Начало здесь
1-2 http://udaff.com/creo/102368.html
3 http://udaff.com/creo/102544.html


4

Доктор был атеистом, оттого и не удивлялся, почему этот огромный мир отказывался помещаться в узкие рамки научных монографий и противился малейшим попыткам понимания. И пусть искусственные спутники кружатся вокруг тела, а альпинисты уже практически поселились на всех его макушках, наука до сих пор продолжает биться над загадками тела. Даже воцарившаяся теория антропоморфности вселенной пасовала перед простым вопросом: где у телесной тверди кости. А чем дышит и питается огромный организм? Как происходит испражнение, в конце концов. Оставшись без ответа, вопросы эти повисли в воздухе перед ошарашенной физиономией человечества. Повисли, раздражая и лишая покоя настолько сильно, что некоторые ученые мужи сами погружались в маразм и наравне с малообразованным быдлом возносили молитвы огромному эрегированному члену и гигантской вагине, с которых будто бы и зародилась вселенная. Но, ни это пошлое язычество, ни наполненное мистикой христианство, не мешали доктору смотреть на мир здраво.

В дверь постучали. Доктор промолчал. Тихонько скрипнули петли и в щель просунулась голова Мишуни.

– Это плохо Савелий Иванович? – спросил он.

За спиной доктора на автоматическом режиме ровно жужжало новенькое японское оборудование и подмигивало людям зеленными лампочками.

– Почему плохо? – переспросил доктор.

– Синяя кровь – это же плохо? Тут мужики сказки рассказывали страшные.

– Что еще за сказки? – поинтересовался доктор раздраженно.

– Я войду? – спросил Мишуня, но ответа дожидаться не стал. Правда, дальше наглеть не стал, остановился скромно у стены.

– Ну что там мужики?

– Сказки понятное дело! – продолжи Мишуня. – Вроде кровь синяя за грехи людские прольется, когда пробьет час зверя и четыре коня: мор, брань, глад и смерть принесут этому миру…

– Кто это такой умный? – не выдержал доктор.

– Так Александр, лекарь наш…

– И какой же он мужик? – возмутился доктор. – Ты, Мишуня, пойди, передай этой прослойке, что если будет мутить, то вылетит с кровезаготовок, как пуля. И никакое покровительство ему не поможет. Спишу на большую землю с первым же составом.

– Так может вы сами… – залепетал Мишуня.

– Сопля, ты братец, бесхребетная. Иди, иди… Скажи, что осерчал я. Сильно, скажи осерчал. Донес кто-то, ты и не заметил кто, я и в крик. Понял?

– Понял, Савелий Иванович, понял! Как не понять! – заулыбался тот.

– А мужики что? Только доктора слушают? Сами еще не начали версии рожать?

– Нет, какой там, только лекарские пересказывают…

– Ну, ступай-ступай.

Когда дверь закрылась, доктор вернулся к своим мыслям. В лаборатории ему всегда думалось удивительно легко. Даже без модного и дорогостоящего оборудования. С простым микроскопом, ящиком реактивов, поломанной центрифугой и горластым холодильником мыслям было также уютно. Главное, чтобы на душе не скребли блохи и страх не сжимал в тисках голову. А уж с этим доктор разделался в первую очередь и теперь мог спокойно размышлять о загадках вселенной. К которым, вот как получилось-то, довелось и ему прикоснуться. Вот и кровь синяя тоже загадка… Только без привкуса безнадежности. Синяя и синяя… А вот… Да, давно доказано, что саркома могла появиться на теле и в естественных условиях, а не только в тишине кабинетов. Доказано экспериментально, десять раз перепроверено на крысах, даже Нобелевская премия давно получена. Но, слава богу, доказательство так и не вышло дальше лабораторий. Тех, которые с тремя системами контроля, охраной и огромными подземными сейфами. А представить, что спит она, саркома, не внутри ракеты, стоящей где-то на боевом дежурстве в Мурманске, а вполне свободно, ничем не ограниченная на глубине несколько десятков метров и ждет своего часа. Вот тогда действительно становится страшно. Куда там всадникам апокалипсиса. Но пронесло. Гистология оказалась совершенно нормальной. Никаких подозрений на онкологию. Обыкновенное бело мясо. За исключением, конечно, того, что мясо должно быть красным. И никак иначе. Даже высыхая или попадая в огонь оно чернело, но никак не светлело. В общем, аномалия. Но аномалия удивительно безобидная, будто и не настоящая.

Синяя кровь, белое мясо… В целом тоже ничего неприятного доктор не видел. Странно, удивительно, необычно, но не смертельно. А потому вдвойне притягательно. Если человек не трясется за свою жизнь удержать его любопытство невозможно. Так уж устроен его разум. Тоже своего рода аномалия.

Аппаратура звякнула, из принтера полезла распечатка. Доктор глянул на монитор. Закончился анализ крови. Как и предполагалось. Скляров оказался провидцем. Даже захотелось позвонить на кафедру родного университета и разыскать его, чтобы порадовать. Но желание быстро прошло. Дорого. Да и где теперь он? Натыкался он в сети на какого-то Склярова, доктора медицины, но где гарантия, что он тот. Гораздо важней позвонить в столичный офис. По уму сообщить стоило сразу генеральному, но тот делами кровезаготовок давно не интересовался. Теперь бывший начальник лагеря, бог и дьявол для нескольких тысяч зэков, примерял на себя вериги спасителя отечества от наползающей диктатуры, мелькая на телеэкранах с бывшими своими подопечными. Курировал все что касалось крови его первый зам. Фетисов. Этому звонить просто не хотелось. Три ходки. Четыре доказанных убийств, несколько недоказанных. С десяток безнаказанных показательных казней уже в самом лагере. Одного он прямо на глазах доктора закопал в мясо. Общаться с ним Савелий Иванович избегал. Оставался только старинный... Нет, не друг, в общем-то. Приятель, коллега. Сёма Щац.

– Да дорогой! – ответил он сразу. – Савва сколько лет и зим?

Сёма отвечал за технологическую часть. Не только кровезаготовок. Всего производственного крыла. Главный инженер без инженерного образования. Но науку действительно любил. С тех самых пор, как работал заведующим склада при Научно-исследовательском Институте Крови.

– Сёма, у нас тут небольшая проблема.

– Что неужели закончились целые лопаты? Ты  не переживай. Мы сейчас с японцами активно сотрудничаем, они нам лопаты должны поставить сервоприводом усиленные.

– Да лопат  у нас еще на несколько поколений осталось. Уж чего в союзе недостатка не знали, так это в лопатах, – произнес доктор, на другом конце только хмыкнули. – Нет, у нас серьезней пожалуй. И неоднозначно. Вышли на новую совершенно не разработанную артерию…

– О! Поздравляю. В районе Усть-Сысольска, это первая за несколько лет, –  серьезно обрадовался Сёма.

– Вот тут-то и проблема. Кровь в артерии синяя.

– Какая-какая? – переспросил Сёма.

– Синяя, –  ответил доктор. – А в непосредственной близости от крови обнаружилось белое пятно, позднее оказавшееся белым мясом.

Сёма надолго замолчал.
– Если бы я не знал тебя, Савва, – наконец, услышал доктор. – Решил бы, что ты повредился рассудком. Да я и сейчас сомневаюсь, насколько ты в себе. Точно никаких шуток, ошибки…

– Сема, я уже сделал анализы и послал результаты в столицу. Сколько там файлу идти? Пару минут? Цвет, конечно, они не передадут, но ты и по составу все увидишь.

Опять помолчали.

– Что предлагаешь? – спросил Сёма.

Доктор пожал плечами, но сразу сообразил, что собеседник-то не увидит его растерянное выражение лица.

– Не знаю, – произнес он. – Вам там самим решать, что делать.

Тут дверь резко распахнулось и в лабораторию вбежал Мишуня.

– Савелий Иванович, Савелий Иванович, я лекаря нашел…

– Прости, Сёма, я сейчас… – произнес доктор и приложил трубку к груди. – Что орешь, как резанный, ну нашел и нашел.

– Так я не просто нашел. Покойник он, Савелий Иванович. Кто-то ему пол черепушки снес. И кровь выпил. И мозги съел…

– Вы там Сёма, чтобы не решили, сыщика толкового сюда пришлите. Чертовщина тут какая-то, – спокойно произнес в трубку доктор.

– Понял Савва, – сказал собеседник и отключился.

Доктор аккуратно положил трубку и уж затем стукнул со всей силы кулаком по столу.

– Да что сегодня за день такой! – крикнул он.

– А еще убийца ногу лекарскую съел. Наполовину, – продолжил Мишуня.

Доктор даже не посмотрел на него.




5

К трупам привыкают. Каким бы брезгливым и пугливым человек не был. Если изо дня в день приходиться ему сталкиваться с мертвыми, то и страх, и брезгливость постепенно проходят. Доктор когда-то сам брезговал соприкасаться с мертвецами. Раньше, при Союзе. Работая с кровью и земной плотью, даже в лагере не строгого, но все-таки режима, он редко сталкивался с трупами. За редкие несчастные случаи на производстве, которые его касались непосредственно, он получал индульгенцию за пару строк в отчетах об охране труда заключенных, естественно в рамках допустимого процента на сто тонн выработки. С места происшествия же сбегал сразу. Об убийствах в бараках он догадывался только по беготне в следственном отделе и угрюмом мате вохры. Потом лагерь закрыли, приватизировали. Бывший начальник стал директором, быстро заматерел и уехал в столицу, вместе со всем своим ближним кругом. Как-то само собой получилось, что доктор остался за главного. И вот тогда-то мертвецов он поведал множества. Вспоминая девяностые, он только качал головой. Благо блатные быстро просекли, что на кровезаготовках ловить им нечего, и разборки со стрелками прошли стороной. Но хватило и банальной бытовухи, с размозженными черепами, поножовщиной, беспричинной агрессией. Благо с суррогатной водкой народ разобрался быстро и начал массово гнать водку из крови с помощью самодельных центрифуг и змеевиков.

– Сильно погрызен? – спросил доктор у собравшихся.

Труп лекаря обступили плотно. Толпа, по масштабам поселка, получилась серьезная. Никто не шумел, поэтому доктора услышали сразу, расступились.

– Сильно погрызен? – повторил он вопрос, когда добрался непосредственно к труппу.

– Так муха была, сок выпустила, – произнес Захар, который сидел на корточках около трупа.

Захар, как единственный охотник в поселке, авторитет имел неоспоримый. Мужики вокруг только закивали согласно.

– Что? – удивился доктор, который Захару доверял.

– Дык, – пробормотал Захар и ткнул толстой палкой ногу несчастного лекаря. Та будто потекла, как на половину подтаявшие желе. – Муха сок свой выпустила. Ест оно так. Разжижает, и уж потом ест. Это не крысы, не блохи. Не грызут мухи. Растворяют.

Мужики вокруг снова закивали. Доктор мысленно хлопнул себя по лбу, запамятовал. И заметил негромко:

– Это ж какой мух получается…

Дружный мужицкий вздох за спиной заставил доктора вздрогнуть. Он оглянулся. Лица у всех были хмурые и настороженные. «Труппа они, что ли никогда не видели» – раздраженно подумал.

– Разойтись! – крикнул он и оглянулся вокруг.

Мужики, помощники, редкие рябые бабы стояли вокруг и шептались.

– Разойтись! – крикнул доктор еще громче.

Послушались. На пяточке с доктором остались только  Мишуня и Захар.

– Где Петров? – спросил доктор устало, доставая из кармана сигареты.

– Знамо где, – ответил Захар. – Дома, – и добавил после маленькой паузы. – Пьет.
«Пьет! Как же! – подумал доктор. – набрался уже, теперь спит, не добудишься».

– Уберите тут все, – распорядился он.

– Не переживайте, Савелий Иванович, – закивал Мишуня. – В лучшем виде…

Доктор затянулся. Курил он «Приму». Местные, усть-сысольские, неправильные, тяжелые, с невкусным запахом крови, который пропитал всю округу. Но ничего другого он курить уже не мог. Привычка. Табак без вкуса крови легкие принимать отказывались, заходились в нездоровом кашле. Доктор втянул через сигарету воздух, приправленный солоноватым дымом, и посмотрел на медленно падающее за горизонт солнце. Тонкой струйкой, словно чайник, выпустил из себя дым.

– А муха небольшой уж так была… – пробормотал Захарий, бережно складывая наполовину переваренные руки лекаря на носилки. – Так себе. Средней мощности мух. Вот, под Магаданом, помню, мухи вообще страшные были. Человека всасывали нараз. И следов не оставили бы. А вообще-то добаловался наш лекарь. Баловство к добру не приводит. Говорили ему.

– Куда его? – спросил деловой и счастливый от своей причастности к делу Мишуня. – В холодную?

Доктор кивнул. Особо не задумываясь, впрочем. Вопрос был лишним. Процедура обычная. Завтра протрезвеет Петров, напишет что-то в бумажках, труп подождет пять дней, и, не дождавшись родственников, которые в принципе не могли бы успеть на похороны, отправиться в плоть. «Исход все одно один» – подумал без злости доктор. Хотя не любил он Александра. Да и вообще лекарей. Покойного за мерзкий и подлый характер, пошлое доносительство и другие грехи. Лекарей… За торопливость и шарлатанство. «Ведь вдуматься если», – подумал он, выбрасывая недокуренную сигарету. – «Вдуматься если, снимут кожу, даже до мяса докапываться не будут, так и положат – неживое уже в живое. И проглотит его плоть земная. Раствориться в клетках её, разве что кости останутся прижатыми к эпидермису». Кости и железо плоть не принимала, давая пищу умам археологов и  гробокопателей. Доктор сковырнул отслоившийся кусочек кожи и зафутболил его куда-то в сторону бараков. По уму надо было плюнуть на странности сегодняшнего дня и отправиться домой, спать. Завтра будет новый день, прибудет кто-то из столицы, или хотя бы из Усть-Сысольск. К вечеру, но день можно заполнить Петровым, сходить проверить новую артерию. Разрабатывать без разрешения с самого верха никто не будет, но присмотреть не помешает. Что еще? С дочкой поговорить? Лучше сегодня же с вечера, без экивоков, напрямую. Вроде все. А с мертвым лекарем пусть приезжает служба безопасности вместе с единственным на всю округу милиционером Петровым, благо общий язык он найдут самостоятельно. Бывший следователь как-никак. Да надо было идти домой. Даже не домой. В лабораторию… Мишуня с Захарием дружно хекнув подняли носилки и молча понесли. Доктор оглянулся. Из всех возможных щелей выглядывали мужики и бабы. Даже дети малые и те выглядывали. Доктор безразлично выбросил сигарету. «Надеюсь, хоть Лизонька дома сидит. С неё станется», – подумал он и пошел в сторону дома.

Но домой не пошел. Доктор даже лукавить перед собой не стал, кружить вокруг да около, заходить в магазин, заглядывать в холодную. «Пустое», – сказал он сам себе и пошел прямо к Александру.


6

Фамилия у лекаря была говорящая – Чехов. Александр Чехов. И характер мерзкий. Идеалист – этим все сказано. Верил в какие-то мифические ценности, которые кто-то обозвал либеральными. Опять же доноситель. И как будто не из-за ценностей своих, а даже вопреки им. Как оно все так запуталась в нем доктор не знал. Грешил на простоту нравов, распространившуюся в обществе после смерти Союза. Вообще старался не задумываться над этим. Просто ненавидел.
Жил лекарь при больнице. После закрытия лагеря она практически пустовала и вместить могла бы, при желании, еще пять постояльцев. Но лекарь с самого начала отвоевал себе все здание. Роскошным жилье его не было. Доктор-то без зазрения совести привлекал какую-то бабу на уборку, а мужиков на текущий ремонт. Александра же с подобными просьбами игнорировали, хотя лекарь он был неплохим и пациенты после его лечения  не торопились на вечную стоянку в земную плоть. Но опять же характер-с… Просили мужики и бабы деньги за обслуживание. А откуда у лекаря деньги? Вот и выглядела больница пострадавшей и забитой, как после хулиганской разборки. Жилыми оставалось несколько комнат. Правда, Александр был не требовательным. В остальных помещениях располагалась его лаборатория. А для клеток с мухами-дрозофилами особая чистота была не нужна.
Доктор подошел к больнице и осмотрелся. Казалось никто на него внимания не обращал. Это впечатление конечно было обманчивым. Маленький поселок, почти село, со своим болезненным любопытством ни на секунду не оставлял свободным от соседского внимания. Но и интенсивность такого внимания тоже была разной. Доктор обошел дом, осмотрел вынесенный с петлями двери, подергал поломанный забор и наблюдатели, украдкой глядящие в окна, особо не заинтересовались им. «Доктор проводит расследование» – подумали они и успокоились. Все замечательно вписывается в представление мужиков о том, как должен себя вести доктор найдя труп лекаря. Начни он подкрадываться, скрываться – только подогрел бы заинтересованность и кто-то из самых любопытных уже поспешил бы выйти на улицу, чтобы выяснить причину такого поведения. Но все равно, даже зная и соблюдая правила, доктор с облегчением вздохнул, когда вошел в больницу. Приемный покой, с поломанными стульями и большим канцелярским столом, палата стационара с железными кроватями, лишенными матрасов, операционная с теми самыми матрасами в углу и пыльным операционным столом в центре. Палата, в которой лекарь жил, была следующей. Все очень аскетично. Из удобств уже знакомая кровать, железная на пружинах, разве что матрас был на месте и любовно укрыт белой простыней с зеленными вензельками, платяной и книжный шкафы, письменный стол, дрожащий, словно девственница, холодильник, телевизор, бесконечные коробки с книгами, стены, занавешенные топографическими картами с непонятными отметками, единственное окно с горшками декоративной плесени. Глядя на карты можно было решить, что в свободное время искал лекарь какой-то особенно огромный клад. Вот только изображены на них были самые что ни есть экзотические страны, далекий как от поселка, так и от финансов лекаря. Тут было даже чисто, если закрыть глаза на явные следы борьбы, вроде разбитой посуды и поломанного стула. Маленькая дверь в углу, которая вела в лабораторию, висела на одном честном слове, криво и качалась.
В лаборатории встретила уже самая настоящая разруха. Доктор застыл в дверном проеме. Клетки были выломаны, мебель разбита, мониторы лежали на полу, компьютеры дымились…
– Не слабо, Савелий Иванович? – услышал доктор.
Он резко обернулся и увидел входящего в комнату Петрова.
– Испугали вы меня Григорий Павлович, – медленно произнес доктор.
Петров пошатывался, а правой рукой искал какой-то опоры. Он был невероятно толст и грузен. А в своей форме, из которой буквально вываливался, казался еще больше. Поселку он достался в наследство от лагеря. Как и все, собственно. Бывшей следователь, спившейся после трагедии с женой, которую зарезал любовник, он жил в поселки на положении юродивого, хотя и занимал должность начальника службы безопасности, а по совместительству еще и участкового милиционера. Мужики его не трогали, потому что в бытность следователем он их излишне не прессовал, даже наоборот защищал от явных несправедливостей. Бабы просто жалели. Все остальные обращали на него мало внимания. 

– Мне сказали, что вы не прейдете, – сказал доктор, отходя от двери. – Отдыхаете.

Петров, наконец, нашел кровать, радостно крякнул и осторожно примостил на неё свое толстой тело.

– Да ладно, – махнул он рукой. – Скажите прямо: сказали, что я был пьян.

Доктор кивнул, но говорить ничего не стал.

– Лекарь разбудил. Чехов наш. Прибежал, растолкал, скотина. Вас, Савелий Ивонович, вспоминал…

Петров схватился за голову, будто сжимая её не давая развалиться.

– Меня? – удивился доктор

– Вас, вас, – подтвердил Петров.

– Сказал, что с кровезаготовок прибежали, как ошпаренный, с безумными глазами, в лаборатории заперлись, не выходите, а потом Мишуня ваш кровь синюю принес, тоже бегом, – говорил Петров с трудом. Язык то и дело пытался запутаться в очередной шипящей гласной, но откровенно пьяным он доктору не показался. Скорее пострадавшем после перепоя.

– Ну да… – легко подтвердил доктор. – Так оно все и было. Только не пойму, вас-то зачем поднимать надо было?

Петров рукой махнул.

– Пустое. Вы же знаете этого Чехова? Лекаришка нервный, в столицу попытался позвонить, а там с ним никто разговаривать не захотел, так он ко мне прибежал. Я его иногда под водочку слушаю…

– Все равно непонятно, что послужило причиной такого поведения.

– А что причины не было? – спросил Петров, будто с ленцой.

– Причина была, – честно ответил доктор. – И довольно существенной. Только лекарь наш знать о ней не мог. Первым кому я сообщил был Щац. И совсем не давно.

– Александр давно прибегал, – произнес задумчиво Петров. – Я признаться подняться нормально не смог, да и выслушать тоже. Он много что-то говорил, да я его отослал. Сказал, что позже сам подойду. Сам лег, отлежаться. Только когда Мишуня в дверь тарабанил, более не менее очухался. Мда… А что же там за причина такая? Или секрет?
Доктор весь разговор ходивший по комнате кругами, резко остановился и посмотрел на Петрова.

– Почему же сразу секрет? Исключительно во избежание паники. Я подозревал саркому.

– Что? – воскликнул Петров.

– Саркому.

– Но каким образом? У нас же нет нигде  военных объектов!

Доктор покивал и снова принялся ходить по комнате.

– Этот-то меня испугало. Когда мы искали артерию, на дне ямы, я нашел маленькое беленькое пятно. Внешне оно очень напоминало на мясо пораженное саркомой. Если брать классический случай распыления саркомы с помощью ракеты. Невозможный в данной ситуации.

– Почему?

– На глубине почти десять метров, после чистого мяса, без единого следа поражения? Нереально. Оставался единственный вариант. Теоретически возможный, но на практике никогда не подтвержденный. Естественное поражение тканей земной плоти злокачественным новообразованием. Я испугался. Испуг мой вполне нормален. Жена, Лиза… Кислород провоцирует лавинообразное развитие опухоли.

Доктор вздохнул.  Сразу вспомнился липкий страх, охватившие его тогда.

– Понимаю, – пробормотал Петров, вытирая пот со лба.

– Да. Особенно пугало, что там, в плоти, саркома могла не ограничиться маленьким пятнышком. Внизу мог быть скрыто огромное пораженное пространство, которые мы не смогли бы никак удалить, резекция оказалось бы невозможной…

– Черт побери, Савелий Иванович, я начинаю стремительно трезветь! – воскликнул Петров.

– Можете не переживать, – успокоил его доктор. Закурив сигарету, он продолжил. – Я сразу взял мазок и провел анализы. Это оказалось не саркома.

– А что?

– Пока непонятно. Обычное белое мясо.

– Опасное, Савелий Иванович? – прямо спросил Петров.

– Как мясо может быть опасным? – спросил спокойно доктор.


7

Все закончилось тем, что Петров нашел выпивку. Доктор даже не сомневался, что нашел случайно, без единой о ней мысли. Видимо действительно есть люди, к которым она буквально притягивается, вопреки всем мерам предосторожности. Ведь доктор тоже заглядывал в этот шкафчик, а поди ж ты! Когда уже сели на стулья усталые, после второго осмотра больницы, Петрова будто потянуло что-то. Открыл дверцу, пошарил, сгреб какие-то бумажки в сторону и будьте любезны.

– Откровеннейшей чистоган, – прокомментировал Петров, вытащив пробку и понюхав. – Коллекционный продукт, прям-таки.

– Помилуйте, – постарался доктор пристыдить. – Покойника еще не вынесли.

– И не занесут даже, – пожал плечами Петров, обшаривая шкаф в поисках подходящей посуды. – Пустое об этом переживать. Можно подумать, из холодной он сюда вернется и начнет ругаться, что мы его самогон выпили.

Доктор стоял у окна и стряхивал пепел прямо в горшок с плесенью.

– Ну, все же, – покачал головой.

– Да если бы даже вернулся? – продолжил Петров. – Можно сказать за упокой души, а не рекреации ради. Может покойный сам пузырек и оставил. Для поминок. Мол, кончусь я, по жизни неожиданно, не предупредив никого, а в шкафчики у меня спрятан специальный пустячок. Для гостей, которые обязательно последуют, чтобы в путь последний не насуха душа отправилась, а как следует, по обычаю, по разумению.

– Да полноте, – воскликнул доктор и потушил сигарету.

– Опа! – обрадовался Петров, найдя, наконец, подходящую посуду. Ничего особенного  – Не скажите, Савелий Иванович, не скажите. Лекарь наш со странностями всегда был. От него и не такого можно ожидать. Эта страсть к мухам... – Петров посмотрел вопросительно на доктора, и когда тот кивнул, налил в стопочку мутноватой жидкости с алым отливом. – К мухам страсть эта, говорю, нездоровая…

Разливал бывшей следователь на письменном столе, отодвинув книги и тетради в угол. Отодвинув полную стопочку в сторону доктора, Петров налил себе. Поставил бутылку, взял свою порцию и посмотрел на доктора.

– Савелий Иванович, вы сами тут все видели. Опытная лаборатория имени барона Франкенштейна. Ну, скажите, что это не мухи ему голову снесли?

– Мухи, – согласился с очевидным доктор, подходя к столу и забирая свою стопку.

– Ну, чтоб мясо ему жиром казалось, – крякнув, произнес Петров и одним махом выпил.

Доктор выпил спокойно. Самогон оказался крепким, обжигающим. Минуту молчали, давая теплоте разлиться внутри тела.

– Если нашего лекаря и можно обвинить в какой-то нездоровой страсти, – возразил доктор, задумчиво глядя на пустую стопку в руках, – то исключительно в страсти к знаниям. Мухи-дрозофилы идеальный вариант для генетических исследований. Тысячи ученых с их помощью пытаются разгадать ребусы природы.

Петров засмеялся.

– Вы мне сейчас лектора заезжего напомнили. Помните таких, с хроническим похмельем, из общества «Знание»? – и посмотрел на доктора.

Доктор попытался промолчать, но Петров ждал, не отводя взгляда.

– Помню, – сдался доктор, пожимая плечами и искренне недоумевая, при чем здесь лекторы.

– Ага, – кивнул своим мыслям Петров. – У них была такая же умопомрачительная манера, вещать со сцены нашим зэкам и мужикам, о прекрасных, хоть и отдаленных, перспективах научно-технической революции. Все это блажь…

– Вы еще и верующий, – поразился доктор.

– Да кокой там, – махнул рукой Петров. – И рад бы, но не вмещается мое советское воспитание в веру. Отказывается. Да и не в вере дело, – он помолчал, покрутил на столе рюмку, и продолжил после тяжелого вздоха. – Савелий Иванович, согласитесь,  проводить исследование у черта на куличках, в нашей провинциальной тьмутаракане, не просто странно, а уж на гране помешательства? Прямо сумасшедший ученый из ужастиков.

Доктор сжал губы. Ему ужасно не хотелось что-либо объяснять, рассказывать, вдаваться в подробности. Тем более, что, только зацепив эту тему, придется выкладывать перед Петровым все новые и новые факты. И остановиться, когда факты начнут затрагивать его личную жизнь, может не получиться. Даже вернее всего не получиться. Как бы он не относился к Петрову, как бы не разжижал выпивкой тот себе мозги, все равно он оставался крепким следователем. И начав капать, не остановиться на полуправде, начнет ковыряться в ранах, пока залезет по локоть. Да и, чтобы ни было между ними в прошлом, с Петровым договориться всегда удавалось.

– Как раз нет. По уму, только тут и место для тех исследований, которые проводил лекарь, – медленно проговорил доктор. Он еще собирался с мыслями, подбирал с какого конца этой истории начать, каким закончить, как их соединить.

– Только тут? – спросил Петров и снова разлил, чувствуя, что собеседник сейчас потечет и откроется.

Самогон доктору не помог. Даже наоборот. Все-таки сказалось отсутствие у него привычки к выпивке.  Не выработалась. Самогон гнали в поселки все, даже его жена. Ничего предосудительного в этом доктор не видел. Даже в самый разгар гремящей по стране пустой тарой антиалкогольной компании на кровезаготовках гнать не перестали и власти смотрели сквозь пальцы на местный промысел, ограничиваясь воспитательными беседами и призывами сдать центрифуги добровольно. Но как ни странно, сам доктор пил мало, исключительно рюмку в обед  и рюмку за ужином. И сейчас накатив уже почти сто пятьдесят грамм отборнейшего чистогана, он понял, что мысли запутались и какой в этой истории конец в начале, к какой в конце. Чтобы хоть как-то сбить мысли в одну кучу, он встал и начал ходить по комнате сцепив руки за спиной. Петров с тоской посмотрел на него и налил  себе добавку. Предлагать доктору не стал, выпил сам.

– Да-да. На самом деле, как только генетика, перестала быть лженаукой в научных кругах не раз поднимался вопрос о создании в этой местности научной станции, как минимум, – произнес доктор, не останавливаясь. – Некоторые, особенно мечтательные товарищи, требовали даже полноценный институт. Но ни мечты, ни довольно зрелые и выполнимые проекты, никогда реализованы не были. Исследования так и остались уделом одиночек.

– А при чем здесь генетика? Кровь и генетика? – спросил Петров. – Что их может связывать?

– Хм, – доктор на секунду смешался.

Как он не относился к тем самым, уже упомянутым лекторам общества «Знание», одно неоспоримое достоинство их отрицать нельзя. Они, как никто другой, умели популярно и подробно отвечать на глупые вопросы. У доктора талант этот отсутствовал напрочь.

– Что вы знаете о теории антропоморфности земной плоти?

– Я даже экзамен по научному атеизму сдавал. Но считай, что забыл все.

Доктор снова растерялся.

– Я не могу рассказать все. Просто не сумею втиснуть в несколько предложений даже основные тезисы. Что-то попытаюсь, конечно, но начинать сначала…

Он развел руками.

– Да нет, можно без истории, – махнул рукой Петров. – Я так помню земная плоть, признаки живого организма, клетки, вакуоли… Но генетика же как-то с размножением, наследственностью связана. С генами?

– Вот именно, – согласился доктор. – С наследственностью… Поэтому самым главным доказательством теории антропоморфности стало совпадение части генов у человека и земной плоти. Достаточно большой части. После этого споры о верности теории стихли, по-крайней мере в научных кругах. Весь научный мир занялся сравнением. Даже я в молодости, несмотря на отсутствия какого-либо призвания к фундаментальной науке, увлекся исследованием и поучаствовал немного в разработке сравнительной карты человеческих и земных генов.

– Да-да, – закивал Петров. – я бывало почитывал… Но наш Александр-то каким ветром сюда занесло.

–Но на расшифровки генов наука остановиться не могла, – продолжил доктор, не обращая внимание на участкового. – Появилась идея скрестить плоть с человеком.

– Звучит мерзко… – пробормотал Петров.

Доктор его не услышал. Он остановился возле окна и посмотрел на темнеющий вдали террикон плоти. Со странной, какой-то почти старческой грустью, он вспомнил, с каким восторгом, с какой почти щенячий радостью, встретили они студенты и аспиранты новости с «переднего фронта изучения наследственности», как говорили тогда. Академик Гинзбург, публичная лекция в университете, в зал, вмещающем  двести человек, забилось все пятьсот. И каких людей, весь бомонд, девушки в ярких платьях, иностранные журналисты. Вот это была весна, вот это была оттепель, а не глупое разоблачение культа личности. Разоблачение – усмехнулся доктор. Можно подумать никто не знал. Настоящее разоблачение это сброшенный полог с тайн бытия, препарированная вселенная, сдавшаяся в плен человеческому разуму. И какие открывались перспективы! Нестареющая земная плоть манила тайнами бессмертия, регенерации, вечной молодости… А что в результате? Где оно все теперь? Союз развалился, наука разъехалась.

– Каких-то успехов добиться удалось. Вряд ли открытия эти можно назвать эпохальными, но то, что наука на верном пути скептики убедились… – произнес доктор.

Петров, почувствовав что-то, снова разлил.

– Больше никаких успехов не было? – спросил он.

– Больше не было денег. Генетические эксперименты перестали интересовать власть. Саркома, миома, на них еще найти финансирование можно, а другие темы сейчас закрыты.

– И лекаря нашего тоже выбросили? – предположил Петров.

– Нет, он был слишком молод, ему даже не удалось попасть в науку. Он просто искал возможность. И нашел. Наш поселок.

– И что же мы смогли ему дать?

– Две вещи: бесплатную кровь и мою дочь, – произнес доктор и надолго замолчал.

Tweet