- И не важно с хвостом они или нет, понятно? - рубанул дланью воздух вахтер Шапкин.
  - Не согласен, должны быть атрибуты — упрямился слесарь по гидравлике Миша Болотов.
  - На выпей салага, и послушай — сунул слесарю стакан Шапкин.
  - Ведьма — это не киношная блядь с метлой и дохлыми крысами, это жуткая женщина, такая хитрая, озлобленная стерва, мечтающая нагадить тебе в тапки, ну в смысле всем, нам, человечеству то есть. А чем она пользуется в своих интересах какая хуй разница?
  Я проходил мимо вахты и захватил лишь это. При моем появлении собеседники наводили резкость, определяя кто перед ними.
  Узнав меня, они продолжили прерванную беседу. Я был забыт.
  - Ведьмы живут в замках — сказал я, пытаясь привлечь к себе внимание.
  - Их и в общагах не мало, в замках живут потаскухи и чмошницы, ты дурак Bespyatkin, там где деньги нет магии, только наебалово и продажность всякая, не путай — перебил меня вахтер.
  -  Согласен, посмотри на тех кто по телевизору пиздит, разве же это колдуны? - поддержал его Миша Болотов.
  - Просто жулики и проститутки и еще эта как ее коррупция.
  - В пизду политику! — рявкнул вахтер.
  После этих слов я покинул хлебзавод и направился к своей «Ниве», понимая, что такие беседы обычно приводят к опрокидыванию столов и плохому сну в подсобке на куче ветоши.
  Надо ехать домой. Надо ехать домой по этой раскисшей, вперемешку с мокрым снегом дороге. После смены настроение ровное как скошенное поле в дымке позднего тумана.
  Вырулив на трассу я включил Таривердиева и под невероятный микс фортепиано с гулом покрышек ВлИ-5, покатил по тамбовской трассе в сторону Цемзавода.
  Утро серое и сырое как плесень лениво ползло на меня.
  Так же тяжко, словно на похоронах навстречу тащились автомобили с грязными стеклами.
  Я только теперь понимаю, что если эта часть моей страны не была бы такой  унылой, я бы не заметил ЕЁ. Не заметил ее, бредущую по обочине в яркой красной куртке, короткой, черной юбке до лобка и сапогах-гармошках.
  Белеет парус одинокий... и так далее, подумалось как-то сразу. Больше ничего подуматься не успело, ибо она, ведьма в красной куртке, повернулась и неуверенно вытянула худую руку в мою сторону.
  Я остановился и она быстро открыв дверь сунула в салон свою лисью мордочку.
  - До города подкините? - почти взвизгнула она.
  - Поехали — сказал я без эмоций.
  - Люба — коротко отрапортовала она, дуя в бледные ладони.
  Мы поехали молча, словно прощаясь с Родиной.
  Я думал о кредитах, она походу ни о чем не думала и только смотрела перед собой, как будто на лобовом стекле включили телевизор.
  - У меня денег нет — вдруг пробормотала она. 
  Я вздрогнул и посмотрел на нее. Да уж точно денег нет, поскольку в этом месте как правило  бредут по обочине, те кто всю ночь скакал на металлических кроватях в одной из покосившихся дач и пил винные капли из липких стаканов. Я сам вот так ходил вдоль трасс, а порой и поперек них.
- Я без денег катаю  — успокоительно буркнул я.
- И сосать не буду.
- Это твое конституционное право, хочешь соси, хочешь не соси — согласился я.
- Спасибо — ответила она и уронила лицо в руки.
  Я увидел эти руки и понял, что она скоро умрет. Умрет в чужой квартире, в чужой кухне, на чужом полу.
  Это ни коим образом меня не удивило и не огорчило. Ведь, там где эта Люба проводит остаток своей, никчемной жизни это обычное дело. Там нет эмоций и веры в светлое будущее, нет обязательств и кабальной любви. Там не готовят мясо в горшочках и не поют песен композитора Пахмутовой, не мечтают о крыльях, а лишь тихо молятся и молитвы те похожи на жалобы в управляющую компанию.
  - Мне здесь остановите — сказала она, бледная и опустошенная.
  - Пжалста.
  Она вышла на асфальт а районе виадука и не прощаясь, не благодаря пошла в сторону общаги местного техникума.
  Собственно мне не нужно было этого прощания и всяких там «спасип». Меня ждали дома, а это многое значит. Вернее это значит все если тебя ждут дома.
  А Люба шла в пустоту из все той же пустоты.
  Вы спросите, почему я так говорю, почему я уверен, что ее никто не ждет, а ей самой насрать на кого-то там еще?
  Я не смогу ответить на это, но поверьте это так. Когда-то я сам умер и эту смерть никто не увидел и никто даже не плюнул в мою сторону. Все просто, мы на одной волне...

  - Пей комрад, не парься, вся эта планета сделана из говна — орал Олежка тряся у мне перед носом бутылкой «Лимонной» с мутным отливом.
  - Эта водка тоже из говна — схватил я стакан и кусок жареного минтая из столовой политеха.
  Мы пили в домике, где за окном не сигналят машины и не пахнет шаурмой. Нас окружали только яблони и груши, груши и яблони, ну еще может вишни и крыжовник, какая хуй разница, что нас окружало и кто.
  С нами были три студентки из гуманитарной академии и поэт Красинский. Мы праздновали... стоп а что мы праздновали? Ну впрочем это такая глупость — знать поводы и мотивации веселья. А оно продолжалось из глубины веков и уходило в бездну будущего, словно луч света от тепловоза, прыгая по шпалам и обрезаясь о края рельс...

  Люди проносились мимо, пьяными рожами и хохотали в уши как резиденты «Камеди клаб». Только что была ночь и на мосту блевала какая-то Оля, а тут вдруг раз и на площадке автовокзала в пятнах солнечного масла блевал я под вывеской «на Белгород», а Олежка и поэт Красинский спали на лавочке.
  Потом пришла милиция и нас поволокли в сторону от Большой медведицы к Святому источнику.

  - Этот скот, принес цыганскую шнягу, там стиральный порошок и никакого гашиша — возмущался я перед раскрытой газетой «Известия» с куском бурого «пластилина».
  - Придется дуть — отвечал кто-то с ножом и пустой баклажкой.
  Сладкий запах плыл в по комнате, а в альвеолах рождались маленькие человечки похожие на Салтыкова и Щедрина. И они давали образы, а мы их принимали как веру или допустим неверие.

  И только на исходе века нам удалось добраться до электрички и уехать в глухие ебеня с садовым домиком и яблонями вокруг него. Только там мы смогли увидеть дальше пяти метров и удивились тому, что мир это не выдумки поэтов, а самое такое говно, от которого можно вести летоисчисление и чего там еще можно вести?
  Мы сидели округ стола как в средние века сидели сэры и леди. Перед нами были рыбные останки и хлебная плоть. Паленая водка напоминала Москву и отдавала ацетоном.
  - Тебя зовут Оля — спросил я у кого-то.
  - Ира — ответила какая-та из них.
  - Это важно, пойдем в каюту, там есть ложе.
  - Ага
  И мы пошли в темную каморку, где на стене криво разверзся ковер на котором паслись олени. Там была  железная кровать с блестящими шарами и какие-то тряпки.
  Ира сняла свитер, под которым обнаружился черный, мощный лифчик, каждая половинка которого напоминала еврейскую кипу. Под лифчиком рвались наружу твердые ядра с сосками. Студентка гуманитарной академии рванула лифчик вверх и улыбнулась как президент на телемосте с народом.
- Сюрприз! - мурлыкнула она уже ничем не напоминая ни президента ни народ.
  Честно говоря, я не понял в чем сюрприз ибо насколько мне известно под лифчиком могут быть только сиськи, и уж точно не святое писание иль там торт какой.
  Сюрприз был гораздо ниже, под трусами на лобке. Такого куста я не видел отродясь. Из этих волос можно было изготовить парик сразу на двух Кобзонов и еще бы хватило телеакадемику Ф. Бондарчуку. На мгновенье мне показалось, что сейчас прозвучит - «Не думай о секундах с высока...»
  Впрочем, я уже снял штаны и мы повалились на кровать как животные. Мы терзали друг друга по всем сторонам света и дышали как собаки. За дверным проемом разбили какую-то посуду. Потом я забыл что было.
 
Мы снова сидели за столом, а перед нами стояла девушка с рыжими, почти золотыми волосами и в серой, облегающей кофте. Ну в смысле не только в кофте, но и в короткой юбке, а ноги ее оплели колготки с невыразительным рисунком. Лицо ее было бледно, но в глазах горели огоньки.
  - Значит, тебя кинули плохие парни? - едко допытывался Олежка.
  - Твари конченые, нарики, но я деньги спиздила и теперь они без «ширева» останутся — гордо ответила она.
  - Они же тебя найдут и ебнут — сказала одна из студенток.
  - Заебутся пыль глотать
  - А ты глотаешь? - встрял в допрос поэт Красинский.
  - Всяко...
  - Налейте ей кубок — приказал Олежка.
  - Глотни.
  Рыжая выпила водку по правильному и щелкнула пальцами требуя закуси.
  Ей дали помидор.
  Она словно вампир впилась в него желтыми зубами и капли крови брызнули направо, а затем налево.
  Дальше все покатилось по трафарету.
  Мы много говорили о машинах, новых бандитских сериалах и о деньгах. Анекдоты и водка, водка и анекдоты. Мне порой казалось, что мы все — это длинный, неинтересный анекдот без смысла и юмора.
  Танцевали мы под Стаса Михайлова, а впрочем под что еще можно танцевать в больной стране.
  И на фоне размытого настоящего, где в потоке времени мелькали задницы и жареный минтай, я вдруг увидел как рыжая гостья подтянула у поэта бумажник, словно в каком-то кино. Весь прикол был в том, что она заметила, что я увидел и улыбнулась мне. Улыбнулась словно кошка, если конечно кошки умеют улыбаться.
  Это преступление перед личностью вдруг стало нашей, безумной тайной, которую стоило беречь и холить. Во веки веков, аминь!
  Потом мы вышли на крыльцо.
  В саду туман запутался в ветвях яблонь и груш и серое солнце еле еле освещала старые доски и зеленую бочку из под растворителя с дождевой водой.
  - Я такая вот, самая обычная блядь — сказала она и пар из рта поплыл рваной тряпкой.
  - Ну давай расскажи как тебя кинул принц, а ты в отместку пошла по хуевой дорожке, связалась с плохими ублюдками и все такое — разозлился я.
- Никто меня не кидал, я сама все рулю, какое тебе дело.
- Никакого дела нет, но вы все ноете, ноете, а потом бабло пиздите и удивляетесь почему вас бьют и ни во что не ставят.
- А кто ноет?
- Ты.
- Я пошла.
  - Бумажник отдай и живи как нибудь полегче.
  - У меня нет денег
  - Это твои проблемы, а водки мало...
 
  Она сунула мне награбленное в руку и колготки с невыразительным рисунком зашевелились
в сторону городского шоссе. Еще с минуту ее рыжая голова и красная куртка мелькали меж кустов крыжовника и покосившихся заборчиков. Потом она исчезла. Мне так хотелось, что бы она исчезла навсегда, эта одинокая блядь с лисьими глазами.

  Я вернулся в домик, где вся публика уже мычала в разных тональностях, а запас водки подходил к концу. Это был момент когда надо было решать — идти до ближайшей «точки» или допив остатки упасть на дно.
  Решили совершенно по другому. Мы бросили все как есть и отправились девственными тропами в сторону старого кладбища, за которым находились общаги ПТУ №17. Там же был круглосуточный павильон «Диана», где можно было взять чего в долг.
  По дороге студентка гуманитарной академии жаловалась и вздыхала о потерянной, красной куртке.

  И собственно резали нас возле городской свалки. Вернее резали меня, а остальные убежали к домам. За что резали, я вспоминать не хочу ибо был неправ и злоязычен, а они пьяны и упрямы.
  Потом убежали и они, а я остался на картонной упаковке от холодильника «Атлант», рядом с мусорными пакетами. Их блестящие, черные бока отражались в спокойных лужах, а грязь которая возможно переживет Апокалепсис, смешивалась с моей кровью словно на палитре у пьяного художника.
  И думалось мне, что когда нибудь напишут картину, где бордовый цвет будет главным, а желтый и бирюзовый второстепенными. На этой картине не будет сюжета, а только люди. Люди с книгами в руках и еще велосипеды.
  Умереть легко. Но только я не хотел умирать. Я не хотел умирать лишь потому, что забыл сказать той Рыжей, что если нет денег, то это хорошо и никакая это не проблема.
  Конечно она не поверит и умрет в чужой квартире, в чужой кухне, на чужом полу. А я только подвезу ее на грязной «Ниве» бесплатно и поеду домой, где меня ждут. Ждут ведьмы и не важно с хвостом они или без...

Tweet