Красиво, правильно, легко, без суеты...
Мы шли по берегу пешком с ветром на «ты»
Мы говорили обо всем и не о чем
И было некогда смотреть через плечо....

Вуаля! Сдан последний экзамен и наступила пора забыть о циклах Кребса и вакуолях. Эта ученая хуета целый год мешала жить по законам простейших организмов и бухать винные напалмы типа «Аиста» из Молдавии.
А студент — это наипростейшее создание во вселенной, если вы конечно меня понимаете.
Да, он получает знания, ходит на пары, дрочит учебники и сдает зачеты. Да он может назвать себя интеллигентом, но лишь отчасти. Ибо в студенте есть адская смесь диких восторгов и порнографического любопытства. И еще студент всегда готов схавать пищу и упиться вусмерть словно последний поэт или там диссидент.
И вот, после летней сессии мы становимся такими дикими тварями, наподобие варваров или же депутатов Горсовета. Мы полны природной энергии и бедны как душа Михаила Горбачева. Но это похуй все.
Стоит только собраться вместе и найдется вариант или варианты для полноценных каникул как у композиторов «Могучей кучки» (если они у них конечно были).

И мы собрались. Вдвоем. Из разных ВУЗов но в одном, родном городе.
Дрон и я сидели в песочнице и кидали камни в ржавое ведро.
−    Все посъебывались , по стройотрядам, суки и по стройбатам — ныл Дрон.
−    У меня пятнадцать рублей есть — пытался я поднять настроение.
−    И хуле, их сегодня не будет
−    Может займем где?
−    В пизде
На этом и закончилась интеллектуальная беседа двух вагантов.
Потом мы пошли в кабак, пробовать коктейли пряные.
Там была своя тактика.
Мы купили по коктейлю, сели напротив каких-то «махровых» чревоугодников и мирно сосали через трубочку редкостное по вкусу пойло, нюхая лимон.
Когда соседи качаясь выползли из-за стола для «грязных» танцев, мы расплатились за коктейли и вальяжно вторглись в чужой пир. Там мы грабили все, от красной рыбы до водки и вина «Улыбка».
Все это происходило словно в вальсе, синхронно, быстро и вращательно. Потом мы съебались как ночные тени.
Минут через двадцать нас накрыла тугая волна хмеля и мы потеряли всяческий опрятный вид и разумность мысли.
Мы синусоидально брели по миру фонарей и пустых скамеек к горсаду. Мы курили «Столичные» и говорили о бабах. Больше ни о чем в таком состоянии говорить невозможно.
−    Сейчас к Маликовой рульнем и будет нормально — гундосил Дрон.
−    Да там сейчас, пол района самогоном упивается — отвечал я.
−    Тогда к Инге...
−    У нее мать приехала, глушняк... - пессимизировал я.
−    Тогда в парк, там кто нибудь бродит по любому.
В парке бродили. Всякие. Драка получилась веселая и мы потерялись в пространстве, да чего уж там и во времени тоже разлучились.
И только чья то сопливая душа выла в хороводе черных тополей - «Плыл по городу запах сирени-и-и-и...».
Я лег под яблоней на хворост. Я всегда стараюсь ложиться под яблоню или березу. Там сны легче и в цвете. В этих снах я увидел баб и свою зачетную книжку.

−    Это охуенно, это просто тема! - орал Дрон утром возле пивнушки, где мы цедили пиво из целлофановых пактах.
−    Какие мы нахуй вожатые, ёбнулся? - спрашивал я.
−    Самые натуральные, вожатыми всегда были студенты из педа, а мы круче, ты химик, я физик, однозначно вступаем пока смена не началась
−    А сколько там платят?
−    Да хуйня там, не важно, главное харч и поварихи, а пионеры самостоятельные черти, без нас обойдутся, короче завтра в смотровую поликлинику, а с директором лагеря все договорено и еще там с кем-то, матушка сделала — поставил точку Дрон и прильнул к пакету.

Так мы попали в пионерлагерь «Орленок» с гипсовыми статуями горнистов и симпатичными домиками с разноцветными крышами.
В лагере была здоровая столовая, множество кустов боярышника и терна, клумбы, стенды и маленькая эстрада.
Ну и конечно же широкий асфальтовый плац с высоченным флагштоком.
Меж скамеек и заборчиков носились пионеры в галстуках и без. Трудно было разобрать смысл или там идею в этих перемещениях. Впрочем когда мы вышли от директора и старшая пионервожатая Ирина повела нас к нашим отрядам, я сразу просек, что она закаленный боец полового фронта. Дрон тоже понял. Мы смаковали все части тела «старшей» и думали только о ебле.
По пути нам попадались другие особи и поверьте это были приятные виды. Мы попали в Рай!
У меня был отряд восьмиклассников, у Дрона помладше. Впрочем нас эти пиздюки абсолютно не напрягали ибо вся эта поросль смотрела на нас без особого восторга или там интереса.
−    Вот примерно так и придется вам вести свои отряды к почетной доске — закончила инструктаж Ирина, а потом блядски улыбнулась и добавила - вечером собираемся в пионерской комнате и посвятим вас в вожатые.
Мы как-то пропустили инструктаж, но поняли одно — утром подъем, пробежка, завтрак, уборка территории, а дальше по дневному плану, включая обед, ужин и всякие игрища и затеи. Все просто как вся идея социализма, без дурацких капиталистических вывертов.

До вечера я переписал всех своих «бойцов» в тетрадь, опросил наклонности и предпочтения. Собственно ничего выдающегося я не услышал. Футбол, рисование, пение, теннис и ненависть к полуденному сну.
Командиром отряда назначили Наташу Литвинову, красивую девочку с огромными глазами и шикарной косой, как в русских сказках.
Спортсменом банды стал Дима Хворостов, по виду типичный хулиганище рецидивист. Еще были художница Оля и типа завхоз Ваня Псёл.
Остальных я просто не запомнил, да и нахуй мне весь этот выводок. Главное, что будет на посвящении вечером, вот тема, так тема.

Короче вечер настал и нас с Дроном усадили на стулья в пионерской комнате как преступников для допроса. Видимо тут были традиции и они звякали в углу, где копошился плаврук Паша.
Вокруг нас стояли товарищи обоих полов и грозно смотрели в души. Было некое напряжение в этих взглядах.
−    Согласно древнему ритуалу вы, новички должны дать клятву, что все тайны и решения совета вожатых после 21:00 должны оставаться только в нашем кругу и никоим образом не попадать в руки воспитателей и администрации, исключая гармониста Колю и поваров — начала речь Ирина.
Мы вздрогнули услыхав про гармониста Колю. Это что за хуй?
−    Налейте кубки Паша! — провозгласила «старшая».
−    Да они уже налиты, жрите — любезно сунул нам стаканы плаврук.
Мы встали и без гримас и жеманства осушили кубки с портвейном.
−    Салют! - рявкнула вся масонская ложа, и все пришло в движение.
На столе, словно на скатерти самобранке появились котлеты,  помидоры, картошка в мундирах и яйца. Трехлитровая банка самогона источала аромат который рано или поздно изменит политическое устройство мира до неузнаваемости и наступит эра коллективизма и народного примирения. Но, тогда мы еще были далеки от подобного анализа.
Мы с Дроном весело знакомились с товарищами и по комсомольски радовались обилию сисек и упругих задниц Лен, Оль, Маргарит и всяких еще Виолетт.
Плаврук Паша оказался компанейским сутенером и выдал нам полное досье на молодых комсомолок.
Мы пели песни вполголоса и наконец в полночь пошли на берег моря.
Там нас ждал легендарный гармонист Коля.
Да он был достоин своего имени. Он играл в любом состоянии, главное, что бы его кто-то поддерживал сбоку или со спины. Даже падая с обрыва он не прекращал музыку и она лилась в просторы свободной страны словно салютные залпы.
Кухонные работники доставали из ведра убийственные шашлыки и жарили их на стреляющих углях. Поварихи оказались в разы упитанней наших девчонок, но было видно, что эта упитанность не считалась ущербностью, а совсем наоборот сексуально давила гуманитариев.
Блядь, мы с Дроном словно попали на таинственный остров сотканный из образов и снов пуберта́тного периода.
Вокруг, в свете луны и мерцающих углей, блеска волн и в звуках чарующего баяна, носились неяды и запах тины.  Комсомольская плоть была без консервантов, искусственных красителей и румянилось «легким розовым». Если когда-нибудь, кому-нибудь в башку  придет идиотская мысль о смерти, то пусть он сначала вспомнит, как в темном небе советской страны из небытия возникали силы добра и справедливости, красоты и полового воспитания.
Это сейчас никого не удивишь оргиями там или инцестом, сейчас даже пидарасы имеют какой-то там статус. А раньше все происходило без извращений и идеологически осмысленно.
Мы ухаживали за дамами и даже читали стихи, правда сомнительного содержания и глупые. Это не  важно. Важно общение на уровне особом, где Дружба народов воспринималась как библия или нечто подобное.
С песнями и верой в незыблемость чего-то мы шли берегом в неистовом марше. Вокруг кружились ночные бабочки, комары и звезды. В море плескались рыбы а в небе парила какая-то рваная дрянь и блеяла как ягненок.
Всем полчищем мы вышли на какую-то площадку с непонятными монументами из железа и болтов. И тогда мы запалили факелы.
Грянул марш «Прощание славянки» с буржуазными обертонами. И мы на время замерли в тотальном познании мира.
Правда вскоре прибежал какой-то сторож и заорал, что это газовый коллектор и может пиздануть взрыв. Напоив сторожа мы пошли обратно к лагерю.

Уже в родных пенатах я был схвачен поварихой Оксаной и утащен в потаенное место, где и совершилось вхождение в Иерусалим. Повариха орала как ослица, но это не испортило таинства, а наоборот прибавила ебле оттенок атеизма.
Потом я бросил объект и ринулся на просторы лагеря, где в свете фонарей попадались люди и их тени.
У «старшей» уже кто-то был и рычал как собака. Им оказался Дрон. Пришлось идти в свой домик, где на крыльце нетерпеливо курила воспитательница Ольга. Это не было сюрпризом, ибо мы договорились о встрече еще в пионерской комнате.
И встреча состоялась.
Потом я уснул словно кукурузный початок и не увидел ни одного сна.


Утро было не то что бы бодрое, а наоборот вялое как речь председателя избиркома. Гавно утро, простое размазанное по стенам гавно, как в привокзальном сортире.
И слово «подъем» звучало как «расстрел». А музыка из кинофильмов в репродукторах сверлила голову ржавым коловоротом.
Рот мой пытался раскрыться, но лишь слегка вывернулся словно у покойника. Он был сух и неприятен, этот рот. И то что в нем было неприятно.
Но, в окно уже стучали пионеры и пытались заглянуть внутрь. А внутри был я, без воспитательницы Ольги и без трусов.
Пришлось сначала сесть на кровати, потом встать и одеться.
Вышел я к народу тяжело, но вышел.
−    Побежали Bespyatkin — кричали пионеры, и я увидел чистые глаза командира отряда Наташи Литвиновой.
Как мы бежали, где мы бежали, зачем мы бежали — знает только дух леса, а может и он не знает.
Главное, что я это смог пробежать, и сидя потом на кровати думал о чем-то тугом и неясном.
Потом была уборка территории и я мирно дремал в келье, копя силы к насыщенному дню.
В этот день мы играли в теннис, рисовали какие-то карикатуры и бродили по лесу в поисках смысла и целебных трав.
За это время я полностью восстановился перед ночным заплывом в гроты властителей тьмы. И помогла мне в этом Наташа, командир моего отряда. Она всюду сопровождала меня и давала советы. Она спорила с пионерами и волокла откуда то акварельные краски и ватманские листы. Без нее, я бы смотрелся тускло как дешевый вермут.
И везде я встречал эти бездонные, преданные глаза. Даже на вечернем концерте у костра, когда я пел «Oh! Darling» она смотрела на меня словно на Пола, этого, бля, Маккартни. Их я и запомнил, почти навсегда, эти глаза. Это был просто день, просто меня. Спасибо тебе Наташа.

Потом были ночи и песни про зайцев, половые встречи и расставания, блевотина на плацу и дождь меж хвои и паутин-мишеней. Потом была вторая смена, которую забыть можно, но не нужно, ибо она была единственной, хоть и похожей на первую. Всякое было потом, даже после того как нас выгнали за драку с вожатыми другого лагеря.

И принялось время крутить свою шарманку, что бы в звоне и скрежете ее шестеренок мы совершали глупости и подвиги, преступления и благость. 
Мы увидели как змеиная рать из того, так желанного Запада прогнала нашу Родину в темные ебеня и наступил новый порядок. Порядок зла и хитровыебаности, продажности и разорения. Короче хуйня всякая пошла и продолжается ныне... ну вы знаете.

Вот тут, собственно и начинается эта история, а может заканчивается, смотря как посмотреть.

Да любой человек, если он не полный отморозок из сетевого маркетинга или допустим писатель Минаев, знает что такое электропогрузчик. Да, это такие машинки на аккумуляторах с двумя рогами-вилами перед собой. Эти малышки в полторы тонны весом и более, служат для перемещения грузов на предприятиях как в пространстве, так и во времени.
Цап, и потащил контейнер с деталями в цех сборки или там прессформ.
На конвейере, где люди с мертвыми глазами прикручивают ручки к холодильникам и запаивают радиаторы, электропогрузчики сортируют всякую технологическую дрянь и поддерживают ритм работы. Если его не поддерживать, то конвейер остановится и тогда кого-то из рабов накажут лишением премии в пользу скота капиталиста. Все держится на электропогрузчиках, блядь, практически все.
А управляют этими колесницами водители. Это элита, это пиздец как почетно быть водителем электропогрузчика.
Даже если ты рассыпал на бетонный пол итальянские компрессоры Zanussi, то тебя не будут пиздить батогами, а только скажут, что ты осел и все. Даже премии не лишат. Впрочем, меня лишили премии один раз, когда я в ночную смену, после спирта с шампунем развернул упаковочный станок на 90 градусов супротив земной оси. Но, это было единожды, и я даже сомневаюсь было ли это вообще.
Да я водил «полуторатонник» и не чурался «четырехтонниками». Это была работа на заводе, как вы поняли, по производству холодильников. Не творческая, тупая, рабская работа.
Впрочем, если есть фантазия то можно и тут проявить что-то необычное.  Например, когда девки переодеваются в громадных, красных контейнерах, можно подогнать другой контейнер и «замуровать» работниц. А можно на спор переместить на сто метров сразу восемь контейнеров. Это зрелище для сильных духом, но уж никак не для начальника цеха.
Иногда контейнеры падали, иногда падали сами электропогрузчики с эстакады и просто на ровном месте. В общем не скучно.
В основном мы просто работали, что бы получить деньги на еду и сигареты. И это еще было круто. Некоторым в нашем городе денег не хватало даже на еду, а только на сигареты.

Так вот, качу я на своем «электроконе» из термоизоляции во второй сборочный, чтобы загрузится радиаторами и какими-то трубками.
Выруливаю к складу, и с накладными подхожу к кладовщице.
Красивой оказалась она, с золотыми волосами и даже дурацкий, грубый комбинезон не может скрыть великолепную фигуру. Лево руля!
В таких случаях обычно технологические интересы как правило уступают место интересам амурным. Расправив плечи и раскрепостив походку подошел я к кладовщице словно на танцах в сельском клубе.
А она медленно закрыла журнал учета и посмотрела на меня.
Сначала я улыбался как обычный гопник, но потом тупо замер словно меня проткнули ржавыми вилами.
Эти бездонные, преданные глаза (я где-то писал об этом). Этот отблеск костра навсегда ушедшей волшебной ночи. И больше ничего, только рука моя протягивала мятые, заляпанные накладные.
Она смотрела на меня, словно сейчас я спрошу - «А где взять акварельные краски, для стенгазеты?»...
Она видела то, что я был не в силах скрыть в этот момент - мою любовь.
Какую, любовь, откуда она взялась, спросите вы и будете правы. Не было ее, этой гадости, не было, а вот тут, сейчас, внезапно, глупо и беспощадно.
И не это главное, не моя растерянность и ступор, а то, что я внезапно понял. Что я понял, спросите вы, какая такая хуйня здесь творится?
Лучше не спрашивайте, лучше бросьте это читать и включите выпуск новостей. Там просто, там все просто, а тут необъяснимо, чуждо, смертельно.
Это её любовь отразилась во мне, её подростковая, наивная и глубокая как Мариинская впадина любовь. Из тех далеких пионерских дней, где мерзавец вожатый проходил мимо и только хвалил командира отряда за сообразительность и активность.
Мы молчали. Мы правильно и долго молчали. Вокруг гремели штампы и чавкали плунжеры, воняло растворителем и где-то у курилки хохотали работяги.
А здесь словно в вакуумной колбе мы пытались сказать друг другу что-то взглядами, но не знали как это сделать.
−    Наташа — сказал я.
Она ничего не сказала только ресницы, эти чертовы длинные ресницы дрогнули словно от ветра.
Я отдал накладные и умчался с радиаторами словно вор в цех термоизоляции. Что я возил, куда и с какой скоростью не помню. Это был день пустоты.
И только ночью, в заказном автобусе я вспомнил, что еду домой в семью, к позднему ужину и  теплой постели.

Мы встречались в столовой. Мы тайно смотрели друг на друга.
Я жрал без разбору все что подвернется под руку. Пацаны стебались надо мной словно в парламенте.
А она с каким-то рыжим бригадиром садилась за один столик и они вяло трепались о чем-то. Но она украдкой и безнадежно бросалась взглядами ко мне словно ища что-то.
И эту безмолвную жизнь мы вели почти месяц. За это время на безымянном пальце ее появилось рыжее ослепительное кольцо.

Не знаю как и почему, но в одну из ночных смен мы встретились в углу цеха и стали говорить. Противный «дневной» свет падал на нас и все вокруг плыло воском.
Вы не поверите, но я ни слова не помню из этого разговора. Я помню только безумие и полную душу секретов. Наших секретов.  Связь была настолько сильна, что ею можно было останавливать поезда и прокладывать туннели. И только двое могли ее уничтожить или усилить. Только двое.
Нет мы не вспоминали прошлое, не грезили будущим, не терзали настоящее. Мы просто пили друг из друга как я пил тогда в пионерской комнате портвейн, что-то очень вкусное и похожее на жизнь после жизни.

А потом мы оказались на берегу реки в темноте, холоде и вокруг квакали жабы. Я держал ее в руках боясь потерять... нет не потерять, упустить? Да я боялся упустить эти глаза и тепло, губы и...
Мы расстались в такси. Мы не прощались и не вспоминали шуршание камышей и одежды. Она ушла в подъезд, я уехал домой. В таких случаях надо всегда возвращаться домой.


На заводе она больше на появилась. Кладовщица во втором сборочном сказала, что Наташа ушла в декретный и муж вообще запретил ей работать в ближайшие пять лет. Он молодец, он правильно сделал. Я до сих пор благодарен ему за...

Tweet