Ну, здравствуй, добрый мой читатель.
Давно не виделись, прости.
Давай скорей вставай с кровати,
И ничего не пропусти.
Дружок, ты, видно, с похмелюги
Иль был в объятиях подруги.
Устал? По маленькой нальем
И сказку новую начнем.
Ты ждешь интриги и сюжета,
И слов колючих звонкий рой?
Ну, что ж, онегинской строфой,
Пожалуй, я устрою это.
Повествования бразды
Беру я в руки без пизды.

Вот жизнь: петух ебет корову,
Пространства неба – самолет.
И нужен ли для ебли повод?
Всяк всех без повода ебет.
Везде, от моря и до моря
Полезна ебля для здоровья.
Взошло ли солнце – не взошло –
Всегда ебаться хорошо.
Ебется хрупкая планета,
Ебутся страны, полюса,
И часовые пояса
Зимою, осенью и летом.
И уж, и еж, и злой медведь
Живут покуда - будут еть.  

Еще про еблю: рыбу – раком,
И в хвост и в гриву – лошадей,
Начальник – он мозгов ебака.
Ебется с ведьмой чародей.
Левша ебет блоху подковой,
Иван лягушку пялит снова,
Слон – моську, моська – слух людской.
Вдвоем ебутся и гурьбой,
Молчком, вприсядку, в одиночку,
Во сне, по пьяни, кувырком,
В лесу, на крыше, под столом,
В глазах ебутся эти строчки.
Ебущийся на полке волк
Находит в этом смысл и толк.

Давным-давно, когда – не помню,
Не помню где, не помню как
Жил молодец Евсей нескромный,
Хитрющий и тощой, как шланг.
И слава шла о нем худая:
Имел он образ распиздяя.
Сам неказист. Но столь блудлив,
Что вести шли за край земли,
О том, какой он был ебака.
Чем так пленял он женский пол –
Неясно точно до сих пор.
Но есть свидетельства, однако,
Что у Евсеюшки была
Уж больно дивная елда.

У всех хуи – они какие?
Наружу вынул – и ебись.
А у Евсея яйца-крылья,
И хер на них стремится ввысь.
Тереть пизду он может сутки,
Да с песней, шуткой-прибауткой!
Длину, диаметр и вес
Меняет, лишь в манденку влез,
Манду поболее, в мандищу.
Имеет много скоростей,
И оболочки всех мастей
Да набалдашников под тыщу.
И стал сей ебкий агрегат,
Мечтою девок, счастьем баб.

А что? Как мужики бухают,
Уж не до сексу им тогда.
Бабенки список составляют,
К Евсею чья идет манда.
Уж тут и ругань, брань да ссоры,
Увещеванья, уговоры:
Я первая! Нет, я! Нет, я!
Охотниц много до хуя.
Хотя чего уж тут ругаться?
Такой елды хватало всем,
И не было у баб проблем,
Чтоб всласть надолго наебаться.
Так в заповедном том краю
Весь мир держался на хую.

Тут глас народа возбужденный,
Его слыхать со всех сторон.
Все знать хотят определенно:
Где взял елду такую он?
Купил ли на каком базаре?
Иль спиздил где в хмельном угаре?
Или, растя свой причиндал,
Хуйней особой поливал
Его? Иль дело в терапии?
Самовнушение? Гипноз?
Отвечу я на ваш вопрос.
Но чтоб потом не говорили,
Махру с усмешкой закурив,
Что автор ужас как пиздлив.

Не от рожденья презентован
Евсею был такой конец.
Он был парнишкой хладнокровным,
Ну прямо скажем: не ебец.
И вот пришла пора жениться.
И надо же тому случиться,
Что в ночь он брачную извлек
Совсем малюсенький хуек.
А его Манька – ну смеяться:
Сморчок, елдишка с ноготок,
Какой с такой хуишки прок?
Ну как, скажите, тут играться?
Херок, и то беда, что мал,
Упал и больше не вставал.

Вот сила слова: смехуечки
И трахахаханьки одним,
Другие же – горюют очень,
И далеко не похуй им.
Нассы в глаза, в карман насри ли,
В ответ услышишь: “Удивили…”
А скажешь вежливо: “Мудак” –
Пизды получишь только так.
Когда ты назван неебучим,
Уже ебаться не с руки.
Легко поднимет в бой полки,
Язык, великий и могучий.
А чтоб стоял, как Дед Мороз,
Займитесь, девки, им всерьез…

И в меланхолии тягучей
Побрел Евсей в дремучий лес.
Пристыженный, мрачнее тучи
С одною мыслью “Бля, пиздец!”
Ну кто ему теперь поможет?
Его тоска, сомненья гложут:
Ну где, скажите, на беду
Сыскать в лесу себе елду?
Домой попробуй воротись-ка!
Уж растрещали по селу
Отнюдь не славу и хвалу,
А что в штанах не хуй – хуишка.
Но и такой хуек уже
Вперед продвинул наш сюжет.

И вдруг – ебическая сила!
Как в сказках – в рот ее чих-пых!
Луна поляну осветила
И очертания избы.
Евсей охуевал недолго:
В ногах усталость, в брюхе голод.
“Поворотись, - кричит, - изба!
Авось внутри ты все ж без баб”
Хозяев нет. Но тут однако,
Не удивив меня и вас,
Избица развернулась враз
К Евсею дверью, к лесу сракой.
Да, хуй – не компас… Но куда
Ведешь по жизни нас, елда?

Ответа нет. В такой головке
Мозгов-то нету ни хуя!
Одна трахучая сноровка,
Пизды была бы колея.
Но – отвлечемся для разрядки,
Для грамматической загадки:
Елда – моя. А хуй – он мой.
Елда какого рода? Ой!..
Язык с реальностью не дружит,
Елда имеет женский род…
И эту фразу всяк поймет,
Хоть тут язык эзопов нужен.
Мы назовем елду вот так:
Елдец, елдун или елдак.

Мы запиздились однозначно.
А что же с Бабою Ягой?
Да по небу уже хуячит,
Летит, спешит, трясет мандой!
Носище по ветру воротит,
И ступу ковыряет когтем,
И машет, ведьма, помелом…
Ну как ей жить с таким еблом?
Страшна, горбата и клыкаста,
Но чует, чует русский дух!
Она была из тех старух,
Что колдовать везде горазды.
Могла и на метле кружить,
И хуй к пизде приворожить.

Яга впердолилась в избицу.
А там сидит-грустит Евсей.
“Сегодня можно напиздиться”, -
Подумала она. И к ней
Вернулись радостные нотки,
И прежде чем бутылка водки
Украсила собою стол,
Уж разговор произошел:
Яга ему: “Какого хуя?”
Евсей потупился, молчит.
А после медленно бурчит:
“Да никакого уж, бабуля.
Член немощен, и вял, и мал,
Вот почему припиздовал”.

“Так это дело поправимо!
Скажи спасибо – не пизда,
Всему виной – промозглый климат,
Да с экологией беда.
Садись, милок, за стол смелее
Сейчас картошечки согрею,
Грибочки, разносолов тьма
Поверь, сведут тебя с ума…”
“А как же хуй?” “Да хуй с ним, с хуем!
Без экстрасенсов-докторов
Пипирка будет будь здоров,
Какую я тебе сколдую!
Ты кушай, водочку ебашь,
А после – в баньку шагом марш!”

Евсей уж сыт, и пьян, и весел,
Бабулечку благодарит.
А сколько шуток, баек, песен!
Как пиздобольно говорит!
Беседа с водкой так и льются,
Уж печь поет, смеются блюдца,
Вприсядку по избе метла
И ступа с ней плясать пошла!
Сорвались лапти да с полатей.
В глазах Евсея – хоровод:
Играет, пляшет и поет
Вся утварь – кто кого пиздатей.
Давай, Евсейка, веселись!
Хотя мозги уже взъеблись.

А хитрожопая колдунья
Уже химичит-ворожит.
Бубнит под нос, отвар смакуя.
Клыки торчат, рука дрожит.
“Как встанешь, молодец, ты рано,
Пойдешь до моря-окияна.
На берегу высокий дуб,
На дубе том хуи растут.
Как древо то, да будет сильным
Твой несерьезный елдачок,
Окрепнет, вырастет еще,
Трахба же станет враз обильной.
Хоть лунной ночью, светлым днем,
Да все – ебись оно конем!”

А что же главная заебка
И путешествия мотив?
Ведь хуй героя столь короткий, -
Не нацепить презерватив.
Яга, помешивая зелье,
Чтоб утром не было похмелья:
“Евсей, бери ебун-траву,
А то уж стены, глянь, плывут”.
И льет ему отвар целебный.
Ой, аромат с него какой!
Воняет тухлою пиздой.
Какие жертвы ради ебли!
Ну что ж. Евсей, чуть не сблевав,
Вобрал в себя букет сих трав.

И вот – ебическое чудо!
Елдак Евсея вмиг окреп.
И силушка взялась откуда?
Он стал огромным, как на грех.
Восстал, в чердак упершись мощно,
Желая трахать девок сочных.
И два муде – с кулак шары,
Как новогодние дары.
Евсей хуеет. Уж не сон ли?
И ожидая россыпь пезд,
Слова такие произнес:
“С такой елдой – и в лес, и в поле,
На торг, и в терем, и в избу,
Царица хоть, - и ей в пизду”.

Евсей заинтересовался,
Спросил Ягу: “Каков рецепт?”.
И тут же на ответ нарвался,
Что это вовсе не секрет.
“Кладешь в котел лопух, осоку,
Зальешь все персиковым соком,
Добавишь бычьих семь залуп,
(положишь восемь – все, ты труп)
Еще три хуя муравьиных,
Чуть-чуть крысиного говна,
Соплей зеленых литра два,
Немного грязи, пыли, глины.
И не забыть – но лишь одну, -
Овечью свежую манду.

Ногтей настричь, влить пот подмышек,
Блевошку пьяного ежа,
И жопку сдохшей тухлой мыши,
Да перхоть с кончика ножа.
Ну, перец, сахар, соль по вкусу.
Для терпкости добавить уксус.
Варить часов все это пять, -
И можно все вокруг ебать.
Ну, вроде все я рассказала.
Ах, да. Три дня ты будешь бздеть.
Но мне – мешалкой по пизде.
Ну что, касатик, легче стало?
Побольше той хуйни налей
И крупными глотками пей”.

Такой волшебной поебенью,
Иль поеботой – кому как –
Яга с душою, не за деньги
Создала хуй – суперелдак.
“Но чтобы был он управляем,
(Бывает всякое с хуями)
Евсей, запомни, скажешь “Трах!”,
Он зашевелится в штанах.
А чтобы ебля завершилась,
Скажи негромко: “Тибидох”, -
И он замрет, как будто сдох.
И знай, парнишка, хуй – не шило,
Его в штанах не утаишь”.
Евсей, довольный: “Ой, пиздишь…”

И тут Яга, слегка сощурясь,
Произнесла игриво: “Трах!”
И суперчлен, пизду почуя,
Рванулся – не сдержать в руках.
Яга, хоть страшная, но баба
С мандой, заросшею неслабо.
Но и Евсей, смекнув подвох,
Поспешно крикнул: “Тибидох!”.
А то пришлось бы тут Евсею
Яге прочистить “дымоход”.
Как будто нет других забот,
Как зубы сжав, ебаться с нею.
Там – паутина, грязь и вонь,
В пизде той – не валялся конь!

И вот не терпится Евсею
Свой хуй задорный обновить
И этот повод для веселья
Скорей, сейчас же воплотить.
Подался в баню. Там (о чудо!)
Шишиги, мастерицы блуда,
Хохочут, бедрами блестят
И сразу видно, что – хотят.
Чисты, хоть нечистью зовутся,
Обворожительны, стройны,
То вдруг беспечны, то грустны,
Ласкают, шепчут, стонут, вьются…
Эх, мужики, прерву свой сказ.
Послать бы в эту баню вас!

Ну, мы живописать не будем,
Что в этой бане началось.
Хоть много ебли знают люди,
Но там – глобально все еблось.
Там ходуном ходили стены:
Хуй выелдакивал отменно.
Ебались веники гуртом,
Мочалка там еблась с ведром,
Стена еблась с дубовой лавкой,
А баня вся еблась с избой,
Какой неведомо пиздой.
Ебун-трава – такая травка…
К утру с хуем наперевес
Евсей покинул славный лес.

И жизнь с тех пор пошла иная,
Подарок Маньке-то какой!
Про чудо-хуй все вмиг прознали,
К Евсею двинулись гурьбой,
И вот устроили смотрины:
Какой он твердый, статный, длинный!
Евсей имел большой успех,
А за успехом – женщин всех.
А если кто случись больная,
Хромая, с кашлем, чуть жива,
То поебшись едва-едва,
Опять – прелестна и румяна.
Евсей лечил и мужиков.
Как? Хуем по лбу – и здоров.

И в честь события такого
Навечно люди нарекли
Село – Большое Ебуново,
Тем и гордились, как могли…
А в государственной столице
На троне правила царица,
Глафира было имя ей,
Была блядища из блядей.
Ебстись охотница большая.
А если с кем-то переспит,
То поутру казнить велит.
И вот на плаху пиздюхает,
Кто ночь не спал, ее ебя.
Хуйня какая, вот ведь, бля.

С чего бывает баба стервой?
Всему причина – недоеб.
Бывает стервою, наверно,
И оттого, что не дает.
А злоба Глашкина скрывалась,
В том, что она не наебалась
И наебаться не могла,
И мужиков вовсю кляла.
Губила сотнями несчастных…
Но вот пронесся ветром слух,
(У Глашки захватило дух),
Что может ловко, долго, часто
Один крестьянин молодой
С уж больно дивною елдой.

“А ну, - подать сюда засранца!”
Его, где б ни был, ей найди.
Уж так ей хочется ебаться,
Уж так в пизде ее зудит!
“Ступайте, слуги, да проверьте,
Чего он там нахуевертил!
Коль ровен в ебкости со мной,
То этот трахарь будет мой!”
Собрались слуги в путь-дорогу,
“Мы коль ебаку приведем,
То вмиг спокойно заживем:
Утихомирится немного
Многоебливая манда,
Погибель наша и беда”.

И вот пришли они к Евсею:
“Тебе на сборы пять минут!”
А он в ответ им: “Я хуею!
Мне жить спокойно не дадут.
Мне снова бросить все хозяйство?
Ну что опять за распиздяйство!”
А слуги: “Двигай во дворец,
Иначе – мужикам пиздец.
Вельмиебучая Глафира
Своих любовников казнит.
Ее трахучий аппетит
Уж скоро выкосит полмира.
Возьми же хер волшебный свой,
Царицу нашу успокой!”

Что ж делать? Наш Евсей собрался,
Сказал: “Ну все, ебена мать!
Вот я вторично подорвался
Уж не село – страну спасать!..
И вот Евсей стоит у трона.
Глафира смотрит раздраженно:
“Так у тебя - лихой конец?
Ужель тот самый ты ебец?”
“Да вроде я”. “Продемонстрируй”.
Евсей: “Но только уговор:
Как отъебу тебя – с тех пор
Не обижай народ ретиво”.
И на царице в тот же миг
Остался лишь один парик.

Сцепились два титана ебли!
Скрипят пружины! Валит пар!
Кричит Глафира, пляшет мебель.
А в жопах – будто скипидар.
Пять дней то ебово творилось, -
Царица удовлетворилась.
И повалилась на кровать
Блаженно, безмятежно спать.
Евсей сказал: “Та, что на троне,
Многоебливая манда, -
И мужики, и господа, -
Вас не обидит и не тронет”.
“Ура, ура, Евсей всех спас!” -
Забушевал народный глас.

И тут Глафира спохватилась,
Ну а Евсея – след простыл.
А в ней – ебическая сила
Иных куда могучей сил.
А он ее весьма неплохо
Оттрахал и оттибидохал.
Но допустил Евсей просчет:
Глафире хочется еще.
Зовет она служанку Лушку
И спецзадание дает:
“Раз так задорно он ебет,
Как ядра забивает в пушку,
Давай, Лукерья, как-нибудь
Евсеев хуй мне раздобудь!”

Ну что ж, не взять Евсея силой,
Когда в друзьях теперь Яга.
Такой вот он юнец строптивый,
Ему не надо ни фига.
Лукерья, хитрая девица,
Придумала, как с ним спиздиться,
Перепиздить и спиздить член,
Чтобы Глафире было чем.
Вот до чего доводит зависть,
Стервозность, скупость, злоба, власть.
Чтоб всласть одна она еблась,
Херню Глафира затевает.
Но сколько ни хитрит пизда,
Есть хуй винтом для ней всегда.

А наш Евсей отнюдь не тужит,
Он снова радует сельчан.
Народ к нему сходился дружно
На еблю, водочку и чай.
И никому Евсей ни разу
В селе не выказал отказу.
И слава ветром разнеслась:
“Царица вона с кем еблась!
Посля чего угомонилась.
Ах, молодец! Ах, он герой!
С непокладаемой елдой.
Глафира, говорят, влюбилась!”
И у Евсея с тех чудес
Поднялся…рейтинг до небес.

Меж тем Лукерья молодая
(Служанка, если кто забыл),
Сей член добыть весьма желая
Доверилась руке судьбы.
Ведь путь в Большое Ебуново
Непредсказуемый, суровый.
Коль кто узнает про нее
С таким вот замыслом – убьет.
В столице, славном Елдограде,
Пошла Лукерья на базар.
Авось, заказанный товар
В продаже есть, забавы ради.
Обидно даже. Что за бред?
Ей хуй - как будто ширпотреб.

Вот бродит по рядам торговым
Глядит – чего тут только нет!
Хуев резиновых, дубовых,
В кредит, по сниженной цене
Полно. Китай и “Мейд ин Раша”,
Поющий и свистящий даже.
На батарейках самотык.
А также – разные муды.
Под Хохлому, под Гжель, под Палех…
И даже яйца Фаберже
Почти распроданы уже.
Все это бабы покупали.
Был даже хуй, что без забот
Травил хуевый анекдот.

Глаза у Лушки разбежались:
С ума сойти – залуп не счесть.
Хуищи грудами лежали,
Стоймя стояли. Вообще
Есть оптом, в розницу, на вынос,
И на заказ любой вам вынут.
Есть пробники: бери ебись.
А коль по нраву – расплатись.
Ах, все сегодня продается!
Хуи игриво так лежат.
Подмигивают и жужжат.
И рядом лозунг: “Всяк ебется!”
Уж тут у каждой засвербит,
Проснется к ебле аппетит.

Лукерья выбирает лучший,
Лукерья не жалеет средств.
Она – знаток, блядунья Лушка,
Велик ебливости резерв.
Из эксклюзивных экземпляров
Взяла один, особо ярый,
Что из Заморья привезли.
С каких концов-краев Земли?!
Оно и правда: как зарядит,
То все, пиздец, тушите свет.
Гарантия – две тыщи лет.
В восторге всяческие бляди.
Самонаводится – и в цель.
И - пьеса. Соло – хуй-свирель.

Упрятав эту штуку в короб,
Лукерья устремилась в путь.
Уж позади крикливый город,
Природой дышит ее грудь.
Вот едет вдаль ее телега,
Лошадка предается бегу.
Вокруг – простая красота.
Простор, что взгляду не устать.
Леса, луга, стада, покосы.
И колокольчик – динь-динь-динь.
Дорог изгибы, неба синь.
Дожди и солнце, ветры, росы…
Какая в мире благодать!
Какой тут мат, ебена мать!

Верста тянулась за верстою…
А у Лукерьи – интерес.
Ведь едет с этакой елдою.
В пизде закопошился бес.
А вдруг с хуем промашка выйдет
Вдруг встанет – и не в лучшем виде?
Она – инструкцию читать:
“Введение. Уж коль ебать
Издельем этим вы решили,
Возьмите нежно его в рот
(Вниманье: не  наоборот!),
Нажмите “вкл.”, раз вы большие,
И если лет шестнадцать есть, -
Вперед, пока не надоест”.

Читает дальше: “Срок храненья…
Держать подальше от детей…
Не пачкать дегтем и вареньем…
Вдали от солнечных лучей…
Хранить во влажном, теплом месте…
В минуту – колебаний двести…
И – все права защищены.
Ебитесь, бабы всей страны!”
Вот ручку в короб запустила.
А он оттуда – прыг в манду!
Пошла потеха на ходу!
Какая в нем сокрыта сила:
Как с невидимкою еблась.
Ну а лошадка все неслась…    

И вновь – Большое Ебуново:
Поет, цветет – счастливей всех.
Пиздатей места нет иного,
Вокруг веселье, шутки, смех.
Лишь добрый старый дед Пахомыч
Сидит на лавочке у дома.
Кряхтит, цигаркою смоля:
“Поебся в молодости я…
С годами жар в крови стихает
И наступает тот момент,
Когда елды как будто нет.
Ее хозяин лишь бухает.
Когда-то хуй вставал и пух,
Теперь к пизде он слеп и глух.

Лукерья, дюже утомленна,
(Простите за высокий штиль)
Еблась в телеге вдохновенно…
Пахомыч вытащил пузырь.
А ей уж тяжко, ей уж плохо,
Она и ахать уж, и охать!
Пахомыч не поймет никак:
Ебется – но без мужика!
Она кричит: “Спасите, люди!”
Уж из пизденки пар валит.
И тут Пахомыч говорит:
Ну, я, вестимо, старый мудень,
Но безобразьев не терплю,
Тебе, девица, подсоблю”

Стакан Пахомыч наливает
(Не пьянства, а здоровья для).
Но нет, отнюдь не выпивает.
Несет Лукерье. На кой ляд?
Она орет: “Мне не до водки!”
Пахомыч ей: “Раздвинь колготки!”
И он с усмешкой в бороде
Стакан бухла поднес к манде,
Сказав: “Ретивый хуй, изыди
И угостись, коль ты мужик!”
И елдачище в тот же миг
Пизду покинул в лучшем виде.
Влетел залупой вниз в стакан,
Обмяк и захлебнулся там.

Увы, товар совсем испорчен.
Уже обмен не предложить.
Лукерье, выебанной очень,
К Евсею надобно спешить.
Добыть, урвать, украсть, оттяпать,
Унесть во рту под видом кляпа…
Но как же он свой хуй отдаст?
Ведь он – мужик, не педераст.
Пахомыч ей: “Грустишь, девица?
Дай хоть пощупаю тебя!
Да не за так, за три рубля!
Успел струмент мой затупиться…
Но коли сиськи-жопа есть,
Сие – уже благая весть…”

Ей старый хрыч не любопытен:
“Ты, дед, в спиртяшке хрен держи,
Должон настой потом тот выпить,
Чтоб твой же собственный ожил”.
Пахомыч хуй достал промокший,
И в самогон на расторопше
В бутыль большую водворил
И плотно пробкою прикрыл.
Вот русский – вечно верит в чудо,
А также разным мудакам.
Наебывают здесь и там
Его различные иуды.
А он – за сказку, анекдот,
В которых сам весь мир ебет.

Меж тем – Лукерья у Евсея:
Как будто тоже по нужде.
И на елду уже уселась.
Да, да, читатель мой, - уже!
Таланты всякие бывают,
От коих все охуевают:
Кто жрет упитанных червей,
Кто впереди планеты всей
В том, что поет он жопой гимны,
Кто лижет на морозе танк,
Не денег ради – просто так.
Хуйню любую впишет Гиннес
В анналы книжицы своей.
И долбоебы рады ей.  

Лукерья чует: член – волшебный,
Не врет народная молва.
Неутомимый, совершенный,
Послушный, сладкий, как халва.
И план коварный вмиг родился,
И что прискорбно – воплотился.
Евсею ж скучно только еть,
Охота выпить, посидеть.
За стол он приглашает гостью.
Наливка, закусь, хлеб да соль,
Грибочки, огурцы – изволь.
Картошка, винограда гроздья.
Уж вечер снизошел на двор,
Меж ними длился разговор.

“Что привело к нам в Ебуново?
В столице нету мужиков?”
“Все – гомосеки…Нет такого
Вот елдака из елдаков.
О нем мечтает вся столица,
Особенно – гордись – царица!”
“Ебал ее”, - зевнул Евсей
И огурец соленый съел.
И только от стола отвлекся,
Она снотворного в стакан
Насыпала. А он уж пьян.
Глоток. Другой. Евсей улегся.
В тяжелый сон, мертвецкий сон,
К несчастью, погрузился он.

Ну, мужики, теперь крепитесь.
Блеснул в руке кинжал. И вот
Чудесный хуй, не член, а витязь,
Отрезан, словно корнеплод.
Восплачьте бабы и девицы!
Придется с чудом тем проститься.
Воровка, обернув в платок
Елду, пустилась наутек…
Ради кого? Царицы-бляди?
Жестокой правящей манды?
Ради ее “туды-сюды”?
Самодовольной дуры ради?
Какая Лушка все ж змея!
Мужик, а хуя – ни хуя.

Евсею снится сон невнятный:
Идет по черной пашне он.
Вот лунки-кунки. Непонятно…
Над ним летает тьма ворон.
Не семена в суме – хуечки,
Муды с горох, крючки-стручочки.
Налево взмах, направо взмах.
Растите, елды, на полях!
Сума пуста. Посев окончен.
И тут же злое воронье
С небес слетело! Е-мое!
И выклевало поле ночью.
Он на земле лежит. Гроза.
Вороны целятся в глаза…

Сколь пробуждение жестоко!
Уж нету чуда между ног.
Где хуй теперь? В стране далекой?
Ушел в отгул? Упал в сапог?
Клюют догадки, жрут Евсея:
“Ну где же я его посеял?”.
И тут же разузнали все:
Гарант стабильности в селе
Утерян, спизжен и утрачен!
Незнамо, где его искать!
Евсей вдруг вспомнил: “Вашу мать!
Его в манде царица прячет!”
И весь народ, тому не рад,
Пошел войной на Елдоград.

Ну что ж, Лукерья у царицы.
“Ужель добыла ты его?”
“О да, извольте убедиться:
Вот он, пиздюлит ого-го!”
Платок развернут…Да, тот самый,
Что не нуждается в рекламе.
“А как им пользоваться, Луш?
Уж невтерпеж, охота уж!”
“Чтоб запустить его в работу,
Сказать лишь нужно слово “Трах!”
И – прочь застенчивость и страх,
Ведь дальше ебля, как по нотам”.
Елдак был сразу пущен в ход.
Ебись, Глафира, без забот!

Вот так всегда: одним потеха,
Другим – глубокая пизда.
Кому пизда, - тем не до смеха,
Когда такая вот буза.
Народец с вилами, ножами…
Уж стражу царскую прижали,
Кричат: “Верните людям хуй!
Глафира, с нами не балуй!”.
Ну а царица заеблась уж.
“Да как его остановить?
Какое слово говорить?”
Не знает то царица наша.
Не знает и не говорит.
Вот вам общественный конфликт.

Уж стража пиздится с народом,
И покалеченных не счесть.
Но тут Евсей ступает гордо,
Хоть без елды, но при мече.
“Нельзя ебошиться напрасно!” -
Вскричал весьма он громогласно.
“Сверхчлен царицу заебет,
Она сама с того помрет”.
И точно, крик Глафиры слышен:
“Евсей, спаси меня, спаси!
Ты хер не трахать попроси,
Чтоб из меня он, ебкий, вышел!”
Евсей: “Почищен пиздий мох?
Ну что ж, Глафира. Тибидох!”

Вот так, ребятки, наваляло
Злу пиздюлей больших добро.
Глафира ковыляла вяло,
Неслабый получив урок.
Народ кричит: “В цари Евсея!
Он – государь, глава над всеми!”
Как скипетр, схватив елду,
Евсей бормочет, как в бреду:
“Эх, мне не нужен трон державы
И мегахуй мне до пизды.
Коровы хватит, да козы,
Да огорода, чтоб похавать.
И я хочу жить на селе,
Обычным мужиком, как все”.

Но что за гул гуляет в небе?
Опять Яга, опять с метлой!
Народ дивится: вот ведь ебень!
Летит, спешит, трясет мандой.
“Привет, Евсеюшка! Проблемы?
Ебучи али невъебенны?
И мимо царственных хором
Промчалась с вдумчивым еблом.
“Мне ведома твоя кручина!”
И у Евсея вырос член,
Не примечательный ничем:
Он просто снова стал мужчиной.
А что же супермегахуй?
Все доскажу, как на духу.

Яга еще поворожила
И обратила член…в коня.
Какая грация и сила!
И не взнуздать, и не унять.
В глазах и страсть, и вдохновенье,
Изящно гарцевать уменье.
Вольнолюбивый чудо-конь
Помчался вдаль. Его не тронь!
С тех пор ночами топот слышен
Игриво-огненных копыт.
Земля, как женщина, дрожит
Под ним. Желаньем будто дышит.
Какая мощь сокрыта в нем!
А все - ебись оно конем!

Народ, узрев такое диво,
Подался накрывать на стол.
А после – пить, гулять активно,
Частушки петь, блевать на пол.
И я на том пиру был гостем,
Уснул на тридцать третьем тосте.
Довольны были все вполне
И не жалели о коне.
Ведь ворожба настоебала,
И настопиздил приворот.
Живи и радуйся, народ:
Глафира злобная сбежала.
Ей вслед кричали все: “Пиздуй!”,
Забыв про супермегахуй.

А как же царь? Им стал Пахомыч,
Хороший, мудрый старый дед.
Он жил в царициных хоромах
И в блядках правил много лет.
Ему доверим без опаски
Финал моей ебливой сказки:
“Вот, робятешки, вам мораль.
Хоть пиздобол я, то бишь враль,
Скажу вам так: стоит – ебите.
Ведь жисть, - она что искра, миг.
Годок, другой – и ты старик,
И уж не в гуще всех соитий…”
Ну, что ж, кто слушал – молодец.
А всякой сказке – свой конец.