нагретый упорным майским солнышком воздух оглушительно звенел стараниями какого-то  пустяка –  кузнечика.
  « Из протокола: «С места происшествия изъяты:…
4. Фрагменты (нижний, верхний) жестяной  облицовки  входной двери с гвоздями вбитым по шляпку. Симметричный фрагмент порожка  и  верхней части дверной рамы, со следами пробоя  предположительно  от гвоздя;
5. Девять  монет достоинством пять рублей, 1827 года чеканки. Предположительно золотых;
6. Четыре монеты достоинством «Полуполтинник», 1764 года чеканки. Предположительно серебро.»

  Нащелкавшись до зайчиков, следователь аккуратно (пальчиками, пальчиками за перекладины лестницы) выбрался из погреба и с наслаждением и хрустом разогнулся, сладко потянулся на солнышко и зелень и честно сказал:
– Какого черта! Ладно в городе режут, грабят, а этим то, что делить? Красота-то какая, воздух! Спивайся  себе  на здоровье. Н-е-ет, туда же… Вот откуда он золото взял?
  Он грузно спрыгнул с закопченного, рассевшегося кирпичного фундамента и указал девушке на обугленные доски, лежавшие почти перпендикулярно сгоревшим стенам:
– Даже не сомневайся, Анна, – словно продолжил оборванный минуту назад разговор, – ставни подпирали. А доски взяли вон из той кучи, что после строительства осталась. Ты спросишь, а как же дверь, Анна?

– Спрашиваю.
– Еще проще. В дверь попадаешь с крыльца. С высокого заметь. Подпереть как ставни, – в землю, – не выйдет, – длины доски не хватит. Только если в балясины ограждения, а оно деревянное, на соплях.  Поэтому дверь берут и заколачивают. Дверь толстая, обита жестью с обеих сторон. Гвозди вколачивают под прямым почти  углом в дверной порожек из  цельного бруса. Гвоздь… Гвоздь ты сама  видела – двадцать пять сантиметров. За сколько вот ты, к примеру, забьешь  такой?
– Ну...
– У тебя сил не хватит. Я – минуты за две, не меньше и то, приноровиться надо. Хозяин проснется сразу же, если вообще спал. Он мужик мощный. Пока гвоздь еще только наживляли, запросто мог насесть и дверь вместе с забивальщиком вынести, – тут физика ему на руку, – дверь отворяется наружу, тяжелая дверь. А гвоздя вбили два… Что думаешь?
– Инсценировка?
– Инсценировка. – скривив губы, передразнил он ее. – Тогда его бы на кровать уложили неживого! А он сам в погребе очутился, почти целый. Гвозди как по маслу загнали, вот он и не слышал. Или услышал, да поздно. Вмятины на внутренней жестянке  – это он ломился. Тут мне не понятно…

  Она вдруг замялась: – Можно я пойду в машину? Ну, то есть останусь там, пока вы тут…
  Он бараном уставился на нее, будто впервые увидел. Не понимал: – А что мы тут?
– Ну, Алексан Сергеич. – жалобно заныла Анна.  – Ну пока тело вытаскивать, осматривать будут…
– Нет! – отрезал тот с явным удовольствием  в серых глазах.
– Ну пожалуйста, я потом спать не смогу.
– Давай зови, этих... – не слушал он ее. – Закругляться пора.
  Помощница направилась к машине, обиженно загребая модными, расписными сапогами в зеленой траве.
– Ты у мен еще к нему в морг наездишься… – крикнул ей вслед. – Инсценировка…
  Из «Нивы», отряхивая крошки с груди и живота, выбирались  двое с чемоданчиками. Терли  глаза за очками.

4.  Попетляв среди душистых, звенящих лугов, повсюду упиравшихся в стену густого леса, машина въехала в крошечную деревню на одну прямохожую улицу. Избы вместе с сараями можно было перечесть по пальцам. На кривых плетнях сушились на  солнышке сбитые за зиму в комки перьевые подушки, перины и даже валенки,  блестели стеклянные банки.
  Из механизации я заметил в бугристом проулке только перекошенный от времени тракторный прицеп на дутых шинах, срезанных по низу, уныло  уткнувшийся сцепкой в кочку, как пьяный  повесивший нос.

  – Вон теткин дом. Крайний слева. – указал Рыбалыч  на  коричневую от старости избу, скрытую  заросшим травой забором по самые окна и оттого кажущуюся издали вросшей в землю, низенькой.  – Заодно крышу починим.  – будто невзначай уведомил он и я понял назначение промасленного свертка в багажнике – гвозди.
– Починим…
– О! А это что за новости! – он высунулся в окно и  вылупился на выплывающий из-за последних в улице изб  свежесрубленный домик. Домик стоял в отдалении, у  опушки леса. Вернее торчал  как бельмо, потому что белыми стенами и масляно отливающей  жестяной крышей разрушал явную гармонию, в которой жила  с окружающей, богатой природой покосившаяся, черная от времени, замшелая  по крышам и щелястым торцам бревен деревенька.

– Москвичи, мать их! Добрались! – догадался он. – Теперь начнется – моторки, девки! Ухх, как я это ненавижу! Пропала деревня. Давай туда, глянем что ли! – в сердцах приказал он.
  Едва мы приблизились, как из дому вышла заплаканная женщина с девочкой на руках, а следом  рослый, в русой бороде, широкоплечий мужчина с туго набитым рюкзаком. Он вел за руку мальчика лет четырех.
– Лешка! Тут его раньше изба стояла. Ничего не понимаю. Здорово! – закричал Рыбалыч в окно. – Твой скворечник?
  Мужчина зло поглядел на нас. Я кивнул. Он словно не видел меня. Явно, – мы были лишними. Мужчина подсадил мальчишку в старый УАЗик и попытался отобрать у женщину сумку. Та словно играя, перекидывала сумку из руки в руку, а у самой губы поджаты и подбородок подрагивает.
– Когда успел, Леша? – радушно спросил Рыбалыч и довольный уведомил меня. – Лесник местный, ага. – и удобно расположился в окне, собираясь поболтать что, да как из большой, красивой  машины.
– К твоему приезду… – ответил тот и зло махнул рукой – езжай отсюда, не до тебя! Красивая женщина вцепилась в сумку и отказывалась садиться в машину. Глаза ее быстро наполнялись слезами.

  Я надавил газ и выкрутил руль. Шурша травой и переваливаясь,  машина развернулась.
– Стой! – потребовал Рыбалыч. – А, ладно! Поехали. Я уж думал москвичи, но, слава богу, свои.
  Теткина изба была пуста. Дверь закрючена на загогулину не больше рыболовного крючка на щуку.  Окна настежь. На лавке у печки эмалированное ведро покрытое дощечкой и голубая кружка в ржавых болячках отбитой эмали. Сонно жужжат мухи. По бревенчатым серым стенам, в молниеобразных (как рисуют дети) трещинах, развешены пучки сухих трав. На столе невиданная керосиновая лампа. Я с опаской взглянул на потолок – лампочка была.
– Где ж тетка?
– В лесу, где еще. Земляника пошла. Наколи дров, я печку затоплю, сварганим что- нибудь. Да побольше делай – вечером баня.

  Мы сразу решили, что первый день отдохнем с дороги, попаримся, посидим вечерком.  Мне вдруг впервые за многие месяцы стало весело – сроду не топил печь. Понравилось мне здесь. Было очень покойно вокруг, никакой сумятицы на душе. Вот рублю дрова, потом надо носить воду в баню, после мыться. Просто и понятно.
  Тетка объявилась на закате. С корзинкой укрытой платком в алых отметинах и палкой в руке. С упругим, сытым дроботом высыпала ягоду в большую кастрюлю и засыпала лежалым, пахнущим мешковиной сахаром.
– Ты песку привез, Константин?  – это она Рыбалычу.
–  Привез. И соли и масла, консервы еще, гвозди на крышу.
– От, хорошо.
  Она с аппетитом ела томленую в печи картошку с тушенкой и даже не думала отказываться от поднесенной рюмки:
– Сама-то не готовлю почти. Испеку хлеба раз в две недели, щей сварю. Молока беру у соседки. Старая стала, с печью не навозишься, да  и есть уж не охота, какая тут еда. – в третий раз подкладывала она себе со здоровенной чугунной сковородки.

– А почто лесник, бабу свою спровадил? Вся в слезах.
  Старуха оживилась: – Прибил?
– Лицо не битое. Заплаканное говорю.
– Так не знаю.  – она утерла замасленные, ввалившиеся в неряшливый рот губы. – У нас последнее время не хорошо.
– Чего еще?
– Что ни день скотина с ума сходит. Коровы, козы посреди ночи благим матом ревут. Собаки воют. Куры несутся из рук вон.
– Почему?
– Нечисть какая-то бродит. –  простодушно ответила тетка и ее рука с ложкой замерла.


  В сенях с грохотом свалились ведра и вошел веселый малый, лет тридцати. От порога оглядел наши распаренные рожи и ласково объяснил:
– А у меня бани нет, сгорела два года как. Моюсь у всех по очереди...
– Сегодня вроде не моя? – сердито спросила тетка.
  Тот оставил без внимания язвительные слова,  поздоровался  за руку и уселся к столу:
– А я смотрю – машина. Не иначе Константин Семенович с друзьями, на рыбалку.  – достал из пиджака зеленый граненый стаканчик и не спрашивая налил всем.
  Я мысленно ухмыльнулся на такую бойкость, а Рыбалыч объяснил: – Знакомься, деревенский дурачок.
– Юрий. – привстал малый. – Я кстати торговый техникум закончил, в городе работал. Надоело, вернулся на свежую природу.
– Я же говорю, дурачок.
Мы рассмеялись и выпили. Тетка еще посидела, погладывая на стремительно пустеющую бутылку и кряхтя вышла. Юрий с аппетитом ел картошку и по-хозяйски подливал.
– А на какие шиши, лесник дом поставил? Неужели нашел чего? – спросил Рыбалыч. – Вы ж друзья.
– Говорит, тесть подкинул. Свое кое-что было. – безразлично отвечал Юрий. – Вы надолго?
– А жену куда повез?
– Да почем я знаю. – отмахнулся он. – Вы мне скажите Михаил, что в городе с зарплатами?

Tweet