- Завтра лекции не будет, - сообщила технологичка. – Вместо неё запланирована экскурсия на мясокомбинат.

Мы сдержанно зашумели, скрывая радость: просматривалась приятная перспектива качественно перекусить свежими деликатесами.
- Встречаемся ровно в девять возле проходной, - подчеркнула преподаватель. – Прошу не опаздывать, ждать никто не будет!

На следующий день, зевая, я сел в трамвай. Я жил дальше всех, поэтому сидел и наблюдал, как салон наполняется одногруппниками. Последним появился Дима Прохоров из параллельной группы. За глаза его звали просто Прохором: наглющий тип с вечно заплывшими глазами недавно демобилизовался из армии, отслужил в Афганистане. Служба воином-интернационалистом сделала его молодым, но перспективным алкоголиком. Даже с нами, своими сокурсниками он вёл себя свысока и считал, что остальные ему обязаны по жизни. При попытке поставить на место мгновенно выходил из себя, орал про Кандагар и размахивал кулаками. С ним не связывались, держали за психа. Но я предполагал, что он просто актёрствовал: пробивной, ухватистый и циничный, когда нужно, он мог и всхлипнуть, пустить слезу.

Трамвай остановился на кольцевом развороте – конечная. Трущобы этого района давненько пользовались дурной репутацией. Мясокомбинат представлял собой комплекс закопчённых зданий, из труб которых постоянно курился чёрный дым. Иногда с территории комбината накатывала волна особенно невыносимой вони. О крысах же, которые там водились, слагали легенды, достоверность которых, впрочем, не обсуждалась.

На проходной нас встретила худенькая голубоглазая тётка в возрасте чуть за сорок. Деловито представилась:

- Меня зовут Лидия Васильевна. План такой: смотрим забойный цех, производство мясных полуфабрикатов, кожевенный участок и наконец – колбасный цех. Там и угостим вас.
- Чем? – спросил кто-то.
- Вкусненьким, - усмехнулась она. – А начнём с того самого места, где животные превращаются в мясо.

Забойный цех располагался на последнем этаже четырехэтажного здания, куда вела пологая крытая эстакада. Мы же поднялись по обычной лестнице с выкрошенными бетонными ступенями. На площадке курили два долговязых парня в грязно-белых халатах и коротких резиновых сапогах.

Лидия Васильевна представила их:
- Наши бойцы!
- Советской армии? – ухмыльнулся Прохор, и все засмеялись.
- Бойцами у нас называют тех, кто режет скот, - пояснила экскурсовод, и смех моментально стих. – Пройдём…

Оказавшись внутри, мы с некоторой робостью столпились вдоль стены. Помещение цеха было похоже на предбанник ада: внизу – мокрый кафельный пол, вверху – ползущая вереница металлических крючьев, со стен лился мертвенный люминесцентный свет.

Бойцы прошли вглубь, до самого конца. С лязгом отодвинули в сторону металлический щит, закрывающий выход на эстакаду. Послышался утробный стон, похожий на похоронный плач. От этого звука всем стало не по себе, кроме, пожалуй, Прохорова и самой Лидии Васильевны.

- Страшно? – улыбнулась она. – Это с непривычки. Все животные чувствуют приближение смерти. Боятся. Опять же за сутки перед убоем их только поят, не кормят. Страх – это, конечно, плохо: изменяется химический состав мяса, физическое состояние мышечных волокон. Всё это отрицательно влияет на качество сырья, то есть мяса. И с этим ничего не поделаешь…

Она направилась к эстакаде, мы последовали за ней. Послышался глухой топот: один из бойцов тащил корову наверх, изо всех сил натягивая верёвку, привязанную к рогам. Она упиралась, она прекрасно знала, куда её ведут.

Наконец её завели в низенький тесный загончик. Боец подобрал с пола резиновый шланг, окатил животное струёй воды. Корова помотала головой – брызги полетели во все стороны. Другой боец снял со стены длинный металлический стержень, который соединялся кабелем с квадратным прибором на стене.

- Это стек, - пояснила Лидия Васильевна. – Устройство для оглушения. Если скот перед смертью не глушить, чревато длительной агонией. Тогда о качестве мяса вообще можно забыть.

Долговязый быстро ткнул стержнем в холку животного. Шкура вздрогнула, будто под ней прокатилась волна, передние ноги подогнулись, и корова рухнула на мокрый кафельный пол. Бойцы прикрутили к ноге поверженного животного цепи, отволокли в сторону и ловко вздёрнули вверх, на крюк. Теперь корова висела вниз рогами, немного покачивалась, будто языческая жертва всесильному колбасному богу.

Сверкнул длинный широкий нож. Никто даже вздохнуть не успел, как лезвие распластало горло длинным изогнутым разрезом. Короткая судорога, и мы увидели, как с хлынувшей кровью уходит самая настоящая жизнь… Хирургически точными движениями бойцы лишили корову головы. Кровь продолжала стекать в желоб, устроенный прямо в полу, под крючьями.

Я взглянул на своих одногруппников: серьёзные и бледные. Сам я, вероятно, был точно такой же. Один лишь Прохор ухмылялся, всем своим видом демонстрируя, что зрелище льющейся крови для него не впервой.

Обезглавленная туша отъехала в сторону. Бойцы потащили очередную жертву. Эта смерть показалась менее драматичной, а когда на крюках повис уже третий кусок говядины, цвет наших лиц стал почти нормальным.

При очередной корове экскурсовод сделала неожиданное предложение:
- Может, кто-то сам хочет попробовать? Кто смелый?
Непроизвольно все сделали шаг назад. И как-то сразу взглянули на Прохорова.
- А что? – оправдал тот ожидания. – Я могу!

Боец молча протянул нож. Дима сжал его в кулаке, медленно подошёл к висящему животному… И в этот момент корова пошевелилась. Её глаз, огромный и влажный, открылся и укоризненно уставился на всех нас. Она попробовала подать голос. Очевидно, в её положении это было непросто, поскольку из глотки вместо нормального мычания вышел только гнусавый хрип.

Лезвие в руке Прохорова остановилось.
- Режь! – крикнул боец. – Чего ждешь?
Дима замахнулся, но опустить нож так и не смог.
- Что ты как баба! Режь!

А корова смотрела взглядом, умудрённым какой-то особой коровьей мудростью. Из глаза капали такие огромные слёзы, что казалось, в кафеле появятся дырки, обугленные по краям… И тогда наглый парень с медалью «За боевые заслуги» отступил.

Боец ухмыльнулся, Лидия Васильевна хихикнула. Прохор густо покраснел и моментально выбросил руку с ножом вперед. Острие неглубоко проткнуло кожу, брызнула тонкая струйка крови. От боли животное громко замычало, задергалось на крюке.

Дима растерянно отступил, но в следующую секунду боец мясокомбината умелым движением распорол горло. Кровь хлынула фонтаном. Животное сразу перестало дергаться и, видимо, умерло очень быстро…

Прохоров отошёл в сторону. Руки и лицо у него были сплошь в крохотных красных крапинках. Он быстро тёр ладони, и крапинки постепенно превращались в грязные бурые пятна. Я заметил, как в этот момент у него дрожат пальцы…

Остальные производственные мощности оказались не столь драматичными. Цех полуфабрикатов – огромный зал с длинными металлическими столами, вокруг которых снуют рослые бабы в белых халатах и колпаках. Они очень ловко и быстро потрошили крупные куски мяса на поменьше, превращая здоровенные ноги в приличного вида антрекоты или бифштексы.

Кожевенный цех можно было смело переименовать в кожевенный подвал, причём с трижды испорченной канализацией. На самом деле это был обычный производственный запах свежесодранных шкур отмокающих в растворах. Дубильное отделение, откуда особенно агрессивно несло химией, смотреть не стали.

После забойного и кожевенного даже колбасный цех оказался не в радость. Хоть дружные ряды колбас в коптильных шкафах произвели впечатление, в каждом куске вкусных копчёностей виделись те самые умирающие бурёнки. Кроме того, одежда насквозь пропиталась вонью мокнущих шкур, что, безусловно, не добавило аппетита. Одним словом, финал экскурсии оказался скомканным и совсем не таким «вкусненьким», как обещалось.

За проходную комбината мы с Прохором вышли последними. Он обернулся, блеснул возбуждёнными зрачками:

- Ни разу в жизни не убивал, прикинь! А тут довелось!
Я удивился:
- А как же война? Ты рассказывал…
- Мало ли что я рассказывал… - оборвал он. – Мы на радиолокационной точке в горах все два года просидели: жратву и спирт с вертолёта сбрасывали. Я живых афганцев только в кабульском аэропорту и видел…

Я пожал плечами. А Дима вдруг спохватился, понял, насколько он сболтнул лишнего. Нахмурился, покрутил у меня перед носом увесистым кулаком:
- Ты это… Только никому ни гу-гу… Понял? А не то…
В воздухе густо запахло мордобоем.
- Понял, - согласился я. – Чего не понять. Не скажу никому.

После этого разговора я не видел его около месяца. А потом мы отправились на очередную экскурсию, уже на жировой комбинат. Про него и рассказывать особо нечего: весь комбинат – это один длинный цех с конвейером и емкостями для смешивания ингредиентов, итоги которого автоматически выплёвывались в баночки, ползущие по конвейеру. Банки ловко накрывались крышечками с надписями «майонез». Так оно и рождалось, известное всем студентам лакомство.

Я покрутил головой туда-сюда, спросил Белова:
- А где Прохор?
- Прохор тю-тю…
- Как это?
- Так, ушёл из института…

Я был безмерно удивлён, поскольку знал, каких усилий стоило тупому «афганцу» держаться на нашем курсе.
- Пацаны говорят, что он на мясокомбинат устроился работать. Коров там сейчас режет. Помнишь, на экскурсии были?

Я помнил. Даже про то, что обещал Прохорову не рассказывать, как именно он «воевал». Но обещания не писать точно не давал. Так что ты извини, Димон. Острых тебе ощущений там, в забойном цехе.

Tweet