Что суть такое Муми-тролль? Муми-тролль — есть колоссальное создание чухонского народного искусства, параждённое ниибатсо творческим сайузом васпалённава мозга аццкой хуйаторши Туве Янссон и опредилённых весчеств гребнова праисхаждения.
Где абетает сей Муми-тролль? В пезде, а по-правде, в чуйски чудной далине, каторая блять так и зовёццо — «Муми-дол». Эпитет «чуйски» не случаен ни хуя, ибо ис всех красот сей песдатой далины единственная прельщает тамошнех обетателей как ничто другойе: охуенное каличество охуительно качественной канапли, дикорастусчей там и сям. Панятно и еблану, что падобный нештяк должен кем-то кантралироватсо — вот клан Муми-троллей и абаснавалсо в этам тихам месте, заимеф пастаянный и, заметим, весьма нехуйовый даход.
Кто же саставляет мумитролльский клан? Рассмотрим эту хуйню, любезный фтыкатель.

Асновой тут являиццо супружесцкайя пара Муми-бати и Муми-мати. Первый — ленивый полупадонак ф полнам расцвете сваих ебучих сил, фтарая — хозяйственно-ебливая пелотка, на коей, сопственно, и держиццо весь, сцуко, мумитрольскей Дом. Не следует, аднако, думать, мой внемательный фтыкатель, кто бы ты ни был — прысчавый дал¬байоп-птушник, иле йуная институтка, мечтательно кроснеющая при слове «хуй», иле вечна пианое мудило из-за гаражей, иле фсяизсебятакая томная тридцатисемилетняя блядь, иле презренный жыд, иле абизьянопадобнайа чурко, иле песдоглазый гастарбайтер, иле исчо какое быдло, — кароче, нихуя не следует думать, что Муми-батя — что-то типа паткаблучнека, а Муми-матя — Крёстнайа Мать Фсея Далины Беспезды, — вот нихуя пабоднага: Муми-батя счетает себя в натуре главой Семьи, неучастее же иво в суетной бытавухе объясняиццо ево жызненнай пазицыей: он, видете ли, счетает себя нехуйственным паэтом и неибацо генеальным пейсателем, что выражаеццо в начных бденийах над бумагаме, а днём, кагда Семья и вершыт фсе сваи палитэканамические дела, — в крепком штопесдец сне. Ф сваём занятеи литературой Муми-батя забывает даже — немыслемо для парядачнаго падонка! — воздавать Муми-мате свой супружесцкей долк, и той приходиццо пастаянно караулить, кагда же наконец йобнутый графаман снизойдёт да ейо Залатова Павельёна. В редкие кароткие менуты йобли Муми-матя ненастойчево зайавляет: «Ну на хуй тибе драчить пером бумагу — веть ты хуёвый паэт; никто не хочет тибя печатать; пайди лучше картошки пачисти…» На что Муми-батя, одной рукойю вытерая толька что атстреляфшыйся хуй о простынь, а другой — паглажывайа пелотку Муми-мати, ыкспромтом выдаёт афтоэпиграмму типа:

Песду не брила ты сто лет —
Зато так мягок мех махнатый.
Пусть я пасредственный поэт —
Зато пейсатель заебатый.

Ис этаво, с пазваленея скозать, стишка очевиден весь уравень песданутой Муми-батиной паэзеи. Ищо дабавлю, что и проза у нево нечуть не лучше. Недаром как-то раз на двери его кабенета паявился лесток с онанимной эпиграммою на Муми-батю:

Как у нынешних «римлян», чуркам подобных,
Над парламентом вывеска «S.P.Q.R.» —
Так «столпом контркультуры» ты зовёшь себя скромно —
А при этом напыщен, бездарен и сер.

Это стехотворенийе превело Муми-батю ф невъебенное бешенсцтво, но не столько аскарбительным тоном, сколько поэтическим уменийем его напейсавшего, ащутимо превасхадифшым Муми-батино.
Но перейдём к сопственно Муми-троллю. Будучи непасредственным патомком Муми-бати и Муми-мати, он ф полной мере унаследавал их сакравеннуйю сущнасть: дастоинства ево радителей благапалучно взаимоунечтожылись в ево геноме, а недастатки развили и усилели друк друга. Так и палучился Муми-тролль, жывотное и Падонак с бальшой буквы, пахуистически настроеннае, ничем не интересуюсчееся создание, абладаюсчее, тем не менее, острым, как палавой елдак комара, жытейским умом, применяюсчимся, главным образом, для удавлетварения аснавных мумитроллевых влечений: похавать, побухать, поебаццо и пакурить шышег.

Следуюсчий абетатель Муми-Дома — Снифф. Он падонак не меньше Муми-тролля, но более хитёр, ехиден и утончён умом. Каждуйу весну, кагда у Сниффа кепит крофь, фся далина содрогаеццо ат ево песдец как неибатцо ужосающех выхадок. Пажары сараеф, мистическийе круги на канопляных палях, массовые смерти белочег и котегоф, тайный аборт фрекен Снорк — вот самый неполный перечень следствий деятельности Сниффа. Есле упатребить классическайе сравнение, то Муми-тролля можна упадобить Остапу, а Сниффа — Андрию, с той разнетсей, что Снифф из-за какой-то ушлой пелодки на предатильство не пайдёт ни хуя, ибо нехуй. «Пизда — последнее дело», — любит гаварить Снифф.

А вот и Снорки. Сам Снорк — рассудительный поцан, сильно интересующийся йуреспрудентцеей вследствийе давних траблоф с мусорами. Иво сеструха фрекен Снорк — ебабельная маладая асоба с бальшиме сиськаме, столь уважаемыме Муми-троллем.
Хемуль — нескалько лахавского вида падонок, больше фсево на свете любящий свой ольбом, куда он помесчает сабераемые им марки. Как и все хемули, наш Хемуль одет в какую-та йобнутую йупку с ахуенным каличиством фсяких оборок и прочех нихуянефункцыанальных деталей. Как и все хемули, наш Хемуль нихуйа, блять, не можыт внятно абъяснить, нахуя он, сцуко, ходит ф женсцкой адежде, но при этом гневно атвергает фсе абвенения в ахтунге.

Ондатр — ваплащённый апофеоз похуизма, фелософ-кинек, ни хуя не делаюсчий, ни ф пезду, ни ф Красную Армею не годный, зато залпом четающий всякую заумную паибень.
Снусмумрик — верный карефан Муми-тролля, панкующий атмарозок и заафил ф шляпе и с губной гармошкой, на каторой он пездец как любет наигрывать пейсню «Бляди» группы «Ленинград» и 21й концерт Моцарта.
Такавы нашы «дійові особи». Перейдём теперича к самаму ниибаца павестваванею.
В адно пездец какое раннее летнее утро, кагда солнышко акрасело горы, реку, лес, паляну, плантацыю шышек, Муми-Дом и прочую-прочую-прочую хуйню в их естественные цвета, толька што прабудифшыйся Муми-тролль, зевнуф, потянуфшысь, памацаф за жопу и сиськи насквозь выебанную накануне ночью фрекен Снорк, фсё ищё спящую, пакинул сваю комнату и, савершив утренний туалет (посцав), атправилсо к речке с целью асвежиццо.

В близасти ат речки цепкей фзглят Муми-тролля выкупил седящева не перилах маста Снусмумрика: тот, как абычно, драчил свой цыганский хуй встречь солнца, сагласно древнему утреннему абряду сваей далёкай родены. Муми-тролль сел рядом. Вскоре Снусмумрик спустил в реку, молча вытащил из-за пазухи косяк и с не большым шумом взорвал ево на пару с Муми-троллем. Прашло менут полчаса. «Зоибись!» — сказал наконец Снусмумрик. «Пайдём па лесу паходим, что ле? — предлажыл Муми-тролль. — Может, каво-ньть фстретим и отпиздим». «Не, на хуй, — не согласилсо Снусмумрик, хитро счурясь. — Пашли ф горы: я те кой-чё пакажу». «Да мне похуй. Пашли». И они действительна фстали и пашли.
Путь их пралегал по тёмным лесным аврагам и горным тропкам. Изретка казалось им, что в кустах претаились не то хищнеки, не то пидары, что ещо хуже, и тагда Муми-тролль выседал на измену, а Снусмумрик, генетически устойчевый к ваздейсцтвею шышег, без раздумья метал нож в падазрительные кусты. Пару раз каво-та безпизды уебало.
— Ну, долга ищё? — вапрасил заибафщыйся шароёбиццо по лесам-горам Муми-тролль. — Мы сдесь, паходу, уже десятый рас праходим.
— Вот, — атветил Снусмумрик. — Фтыкай.
Муми-тролль павернул ебальник в указанном Снусмумриком направлении. Между горныме кручами, внизу, можна была увидеть область сине-зелёнава цвета.
— Чо за нах? — палюбопытствавал Муми-тролль.
— Это Море, блясцуконах.
— Море? Море — это заепца… тока на хуя ты, педораз, раньше мне ево не паказал, мы веть тут раз двадцать прахадиле!
— А ты раньше не спрашывал, — нашол что атветить припизднутый Снусмумрик.
— А на хуя мы вапще сдесь по сорок раз туда-сюда ходим? — не унималсо Муми-тролль.
Это озодачило Снусмумрика.
— А хуйивознает, — атветил он после некатарова роздумья. — Пайдём ещё паходим?
— Не, фпезду, — скозал Муми-тролль. — Пашли лучше к Морю.
Друзья принялись спускаццо к жыланной цели.
— Может, ищо адин карабль взарвём? — предлажил Снусмумрик.
— Нунахуй, — атмахнулся Муми-тролль. — Так мы да Моря ваще не дайдём никагда.
Вот и Море. Какаво оно, спросет меня невежественный ф таких вапросах фтыкатель. Муми-тролль уже фсё сказал: «Море — это заепца».
Пошароёбифшысь по пляжу, два еблана абнаружыле нескалько пустых бутылок, два трупа бомжей, скальный грот са следами массавой оргии и — самойе главнае! — йахту, ниибацца йахту! причаленную к берегу. Вытащиф ножи и кастеты, они смело взашли на ейо борт, намеревайясь раздать веских пездюлей неастарожнаму экипажу и атнять нахуй плавсредство. Но аружье не панадобелось: йахта была пуста, разьве што зогажена разным барахлом, как-то: книгаме, норкотеками, пустыме и не пустыме бутылкаме, блевотой и гавном. Очивидно, хазяева йахты перенесли свайо веселье с борта судна на берег, убиф при этом случайных бамжей, потом зависли на время ф гроте, а затем куда-то съебались.
— И какие пидары загадиле такое пиздатое судно? — вазмущался исследуюсчий йахту Муми-тролль. — Нашол бы блядей — угандошыл бы на хуй.
Снусмумрик тем временем капался в куче хлама, дабывая из неё новые аднаразавые бояны и прасроченные калёса демедрола. Дабытайе он сувал ф неабъятные сваи карманы.
— Ну ладно, капайся пака, — сказал Муми-тролль, — а я пайду пассу.
— Уху, — атветил не атвлекающийся ат работы Снусмумрик.
Преблизефшысь к гальюну, Муми-тролль пачуфствавал странный халадок. На стене у гальюна искрилась измарозь. С хуйовым предчуфствеем Муми-тролль аткрыл дверь ф парашу и асталбенел: на унетазе сидела Морра. Издаф первобытно-матерный вопль, Муми-тролль попятилсо было нозат, но упёрся ф стену и чуть не йобнулся со страху, если п не Снусмумрик: тот заглянул на шум со словаме «Хуле орёш?», атразил Морру и выдохнул: «Уй блять!». Морра, тем не менее, не собералась беспредельнечать, напротиф, она спакойна, даже пахрапывайа, сидела с зокрытыме глозаме. Ат неё тянуло перегаром.
— Да ладно, не сцы, — сказал крепканервный Снусмумрик. — Вишь, она бухая и спит.
— Она спит, а я сцать хачу, — зоявил Муми-тролль. — Хуле делать?
— А давай ейо выкинем с параши на хуй… М-м-м… На хуй… Знаешь, это довольно смелая идея… — вслух размышлял Снусмумрик. — Я много кого и чего ебал, но Морру — пока никогда… Опасно? Безусловно. Но куда без риска? Риск — беспезды благароднойе дело. Да и хули она сделает, такая бухая… Ну что, карешок мой драгоценный Муми-тролль, может, паебём Морру?
— Ну хули… давай, раз хочешь. Вот только… — засамневался Муми-тролль. — Такое, блять, щекатливайе дело…
— Что?
— Я хачу сказать: а фдруг Морра — самец? А? Хуй ейо знает — вон у неё какая шерсть, ни хуя не видна. Вдруг там не песда, а хуй с мудями? Ахтунг ведь получиццо, — излажыл сваи самнения Муми-тролль.
Снусмумрик задумался на секунду.
— Не, ни хуя, фсё па панятиям, — выдал он свой вердикт. — Если Морра самка — ебать её сам Джа велел, а есле сомец — то с хуя ли он на дальняке завис так надолго, хатя не сцыт и не срёт? Значет, он сам объявил, что ему по жизни место на параше. Я кагда по фтарой ходке шол — у нас так аднаво лоха опетушыли.
— Ну тагда ладно. Тока ты первый.
Друзья привели Морру в вертикальное полаженийе, астарожна вывели в каридор, а после Снусмумрик, пагрузиф в морознуйю её шерсть свой нефритовый стебель, стал насчупывать палавую пезду Морры. «Ну как?» — время от времени вопрашал Муми-тролль. «Щас… щас… — атветствовал Снусмумрик. — Во! Кажысь, нашол. Наощупь — вроде песда. Поехали!» Снусмумрик совершыл мощный ебок. От сильнава талчка Морра дёрнулась и облевала стену. Снусмумрик вашол в раж. Фскоре он кончил. Потом атметилсо Муми-тролль.
— Знаешь, — заметил по акончанею йобли Снусмумрик, — а ведь я, кажысь, у неё первыйнах…
Муми-тролль пафтыкал на Морру. Выебанная, она завалилась на пол и пиано храпела. Внешне она походила на небритую Навадворскуйю, только отмороженную не галавою, а туловищем.
— У меня тоже идея, — скозал Муми-тролль. — Давай нашей пиздобратии предложым марскуйу бля прагулку на этой йахте. А то ихние йобла какие-то кислые в паследнее время.
— Песдатое предлажение, — поддержал корефана Снусмумрик. — Пашли звать мудаков.
И они, заперев Морру в рундуке, поспешыли к Муми-Дому, понаставив в йахте хитровыебанных растяжек, дабы её не спиздели.

За время их ацсутствея жизнь Муми-Дома вашла ф превычный ритм. Муми-батя, наскоро заточиф пригатовленные Муми-матей ништяки, вернулсо к дрочбе бумаги; Хемуль грелсо на солнце; лежасчий в гамаке Ондатр фтыкал какую-та хуйню в пакоцанном переплёте; Снифф уеденилсо с блядовитой фрекен Снорк ф кустах, где и йоп её, а сам Снорк, претаифшысь ф саседнех кустах, фатаграфиравал это действо на цыфру, дабы после вылажыть снимки в Тырнете. Снимке палучалесь хуёвые, ибо фрекен Снорк, как и все снорки, умела свабодна менять свой цвет (а ты и не знал, фтыкатель?), и в настаящей мамент для маскероффки она упадобелась в раскраске окружаюсчей растительнасти. Выглядело фсё так, как бутто Снифф ебёт непасредственна сами кусты. Вскоре Снорку надоело безучастно фтыкать, и он присоединилсо к Сниффу, на пару с ним йебя свайу сестру шведским спосабом. В мамент неибаццо Аблокоф и Даждя неажыданно паявилесь Муми-тролль и Снусмумрик:
— Превед, нахуй! — воскликнуле они. — Вы тут йебётесь, а мы одну зайобестую весчь абнаружыле, — и паведеле о Море, Морре и йахте.
Через кокое-то время фсё бляцкайе симейство хуярило на пляш к йахте.
— Ой, как пиздато, как пиздато! — захлопала в ладошы увидефшая йахту фрекен Снорк.
Другие не шипко разделяли ейо мнение. Пока Снусмумрик с Муми-троллем снимале растяшки, Муми-батя недавольно павадил шнобелем: «Чё-та гавном ваняет». «И блевотой», — буркнул Ондатр. «Не, фсё заибись, мы щас фсё вычистем, лутьше прежней будет!» — возразила аптиместичнайя Муми-матя.
Давольна быстро йахта была вычищена, смениф запах гавна на запах хлорки (иле это Снифф уже успел где-то надрачить?), преведена ф парядак и приспасоблена к марскому путешествею. Морру пинками выталкале на хуй на берег. Наканец, оне атчалиле. С берега Морра праважала стаящева на карме Снусмумрика влюблённым фзглядом. Тот паёжылся.

Чем каратать марское путешествее? Правельно, ёблей. На барту йеблись фсе. Муми-батя и Ондатр фдваём йебали Муми-матю, Муми-тролль и Снифф оналогично пёрли фрекен Снорк, астафшыеся превычно драчиле сваих Незнакомак. Обычно ебки членоф муми¬тролльного клана, праисхадя ф пративофазе, гасиле друк друга, но инагда, ф силу различея ф периодах, им случалось накладываццо, вхадя ф резананс — тагда йахта, ебущая тёплыйе волны сваим килем, савершала реские асцылляцыи, угрожая перевернуццо и утонуть на хуй со всем пахабным ыкипажем.
Фпереди показалсо остраф. Абагнуф ево, йахта нашла нехуйовую бухту, пречалела и высадела свой чудовещный десант.
В первуйю очиреть было решыно абследавать неизвестный остраф. Муми-тролль са Снусмумриком решыле абайти ево па пириметру, Хемуль же са Сниффом (к каторым пресоеденилась фрекен Снорк, любифшая разнаабразеть свайу ёблю) пашли фглупь острава. Муми-матя и Снорк стале разбевать лагерь. Муми-батю азарило хуёвое вдахнавение, и он апять фзялся за бумагу и перо. Ондатр же решыл пафтыкать некатарые книшки ис карабельной беблеатеки; асобенна превлёк ево мрачный фалеант с загадачным содиржанеем: «Протоколы советских мудрецов», «Красная каббала», «Божий народ»…
Углубляясь ф лесную глубь, давя нагами разнуйу мелкуйу жывнасть и периадически ебя фрекен Снорк, Снифф и Хемуль дашли, наканец, до середины острава. Сдесь име была абнаружена палянка, пасреди каторай стаял столб, на коем весел нехуйственный барометр. У Хемуля сразу вазникло жылание ево спиздить.
— Да ну иво на хуй! — папыталсо Снифф атгаварить Хемуля от варавства, но тот уже залез на столб.
В этот миг в чаще вакруг паляны возникло шевеленье. Зассав, но не найдя, куда съебаццо, Снифф и фрекен Снорк залезли на столп к Хемулю.
— С хуя ли вы тут… — спезднул было отвинчевающий барометр Хемуль, но асёкся: паляну запалняли сотни хатифнаттов. Паначалу двежение этих сущестф было хаотичным, но пастепенна оформелось ф цыркуляцыю их плотнай толпы вакруг сталба. Выглядело это так, как инагда паказывают па дебелятору чернажопую пляску бляцких чеченаф, кагда сии абизяны за каким-то хуем бегайут па кругу.
— Хуле оне, сцуки, кружаццо? — ритарически прашептал Снифф… прегляделсо и ухнул: «Ух, бля!»…
Тут уж всем траим стал очевиден злавесчий смысл этаво двеженья: паляна прецставляла сабой грандиозный палигон ахтунга! Змеящиеся хуи хатифнаттов проникали в жёппы впередиидущих таварищей, праизвадя в них свайю сотонинскую работу. Это напаминало адин из кругов ада, каторый Данте пастеснялся опесать.
— А што они пают? — прашептала фрекен Снорк.
— Хуй знает, — пажал плечами Хемуль. — Не то «Аллах Акбар!», не то «Ктулху фхтагн!», не то «Разом нас богато!».
— Кароче, пидары, — падытожыл Снифф.
Тут у хатифнаттов наступил самый ответственный мамент. Они затряслись, кончили, выдахнули и пасматрели на барометр… но фместо барометра атразиле Хемуля, держащева их отвинченную ат сталба прелесть пад мышкой. От страха песдюлей у Хемуля заиграло ачько, но баяццо следовало сафсем другова…
— Нахуй они сюда лезут? — засуетилсо Хемуль, видя, как хатифнатты медленно паднимаюццо па сталбу.
— А я фспомнила, а я фспомнила! — васкликнула фрекен Снорк. — Я четала пра это. У хатифнаттов такайа летняя рилигеозноя церимонея: они пакланяюццо барометру, ебуццо ф жопу и ждут, какда к ним с неба спустиццо Великая Штопесдетс Багиня Хатифнаттов. Вираятно, они пасчитале, что наш йобнутый Хемуль — и есть она. Даждались…
— На хуй им Багиня? — не понял Хемуль.
— Ну как же: штоп поебатсо с ней, — атветила фрекен Снорк. — Не вечно же им в ачко долбиццо.
Тут Хемулю стало песдец как хуйово. В атчаянии он поднял барометр над галавой, уг¬ра¬жая с силой пездануть иво а землю, и заорал: «Лежать, пидарасы!!!» Присцавшые хатифнатты решиле падчиницца. Хемуль, Снифф и фрекен Снорк асторожна слезли са столба, абашли лежащих пидаров-хатифнаттов и, выйдя на апушку, включили съебатор ф режиме максимально вазможнава фарсажа.
«Да выкинь, блять, ты этат йобаный барометр фпезду!» — пыталсо убедить Хемуля Снифф, но тот не соглашалсо: «Нет уш, хуй им, педоразам, а не барометр, не гаваря уш а бажественнай пизде!»

Тем временем Муми-тролль и Снусмумрик шлоебенились па берегу. На пративопаложном канце острава пляж был завален паследствиями караблекрушенея в виде обломкоф и трупоф, перемежаемых редкими ништяками. Друзья на радостях пустились шариццо в этих ашмётках на предмет нахожденийа фсяких песдатостей. Муми-троллю преглянулись дарагие как сам песдец часы на руке какова-то мёртваво хемуля, но, кагда Муми-тролль папыталсо снять их, мнимый труп пошевелилсо и слабым голасам папросил папить. Стаскивать нештяк с руки ещё живова хемуля было как-то нелофко, паэтаму прешлось нескалько рас уебать ево по черепу найденной нипадалёку лапатой, после чиво снять уже с нежывова тела столь пездатуйу бранзулетку.
А в это время Ондатр, изрядно прихуеф от чтенея, выскочил из йахты и заорал на Снорка:
— А ну, сцуко, пакажы свой хуй!!
— Батюшки-святы, ахтунг! — заголосила было Муми-матя, но Ондатр паяснил:
— Никакова ахтунга! Я проста хачу пасматреть, не абрезан ли он. Сдаёццо мне, што он жыдок!
— Да пашол ты на хуй, мудлан! — ответил Снорк, став жёлтым в красную крапинку от гнева (хотя он приабретал такую же раскраску и от нелофкости). — Сам ты жыд. А хуй тебе я показывать не стану, пидар ты гнойный.
(Тут стоит атметить, что, хоть снорки, как и родственные им муми-тролли, ходят без адежды, палавые хуи тех и других в походном полажении помесчаютсо в складках кожы, не будучи доступными чужому взгляду.)
— Ага, зассал, дегенерат мерзкий! — заорал Ондатр.
В эту менуту в базовый лагерь пачти одноврименно вернулесь обе исследавательских группы.
— Чё за хуйня? — паспешыл выяснить Хемуль.
— Снорк — замаскерованный жыд, — объявил Ондатр. (В Муми-доле ваабсче не любиле чужих: жидоф расчленяли, чернажопых жгли на кастрах, песдоглазых и каклов зоставляле пажизненно ебошыть на плантацыях, пендосов просто пиздели — но Ондатр фсех превасхадил в сваём шавинизме.)
— Счево ты фзял? — спрасил Снусмумрик.
— У меня пака нихуя нет вескех блядь даказательств, — атветил Ондатр. — Но па савакупности фактоф: Снорк сильно интересуецца йуредическиме вапросаме — это беспесды жыдафскайя черта. Пастаянно перекрашиваеццо без всякех усилий — тоже жидавскайя черта. Хуй, опять же, предъявить для аканчательнова устонавленея факта не хочет… А Муми-тролль ибёт ево жыдофку-сестру, и будут у них дети-дегенераты, йебанутые на голаву…
— Да ладно, мы все и так малость йебанутые, — вставил Снифф.
…Кто знайет, чем бы закончелся этот перформанц, еслип не дипломатический толант Муми-мати:
— Да ф песду фсё, пайдёмте лучше похаваем.
И все пошли па преглашенею, в том чесле и недавольно бурчащий Ондатр, и Снорк, так и не предъявившый хуя.
На камбузе среди фсивазможных баног с преправаме затаилась адна асобая. Сыпучее весщество в ней пахадило на перетс, но натпесь мелкеме букваме глосила: «Это не перетс нихуйя! Это ахуенно мощнае психоактивное ыксперементальнойе весщество, вызывающее у приняфшево сию хуйню индевидуума (после таво, как он паспит) полнуйу омнезийю (для птушнекоф: патерю памяти) на всё, праизашедшее за паследние сутке. Не еспользавать как наркоту — не фставляет ни хуйя!» Но Муми-матя не абратила внеманее на это предупрежденийе, кагда гатовила хафчик.
За абедом Хемуль чё-та был тих и печален.
— Ф чём дело? — спрасили ево. — Хатифнаттов ссыш?
— Пездой накрылось майо хобби, — атвечал Хемуль. — В мире нет ни адной марки, каторай бы я не папробавал.
— Но веть новые марки выходят пастаянно… — сказала фрекен Снорк.
— Это беспезды так, — атветил Хемуль, — но перечень веществ, пригодных для их изготовления, весьма ограничен. Я испробовал все вещества, во всех возможных сочетаниях…
И, чуть не плача, он удолилсо ф лес, дабы пасрать.

День клонилсо к вечиру. В чаще фсё чаще мелькали пидарские йобла хатифнаттов, так што наша банда паспешило собрацца и атчалеть. Все уже сабрались на барту, гатовые к атплытию, толька Хемуль где-та запропастилсо.
— Неужто хатифнатты фсё-таки выебли его? — развёл рукаме Муми-тролль.
Но тут Хемуль неажыданно выбежал из чащи, неся какой-то мешок. За ним гнолись хатифнатты.
— Апять чё-то спиздил, — зометил Снифф.
Хемуль прыгнул на борт, и йахта тут же атчалела, аставиф хатифнаттов и без барометра, и без Хемулевой жопы.
— Вот, вот, вот, я нашол, — радастно запездел Хемуль и вывалил на палубу содержымайе мешка.
— Чё это за паибень? — спрасил Муми-тролль.
— Это ни хуйа не «паибень», как ты изволил выразиццо, — ответил Хемуль. — Это маё новае хобби. Вот — декоративный кактус Lophophora Williamsii. Вот — дурман Da-tura Inoxia. Это — какие-то грибы рода Psilocybe. Ну и, конечно, классическая Cannabis Indica.
— Вот и правельно, — заявила Муми-матя. — Нахуй нужны эти марки — химея сплашная. Лучше тачить натуральный, преродный прадукт.
— Не, зоибись всё-таки атдахнуле, — зевнуф, скозал Муми-тролль.
— Кому-то, может, и зоибись, — насупился Хемуль. — А меня чуть ф жопу не выебли.
— А хуле ш ты фсё время в бапской адежде ходиш, как далбайоп, — справедливо заметил Муми-батя. — Канешно, рано иле поздно выебут.
Йахта шла дамой. Так, с шуткаме и пребауткоме, кончался ищо один скучный, ничем не примечательный день из будней ебучих жытелей Муми-дола.