*  *  *
– Молодой человек!
– Я давно не молодой человек…
– Подойди, отец. И покажи, что у тебя в рукаве…
.
Расклады 90-х…
После смерти Даши и Ваньки – двух беспризорных детей, столь неудачно брошенных судьбой на его попечение, Субботин (Барон-Суббота, как звали его когда-то однокашники)  бродит по Городу, не находя ни работы, ни пропитания... и вот однажды он обнаруживает себя в универсаме, среди свеже-взрезанной гастрономии. Театрально морщась, Барон перебирает упаковки с сыром: тебе не угодишь, бормочет он про себя, ну, чистый Барон... да что сыры – весь цимес в колбасе! Оглядевшись, Суббота небрежно забрасывает в рукав куртки пластину сервелатной нарезки.
.
Изгадив собственную карму, Барон не уходит, а продолжает озираться по сторонам.
Никто его не зовёт, не берёт за шиворот... застегнув рукава, Суббота плетётся к выходу: не заметили!! Магазин позади. С трудом удерживаясь, чтобы не впиться зубами в нарезку, Барон переходит на другую сторону улицы. Поднимается на третий этаж старого, заплёванного подъезда.
И, усевшись на подоконник, расправляется с тончайшими ломтями сервелата... с моралью тоже как-нибудь разберёмся, размышляет он, слегка оживившись. Возьмите Иисуса: брал, что хотел. А птицы небесные? Та же фигня: не жнут-не сеют, но клюют и гадят! Взять мусульман, те же подходы.
Ни одна из жён пророка не носила чадру…  утешившись общественным лицемерием, Барон озирает сонно бредущих горожан.

Обычно, если удавалось, Суббота подрабатывал на разгрузке или подменял базарных торговок. Получив зарплату, затаривался пивом, хлебом, сыром и папиросами. Если оставалось денег – дешёвым одеколоном, мылом или лезвиями для бритья. После кражи всё изменилось.
Каждое утро Барон отправляется в один из супермаркетов и выволакивает оттуда очередную нарезку. Где-то на четвёртой или пятой ходке его, однако, просят остановиться сразу за кассой, где и происходит вышеописанный диалог. Как верёвочке ни виться, а закончится петлёй, говорил полузабытый Поэт... воришка был застигнут камерой внутреннего наблюдения.
Начальник охраны, представительный мужчина в чёрной робе с погончиками, ведёт нарушителя в подсобку. Он отменно вежлив: ещё бы, Суббота одним махом оправдал расходы на караульщиков!
Плевать, что продавцы воруют по-крупному…
– Присаживайтесь, Всеволод Борисович! – говорит охранец, расталкивая женщин в спецовках, испуганно разглядывающих Субботина. – Достаньте из рукавов то, что прячете. Та-ак... Назовёте себя? А-а, есть паспорт… Луиза Марковна, Мария Викторовна, вам хорошо видно? Подпишите, пожалуйста... здесь и здесь. 
.
Прилетевшие, как на пожар, менты оглядывают Субботу с брезгливым недоумением: облик воришки далёк от антуража традиционных клиентов, и кража-то мелкая… но прелести окружающего мира приучили сыщиков ничему не удивляться. Субботу вновь обыскивают.
Перечитывают вслух паспорт и прочие бумажки, застигнутые в карманах, как будто в подсобке овощного лабаза обнаружился библейский апокриф  … и вот уже расхититель частной собственности трясётся в зарешёченном уазике, за окном которого мелькают уныло-розовые, как застиранные панталоны, краски догорающего заката.
.
Стоит Барону сделать пару-тройку шагов по бетонному полу аквариума  –  зарешёченного пространства для временно задержанных  –  навстречу, один за другим, подымаются трое бомжей, все на одно лицо, вечно несущее следы побоев, суррогатов и вшей: 
–  Эй, новенький! Зашёл на хату, бабки давай… закон такой.
–  Ложил я х…й на ваши законы,– устало отвечает Субботин, презрев азы тюремной дипломатии.
Донельзя обрадованные, соскучившиеся по разборкам бомжи бросаются на Барона, сопя, толкаясь и мешая друг другу. Суббота отчаянно отбивается, но его почти не бьют – скорее, норовят свалить с ног. Один из нападающих то и дело старается схватить новичка за пряжку поясного ремня... а-а, вот оно что: здравствуйте, девочки!!
– В пидарасов вам поиграть? Сейчас устроим! – рычит полузадушенный Барон. Сделав вид, что не в силах больше сопротивляться, он подставляет челюсть под удар и валится на спину.
.
Стоя над Бароном, бомжи взахлёб расписывают ему грядущие перспективы.
Перспективы эти гнетущи и довольно однообразны… из положения лёжа, Суббота наносит бомжам два сильнейших пинка, целясь в промежность. Двое удачно словивших съёживаются в позах эмбрионов, издавая жалобный вопль, однако третий под удар не торопится...

Размахнувшись, он бьёт Субботу ногой в тяжеленной зимовке.
Раздаётся противный хруст – похоже, лопнула пара ребер! Бомж отскакивает назад и хохочет, наблюдая, как Барон ёрзает по полу и воет от дикой боли… убедившись, что бунтарь на грани беспамятства, его волокут за ногу в центр комнаты, где бомжара, расстегнув штаны, демонстративно собирается на него помочиться. Барона передёргивает, что, за неимением лучшего, придаёт ему новые силы. Взвыв от боли в боку, Суббота подсекает ногами задники бомжовых ботинок, и победа становится поражением…
.
Рухнув на спину, бомж крепко ударяется о плиты пола.
Наступает затишье, прерываемое стонами и хрипами потерпевших.
Через минуту врывается рёв мента:
– Вы что там, твари! Страх потеряли?
Дежурному, разумеется, побоку, что там твари… скучно ему, родимому! Неплохо бы и самому размяться-порезвиться... войдя и присмотревшись, мент отвешивает бомжам пару сильнейших пинков, отчего их стоны вновь усиливаются. Затем дежурный лупит по голове третьего бомжа, и тот покорно ложится на бок, не подавая больше признаков жизни...
.
Достаётся и Барону, как потенциальному зачинщику.
Выпадом опытного фехтовальщика мент втыкает торец дубинки в солнечное сплетение Барона.  Всхлипнув, узник вновь оседает на пол, и свет замызганной лампы, стянутой проволочной сеткой, расплывается в бурном потоке слёз... заново всё стихает, но в тишине раздаётся мерное царапанье коготков. Привалившись к стенке, Барон разглядывает пересекающую пол старую, облезлую крысу с ободранным боком, на котором видны свежие следы крови. С кем-то по-пацански разбиралась, усмехается Барон... невольно вспоминаются погибшие дети, и он с трудом разгибает кулаки с врезавшимися в кожу ногтями…

Снова зайдя, дежурный наконец-то замечает, что голова неподвижно лежащего бомжа подплывает в лужице крови.
С минуту дежурный думает.
Затем говорит, адресуясь к Барону:
– Всего-то была кражонка, плюс побои с отягчающими...
И бросает на выходе:
– Сейчас этому шлямбуру скорую вызовем! Не дай Бог, помрёт ещё, а я отписывайся до гробовой доски... тихо мне, сидеть-бояться!!
Прикрыв глаза, Барон попадает в объятия вселенской, кромешной боли.
Им овладевает полнейшее безразличие...

Примерно через час в коридоре раздаётся дробный перестук каблучков. 
К заключенным долетают обрывки разъярённого женского голоса.
Мелькает белый халат... ага, это скорая, трудно размышляет Барон.
Сейчас этот помёт говяжий ещё и лечить начнут! Издох бы, сучонок, совершенно не жалко… вся правая половина тела Барона пульсирует болью, он еле сдерживает стоны. Помогли бы и мне. Надо попросить… если сломаны рёбра, обломок может воткнуться в лёгкие. Тогда я сдохну от пневмоторакса, но сперва изрядно помучаюсь…

Женщина в белом до голубизны, весьма кокетливом халатике подходит к зарешёченным дверям, продолжая беседовать с дежурным.
О-о, голос-то у врачихи знакомый... Боже мой! Да это же Нина Павловна с девятой подстанции! Изредка, по ночам, Субботин варил скоро-помощной бригаде кофе на их с Наташкой семейной кухне. Наташкой звали вторую жену Барона, фельдшера скорой… бывшую жену, но семь лет совместной жизни – тоже не хвост собачий! Не находя в себе сил обмозговать ситуацию, Барон ложится набок и отворачивается к стенке: лечиться что-то расхотелось… может, не узнала впотьмах, успокаивает он себя.
.
Бомжа приводят в чувство, кое-как растолкав.
Он вяло мычит, отпихиваясь...  Барон незаметно и пристально разглядывает врача. При неверном свете лампы Нина Павловна бинтует бомжу пробитую голову, что-то тихо втолковывая стоящему неподалёку дежурному. Тот отрицательно мотает головой. Видимо, женщина хочет забрать раненого с собой, решает Барон. Врачиха бросает в сторону Барона беглый взгляд и  зябко передёргивает плечиками: то ли вид у него не ахти, то ли рожа ей показалась знакомой...

Закончив перевязку, Нина Павловна захлопывает сумку и  уходит вслед за дежурным.
Но направляется не к выходу, как надеется Барон, а в дежурку, едва не обгоняя мента. Суббота отворачивается лицом к стене, со стоном распрямляя ноги… ну и ладушки! Стало быть, гроза миновала.
Не хватало, чтобы всё дошло до Натальи! Сраму не оберёшься…
Через две-три минуты дежурный возвращается и помогает Барону встать, приговаривая:
– Шевелись-шевелись… на выход с вещами!

Барон, кряхтя, встаёт, пожимая плечами: все вещички при нём!
Покорно следуя за дежурным, он гадает, что предстоит: допрос или снова побои? До чего же бок ноет... сейчас бы лечь и никогда не видеть белых халатов! Слава Богу, в дежурке, кроме дежурного, никого нет, и Барон облегчённо вздыхает. Дежурный, приземистый малый в капитанских погонах, сочувственно поглядывает на Субботу, словно и не он потчевал узника дубинкой.
По-прежнему молча милиционер поворачивается спиной к задержанному и достаёт из сейфа жестяную кастрюльку. Приоткрыв крышку, принюхивается.
Ставит кастрюльку на изрезанный стол и говорит Барону:
– Тут у ребят картошка с курицей осталась... ешь и проваливай! И чтобы больше тут не отсвечивал!

Преодолевая нервную икоту и не веря своим ушам, Суббота машинально кивает и усаживается за стол. Снова порывшись в сейфе, дежурный водружает рядом с кастрюлькой стакан остывшего чая в жестяном подстаканнике, кусок домашнего пирога и уродливую, скрученную спиралью жестяную вилку. Стараясь не торопиться, Барон слизывает с вилки ледяное пюре с клочьями куриного мяса и почти не ощущает вкуса. Доев, он поднимается на ноги и смотрит на дежурного: может, это всего лишь розыгрыш? Суббота так и сверлит взглядом милосердного капитана, но тот рассеянно смотрит в сторону. Тогда Барон прощально кивает, словно не в силах слышать собственный голос,  и направляется к двери, едва сдерживая слёзы и видя по лицу провожавшего его взглядом мента, что тот вполне улавливает его состояние. 
Воровать еду – пошлость, на ходу внушает себе Субботин.
Что гаже кражи? Только быть пойманным… не за то отец сына бил, что воровал, а за то, что попадался! Охая от боли в боку, Барон толкает и толкает тяжеленную дверь, выбирается наконец-то на грязную улицу и с наслаждением вдыхает промозглый весенний воздух… от белой газели с красным крестом отделяется маленькая фигурка в белом халате и медленно устремляется в его сторону…

Tweet