Тут в конце лета в пятницу играюче в фудбол, поскользнулся на луже да и йобнулся со всех двух метров роста в прыжке на спину плошмя.
Ну, видать каменюка-то и спрыгнул с насиженова места.
Домой пришол – в боку бутта ктота шылом раскаленным ковыряеца, аж в яйца оддайот. Пашол пассать – мочя мутная и прям лохматая от какаихто хлопьев. Я уж начал вспоминать, кого необдуманно ебал последние неделю-две-три… Никого не вспомнил.
А к вечеру ващще стал буквой ЗЮ ходить. Кругами. Но моча вроде отстоялась.
Кинулся к участковому на паследний прием, а та гаварит «Яп тебя полечила, но твоево полюса в компьютыре нет, а без ниво помощ оказываеца только в случае смерти.И ваабще вон гляди - компьютер зависнул.»
Я говорю вестко: «Да, я и умираю уже!», а сам чуствую, вродеп отпустило… Неудобно стало, наглости борца за свою жизнь поуменьшилось.
Домой припиздился. И тут начились казни египецкие.
Я б наверно, в гестапо выдал бы всех партизанов и молодогвардейцев - терпения всего лишь на час сталось. Неее, не герой нихуя!
Пришлось скорую вызывать. Те слова не говоря, укол впаяли в жопу из трех ампул и собрались уходить: «Лучше?» - спрашивают.
Я говорю: «Лучче-то лучче, но тока я вам черес час-два снова вызов, видимо, сделаю! У меня налетами болит.»
Они перхоть под колнаками  почесали: «Он веть не отвяжыца!» - посовещались пря при больном. – «Это камень в почке! Ну, его нахуй, в смысле в лечебницу!» -  да и повезли в горбольницу.

Оформили. В палату захожу, знакомимся с балезными соседями.
- Кто с чем  лежит? – интересуюсь.
- Да, каменщики все! – отвечают.
Народу с камнями дохуя человек, все интересные индивидуи, кто что проповедует – один хохол вылитый Тарас Бульба в молодости, второй тощий интиллигент хронь синеносая с Питера, другой лохматый вигетареянец местный, третий масулман казах с Ошы, еще еврей кашерный, карел-кору ел боксер легчайшего весу, да Будулай – все у него ромаллы, и еще один тип  молчаливый  шатен  нетрадиционной национальности.
Люди разные до невозможности, а у всех камни в почках.
Но об этом, может быть, как-нибуть в другой раз, потом.

И был там один дедок…ну, как дедок, лет ему, конечно, семьдесят с лихуем, но такой поджарый, жылистый, моложавый даже можно сказать. Весь начитанный – всякие книги почтой выписывает, мемуары. Квартиру в городе сдает, в деревне жывет, курей-свиней держит, книжки читает, телевизор смотрит. В девять-триццать после новостей спать ложиться, в пять встает. Бабу свою от пьянства спасает.
И что-то у него с яйцом случилось – чего-то на крыше делал в дождь да и съехал с конька на жоппе, упал удачно ничего не повредил из конечностей, а только яйцо гвоздем распорол напополам. Другой бы умом тронулся от такого смертельного ранения, а этот зеленкой помазал, марлей обмотал да обратно на крышу полез. А через неделю небрежного ухода, яйцо раздулось, как у Фаберже. Он - к фельдшерице с предложением проколоть яйцо иголкой в херургических целях, а она его в больничку спровадила от греха.
Дед этот такой говорун – просто песдетс. Как-то заикнулся кто-то на нашу голову про сериал, сто-писят тысяч серий которого прошли только что по телевизору, мол, что там с доном педром случилось. Бляяяядь!!! Дед кааак начал все это безобразие пересказывать с самой первой серии. Самым подробнейшим образом со всеми хуй запомнишь именами и со своими комментариями. И хуйс два остановишь!
Нам бы прямая дорога со своими камнями в дурку – окаменение мозгов излечать, да хорошо Бальзака-деда этого на операцию срочно перед обедом забрали.

Привезли через час обратно, на койку скинули, мы как раз обед допиваем. Он от наркоза отходить начал… «Тааак, на чем я давеча остановился?»
Блеть! Мы чуть ложки не проглотили,  прижунули, может, бредит, надеемся, но тут зазвонил дедов мобильник.
Он - нам, зажав трубу в кулак - «Бабка моя! Соскучилась, видать, старая…пизда! » - и втрубку уже - «Здоровей видали! Можешь радоваться! Что-что! Яйца отрезали! Скоро выпишут! Жди! Пару бутлей водки из города привезу! Ну, покедова! Жди… любимая!»
Как говорится, «на молчаливый недоуменный вопрос» дед поведал за свою тяжелую жизнь:
- Да, бабка моя страсть как ебаться, извините за прямоту, не любит, прям можно сказать с самого деццтва! Ей бы лучше стопарь засадить! Да, нет! –шутите? - не в пизду, а в глотку! Я ей спецально сказал, что мне яйца отрезали. Надо было сказать, что и хуй тоже, ггг! Да, нет, на самом-то деле яйца мне не отрезали, не волнуйтесь. (А мы-то уже убиваться начали!) Они мне еще пригодятся! Раньше-то по молодости… лет до шестидесяти… пяти… старуха еще даже не сопротивлялась, терпела меня. А теперь у нас товарно-денежные отношения, как говорил Карл Маркс Фридриху Энгельсу! Я ей говорю, я тебе бутылку, а ты мне пизденку. Только так и удается пристроить своего коня в стойло.
- Бабку жалко! Сопьется ведь!
- Да нет, я ж ей не каждый день даю ей пить. Пару раз  в неделю. В пятницу, в воскресенье. А остальное время терплю. Ну, когда еще в среду, после автолавки.
- Да, не пизди, рамелла!
- Очевидное-невегоятное!

- Хотите – можете не верить.  А вот я вам расскажу «Очевидное-невегоятное». Просто охуеть роман! Извините, с матами будет…Но это чисто для связи слов в предложения.

И как пишут настоящие писатели, вроде Гоголя – «И он начал свое повествование».
(За орфографию не ручаюсь – чай не Николай Васильевич – но смысл верен до последнего слова.)

Дело, правда, пару лет назад случилось. Аккурат в это же самое время.
Я ведь не пью вообще. Практически.
А тут просыпаюсь однажды в субботу средь бела дня в одном носке. Причем носок не на том месте. Бошка трешит напополам. С бодунищща будто. С чего бы это?
Хотел встать поссать.
А ни рукой ни ногой пошевелить не могу. Да хуй с ней с ногой – хотел губы обсохшие облизнуть – хуй, язык мой – враг мой - не ворочается.
Я сначала со сна подумал: Всё, блять, инапланетяны в плен забрали – как раз намедни передачу смотрел. Потом общупал глазами обстановку вокруг потолка мухами обсиженного – нее! - моя квартирка.

Замычал как Му-Му, когда  Герасим ево в воду погружал, как Титаник.
Где там жена на кухне тарелками злобно громыхает, пока её мужа столбняк доедает?!
Десять минут мычал с перерывами. Отдыхиваясь, как бык производитель после йобли с соотечественницами рогатыми.
Домычался.
Супружница приходит враскоряку. Сука, злая, как собака. Пьяная что ли со вчерашнего.
«Чо мычишь, мудайобище? Еще ебаться хочешь, ирод царя ебипетскова? Мало тебе?! Или обосрался штоле, уйобак?» - Ну, и по другому обматерила тоже. Ласково, таясь из-за двери, чтоб чего ни прилетело в ответку ей, в ебло то есть. Я ж человек ласковый, но суровый, могу и убить! Хуем по лбу!
Потом видит, что я неподвижный, как пирамида Херопса - все поняла. Вижу в угле глаза слезинка такая несчастная вылупилась и покатилась по шнобелю пряма в рот ебучий, она её слизнула плотоядно и говорит сука нечеловеческим голосом, а она у меня, особенно под этим делом, за словом под юбку не лезет: «Ну, што блять тварь ебаная даебался, гандон фиолетовый? Разбил тебя, залупу трипиздоебучию, Кандратий Сасипатычь. Видать вся кровь с головы в хуй твой ебенячий вдарила!» - И носок с хуя так резко – херак! Над головой им взмахнула, как Жанна Дарк. – «Ну, наконец-та бля свободна!»
Свободна она! Тоже мне, сука, Маргарита Николаевна!
И так далее…И все нехорошими словами нецензурного назначения. Словно ждала этого несчастья сто лет. Короче, отплясалась на моём беспомощном  полумертвом трупе по полной.
Потом, правда, неотложку вызвала. Проявила, так сказать, человечность : «Заберите ево нахуй атсюдова, казла ванючева, пускай ебёцца в вашей багадельне, пиздагрей траекурофский!»

Скорая из города всего час ехала. Бабка меня пальцем не тронула.
Санитары неотложные были какие-то охуевшие с глазами в разные стороны, меня на носилках пока выносили ёбнули головой об каждый проем -  три раза и об стену дважды и чуть в лужу вонючую у свинарника не уронили.
Через час мы с сиреной в больнице.
В приёмном покое у них, я вам скажу, хуепромидол полный.
Бомжы какие-то в истлевших носках мычат, бабки стописятлетние вонючки стенают как плакальщицы нейобаные на свадьбе, пьяницы буйные вопят как полуумные, оглашая окрестности цветочным перегаром.
Один я лежу смирно, интеллигентно. И никому ни слова бранного сказать не могу ни в каску с ноги уебать.

Дошла к вечеру очередь и под меня. Врач один молодой ухватился – видать, для диссертации экспонат ему нужен для опытов. Схватили с двух сторон с фельдшерицей - стопудовой клизмой в белом халате и поволокли в свои покои, нагоняя на меня по пути тоску, безнадежность и бздёж своими страшными медицинскими терминами.
По доставке в пункт назначения-13 на пузо уложили, еблом в грязную клеёнку, простыню задрали, мужик трагически изрёк: «Пукцыю» -  говорит -  «брать будем у смертничка!» - и начинает греметь медицинскими железяками у меня за спиной, чисто фашист в фильме Переход. Я сдержано пёрнул. Тут эта Грамазека как заорёт, будто беременная на одиннадцатом месяце: «Стойййййбля! Абажди, Юрий Мардухайич, я девачек пазаву, вдруг в етот раз у тибя  палучицца!» К частью мне обосраться оказалось нечем. По шуму всполошенного  курятника понял, что  в помещение набежала толпа любопытствующих пернатых в медицинских  халатах.

Ни знаю, что за виагру мне в спину этот Склифасовский запездрючил, а только когда меня обратно перевернули, кто-то очумело ойкнул – я подумал сперва, что шприц забыли из позвоночника вынуть.
А потом  раздался такой дружный вздох, что на высоте десять тысяч над землей образовалась воздушная яма размером с три Люксембурга. Кто-то из малокровных малоподготовленных санитарок ёбнулся всем телом в обморок. Практикантка, видать. А бегемот в юбке со средним медицинским образование произнёс с придыханием: «Вот ето блять хуйня! Это  же всем хуйням хуйня!»- и запыхтела пезда, как дореволюционная молотилка. Мордухаич сдержано промолчал. Я обводя глазами открытые ебальники среднего медицинского персонала, недоумевал. Но спросить ничего не мог.
Зависла мхатовская пауза, переходящая в чистую безвкусицу и безруковщину. Первой очнулось стопудовое пыхтение  и сказало с вселенской тоской в голосе: «Несём этого… хуедрына в итар!» - и гулко сглотнула. Рожа у неё была похожа на взрустнувшую гирю, выкрашенную в честь майских праздников в красный цвет. Вместо ручки торчали два кренделя на манер Тимошенки. У моей-то бабки  тоже кренделя на башке, словно выставка художественного гамна имени художника Жоана Миро, так что мне это не в новинку, но исподволь  возбуждает мое половое достоинтсво.

В дверях эта скульптура колхозницы Мухиной без рабочего кинула через плечо: «И ето…суньте там кто-нить Надьке нашатырю! Чево раскорячилась под столом, как залупа! Хуя живого не видела?!» Я аж покраснел - медики они такие бесцеремонные! Может быть, девушка девствительно хуя живого не видела. Уже неделю.

Меня, накрыв как покойника простынёй с головой , понесли с неведомый ИТАР. ТАСС.
Там уложили в койку с кучей проводов, телевизоров и прочей хуйни. Словно собирались в космонавты готовить или в анабиоз вводить перед полётом в будущее.
Воткнули иголки во все места, подключили со всех сторон проводами, как Терминатора, к различным аппаратам, капельницам и прочей хуйне неизвестного назначения.
Перед уходом физкультурница-тяжеловеска откинула простынь, жадно оглядела мои беспомощные мощи и, тяжело вздохнув – отчего встрепенулись шторы, - уплыла, как ледокол «Ленин» сквозь «распахнутые двери».

Смеркалось.
Ночь опускала свои ночные эфиры на больничную юдоль. Но я бодрствовал. И наблюдал за жизнью. На телевизоре над головой, который регулировал мой пульс и изображал кривую пилу моего здоровья. И вообще вокруг.
Вот дежурная, крадучись проследовала к выходу, высунула голову в двери, покрутила в разные стороны. Потом вернувшись головой в палату, заперла дверь на швабру и устремилась  довольным ебло ко мне.

Я не без тревоги наблюдал за её действами. Укол какой что ли делать собираецца?
Санитарка сдернула простынь, плотоядно оглядела мой обездвиженный организм, поплевала куда-то в раён паха, потом  довольная забралась на меня  и начала проводить медицинские процедуры. Я ничего не чуствовал. К сожалению. Ничего такая санитарка. Незамужняя видать. Титьки  так и выпрыгали из халата. Только схватить их мне было нечем.
Девка сначала равномерно сопела, потом стонать начала, а потом  уже глаза закатила и вся пошла красными яблоками по яблу.

Но тут в дверь стала рваться какая-то сволочь недобитая. Видимо, почуствоали, что моей жызни угрожает апасность. Санитарка ловко съехала с моего шеста на пол, запахнула халатик, швырнула на меня простынь и делано зевая и пытаясь унять пыхчущее дыхание, открыла дверь.

Вошла здоровенная метательница молота и нехороших слов в своих сослуживцев.
«Ты, что тут делаешь?» - подозрительно спросила  она.
«Да, я тут задремала!» - соврала санитарка, но красная её мордуленция явно указывала ея  преступные деяния в рабочее время.
«Ага!» - двусмысленно агакнула толстая. – «Ладно, ступай, поспи в сестринской! Я подежурю. Все-равно бессонница.»
«Да, я спать-то не особо хочу…»
«Ступай!»

Я думал,  эта бомба разбомбит мою койку и сломает мне ребра, шейки бедра и другие кости. Но каталка оказалась на удивление прочной – даже не прогнулась напополам. Настоящее немецкое качество! Мой отечественного производства скелет тоже выдержал. А дойки, я скажу между прочим, у бабы-гири этой тоже были похожи на гири, сама рожей на гирю похожа, жопа, как две гири и дойки тоже как гири – тяжелые такие, блестящие, так перед носом и проносятся, как метроэлектропоезд – туда-сюда, туда-сюда. Я бы ей вдул!
А так она мне вдула.
Через полчаса еще раз.
И через час еще раз. Потом, когда я уже смиренно решил, что меня никто не спасет, ушла за ширму окончательно и оттуда тотчас послышались грозовые раскаты богатырского храпа.
Видать я глянулся ей. Раз решила в живых оставить.

Утром ни свет ни заря, врывается длинная оглобля в кокетливом голубеньком халате на голое тело.
«Ну, что у нас новенького?» - и на меня – зырк-зырк, видать уже в курсе.
«Шу-шу-шу… пиздец…шу-шу-шу…охуеть…шу-шу-шу…ващще не падает…шу-шу-шу…четыре раза…шу-шу-шу…как у слона!» - ввела в курс дела толстая длинную.
Длинная откинула простыню: «Ого! Как оглобля!»
«Сама ты оглобля!» - мысленно обиделся я.
«Давай, постой за дверью на шухере! Я проведу дегустацию!»
Толстая нехотя, морщась еблом и оглядываясь, вышла за дверь и приперла её своим сральником.
А оглобля, как Дон-Кихот на Росинанта, вскочила на меня и поскакала в дальние края спасать Дульсиней от ветряных мельниц. Сиськи у тощей тоже были тощие, едва различимые на фоне остальной груди, но соски размером с хороший персик, не-не, пижжку, но со сливу точно! Такие все…вкусные! Только мне кажется, что если бы  я был в чувствах, она бы своим костлявым задом мне синяков наставила на пахе. А может и в самом деле наставила.

А потом началось.
Я так понял, что слава моя молнией разлетелась по всей больнице, а может быть и по соседним поликлиникам. Потому что потянулась в ночное время нескончаемым потоком  вереница несчастных женщин жаждущих неразделенной любви.
Санитарки мои, видел, приношения брали в виде бутылок и коробок и прочей наличности и открывали желающим доступ к моему телу. Как в мавзолей.
Много там всяких было. Как я там с ума не сошел от такого счастья просто ума не приложу!
Одна молоденькая симпатишная – вот чего девке надо, не понимаю! – так на мне раскочегарилась, что провода из меня в экстазе повырывала.
Я уже начал вход в тоннель искать. Вот он! И кто-то в белом меня встречает. Архангел.
И говорит: «Ты что блядь, мудайобище делаешь?! Я тебя убью нахуй, залупа ты конская! А ну, слазь с койки нахуй, пизда нечесанная! И чтобы я тебя больше не видела здесь!»
Оказалось дежурная вовремя спохватилась об моем здоровье и эту блядь малолетнюю согнала с моего остывающего трупа, практически. Одеяло, кровушкой моей пропитанное, простыни окровавленные в шкап закинула, новое постелила и иголки обратно все повтыкивала.
А утром Мордухайич с врачами зашли с обходом:
«О!» - говорит. –«Давление, как у Юрия Гагарина! Хоть сейчас в космос!»
Ответил бы я ему, что только что с космосу вернулся, да язык не захотел. 

Короче?

Ну, короче, не знаю, скока бы я там валялся овощем вяленным. И в какой из миров отошел бы раньше.
Но в одну ночь… видать, баб я всех уже заебал в доску… явился дежурить лохматый практикант из медицинского колледжу. Среди медиков, конечно, попадаются пидарасы, но хуже, что есть среди них и…пидоры.
Этот, блядь, Лоуренс Аравийский средь белой ночи меня ,совершенно беззащитного, разглядел с ног до хуя. В жопе своей дырявой почесал и начал брыджы с себя стягивать. Чтобы я над ним осуществил надругательство  в беспомощном состоянии, видать. Содомский грех, так сказать, в наши дни.
Ебать мой кактус! Есть все-таки скрытые силы в человеке неизведанные. Или вся кровь из хуя моего несчастного обратно в голову ударила. Не знаю.
А только я каак схватил штатив капельницы да кааак переебал пидора по хребтине.
Он от неожиданного отпора бзднул, как бегемот, обожравшийся в заводской столовке  кислой капустой и завалился под койку, запутавшись в портках. А я вскочил, как Валерий Брумель, и давай его ногами хуярить по лохматому еблу. Убил бы нахуй, но пидар скользким типом оказался – ускользнул от моего праведного гнева на четвереньках с голой жопой в коридор. И слышу истошный крик: «Помогите, убивают!» - А потом всхлипы жалобные. – «Уберите этого психа – старика скоропостижно воскресшева! Он хотел меня  изнасиловать!» Вот пидорва-то!

В тот же день меня в нормальную палату перевели, а через неделю и вообще выпихнули нахуй из больницы.

Вот выходит, пидарас мне жизнь спас и здоровье вернул.
Такое вот «Очевидное-невероятное».

No comments.


xxx. Тока што (с алчностью)

Tweet