Учитель труда и литературы Ганс Христианыч здорово умел рассказывать добрые и мудрые сказки детишкам.
Вот бывалоча набедокурят ребятишки, – ну там водки раздобудут, или воспитательницу завалят пощупать за расстегай, или гвоздиком друг дружку расцарапают – ну дети они и есть дети, хоть и полудурки – вот запрут их в карцер, и начальник интерната для дефективных призовет Ганса Христианыча и просит: «Сходи, – говорит, – расскажи им что-нить доброе на ночь вместо ужина блядь, а я тебе сливошного масла из котла пол кило и печенки…».
Хороший был начальник, с виду только грозный, а так сама доброта. Щас уж таких нет. Завсегда к ребятишкам без охраны приходил побалакать, – запросто. Только верный Дюбель с ним – ласковый такой пес, – молчуун бляя, и ни на шаг от хозяина – ну питбуль он и есть питбуль – бело-розовый и глаза как марганцовка – милый пес!
Придет тогда Ганс Христианыч со своим табуретом – а он у него железный и уголочки нарочно острые-преострые, – сядет, привалится спиной к двери – чтобы все шконки в поле держать, и давай баить присказки, а со шконок на него глазенки детские, – хитрые. Любили его дурчата, чё уж там.
– Ну что вам рассказать, вредители? – бывалоча спросит строго. – Вы пошто, черти, сегодня повару глаз саморезом выковыряли, а? Компот вам не сладок? – и улыбается хитро. – Ладно-ладно, иной раз можно… – смеется над смутившейся детворой. – Но чур, не чаще чем раз в четверть!

– Про Шахере сзаду, про муравейник и неловкого енота, про жженого питона, как заяц мосинку нашел! – наперебой просят ребятишки.
– Нет, ребята, – сказал учитель, – про жженного питона в другой раз, а сегодня про Принца со скрипкой.
– А кто такой принц?
– Принц? Это такой мальчик, у которого есть папа и мама, друзья не калеки и дебилы как у вас, своя теплая кроватка и плюшевый медведь и даже зимние боты на меху. И даже готовальня…
Кто-то жалко всхлипнул: – Охуеть…! А что такое готовальня?
– Тсс! – шикнул Христианыч, – Итак, принца звали Толик…
От такого начала, тринадцатилетний воспитанник Анатолий Плешь так и подпрыгнул в кровати, слово ему сунули в жопу прогретый паяльник: – Я принц, я принц ёпта! Га-га-га! – счастливо заржал он, и тут же получил дозу успокоительного в голову – горшком, и лег сразу до утра.
– Укройте его с головой, – мягко сказал учитель, – А нас ждет сказка. Итак, принц Толик жил в волшебном городе на берегу реки Волги, и полюбил прекрасную девушку, живущую на другом берегу этой полноводной рыбами и косяками гавна голубой артерии.
Толик был внебрачный принц, – этакий нищий дофин, а вернее недодофин, потому что король нихуя его не признавал, и потому Толик каждый день мотылялся на речном трамвайчике на ту сторону, чтобы встретиться с возлюбленной.
Пара бродила по берегу, не замечая донок, резинок и удочек, а получив пиздюлей от рыбаков, тихо шкерилась на дебаркадере, и наслаждались словесным пралине от Экзюпери. Они даже не целовались, и уж тем более никакого секса, а только застенчивая фелляция в прибрежных ивах, и клятвы…клятвы…
– А что такое дебаркадер, учитель?
– Пристань, мой любопытный друг, – сказал Ганс Христианыч Павлику по кличке Ебонит.

– Но вот, наступила зима, и речку сковал лёд, – трамваи ясенхуй встали. А моста не было, потому что губер…, то есть король тех краев тоже ясенхуй бедный на бюджет, и у него служебный вертолет, – до пизды ему той мост, и Толику пришлось ездить хуй знает куда на зябком Икарусе.
Однажды, под рождество, они засиделись на дебаркадере с Экзюпери, и принц маненько проебал автобус до самого дворца спорта, возле которого жил в пятиэтажном замке.
Просить ночлега у девушки, с которой даже не целовался не комильфо и благородный принц решил идти напрямки – по льду. Получив залог любви – прощальную иррумацию в голых ивах, принц смело шагнул на лед…
– А что такое не комильфо?
– Это значит неприлично. Так, порядочные люди не поступают. – терпеливо пояснил Христианыч Вадику Ссыке, неизлечимо больному несгибаемым никакими медикаментами энурезом.
– Толик был юн и благороден. Поклонялся величеству женщине и музыке. Вот и сегодня, он был неразлучен со скрипичным футляром. Девушка помахала на прощанье и печальная рванула домой – где два часа мастурбировала в совмещенном санузле коммуналки, и домашние ходили в ведро, как какие животные, и только кот Пиздюк как человек – в лоток.

О, это была целомудренная девушка, – до ЗАГСа, о соитии не могло быть речи. Они готовились к свадьбе по осени, когда в этом благодатном краю снимают тучный урожай, режут скот и бьют дичь, но главным образом сука новый картофель шибко помогает сэкономить на самагоне и свадебном меню.
– Что такое целомудренная? – перебила учителя Верка Мягкая.
– Это значит только по любви, девочка моя…
– А когда по доброте? – Верка покраснела, шмыгнула, и намотала на сопливый нос прядку, – под сорочкой вылезли вряд три кукиша-соска – полимастия, или если хотите троегрудие.
– По доброте Вера, это несколько иное…– уклонился Христианыч и отвел взгляд… – три молошные железы Верки вызывали разом желание осязать и отвращение, а пуще пугали.

– На беду, разыгрался буран и сверху трахнул морозец под тридцать. Чтобы тупо не окочуриться, принц подкрепился из футляра королевскими бутербродами с салом, наканифолил смычок и слегка подирижировал ёбаной метелью, – пожалел что заложил скрипку – жизнелюб Моцарт был бы в самый раз, а лучше костерок.
А потом случилась беда – присев по нужде, его высочество совершил несколько хаотичных движений вокруг жопной оси, избегая ледяного ветра, и так потерял правильный вектор.
Теперь он шел не перпендикулярно, а наискось к берегу. Бедный юноша погибал от стужи и ветра – он совершенно окоченел и был вынужден достать из футляра пуховые варюжки связанные маменькой, и одеть поверх благородных перчаток без пальцев.
А там стало и вовсе хуево – Толик замерзал с именем любимой в уме. Он решил выцарапать на футляре прощальное письмо, – мол, погибаю, не вини себя нареченная, жаль не потрахались, обет не держи, один хуй не удержишь, прощай, а футляр положите в гроб, – благороднейший юноша блядь. Вдруг, в снежном вихре мелькнул едва различимый огонек.

Совершенно обессилевший и деревянный как сирвант, клацая зубами, наш Щелкунчик вышел к затону окруженному дамбой. Вмерзший в лед, чернел буксир «Павлик Морозов» сука, а у самого берега притулился вагончик и теплились два окошка. На вагончике было жирно и отвратительно выведено «Морозко!», а по карнизу свисали жирные сосули, брррр, бля, уэ уэ! – принца наконец стошнило.
Из последних сил, он толкнул спасительную дверь.
– Пиздеец, помогите! Подыхаю сука бля нахуй…! – простонал щепетильный принц, деликатно хуйнув с разбегу в помещение.
– Охуеть…– ответили ему из-за стола. – Вы кто?
Ясенхуй это были колдуньи. Да-да, – принц натолкнулся на припаркованную плацкарту трех странствующих колдуний. Судя по распаленным магией ведьмам в простынях, и запаху водки и табаку, здеся готовилась адская месса и не хватало лишь одного – голубой крови и чьих-то потрохов в дар сатане!
– Я Толик, – сказал принц, скромно утаив титул.– А вы кто?
– Моржи, – также спиздили ведьмы, не поведя и глазом.
– Где я, тетеньки?
– База моржевания «Морозко», сынок, – малиновкой пропела краснорожая бабища с папироской и так улыбнулась, что принц похолодел, сколь дано похолодеть мороженому хеку в ледяной глазури толщиной в залупу, – Да ты проходи, не стесняйся, мы тут одни, незамужние да вдовые… – и подмигнула товаркам.

Принца быстро раздели, да все с шутками прибаутками. Налили стакан водки с кажется нерегулярно-менструальной кровью (ведьмы были немолоды и на пороге климакса, и так уж у них блядь заведено потчевать добрых молодцев) и с издевкой приказали: «Пей, а то простынешь!»
Толик выпил и окосел как по волшебству, то есть конечно по волшебству, чем привел гнусный выводок нечисти в задорный восторг.
«В парилку, в парилку его…» – курлыкали пышнотелые блядищи, ловко стаскивая с безвольного принца плохонькое исподнее и следом сами сбросили покрывала – свет померк в очах от наглых жоп, давящих лобков и застящих свет сисек.
– Я комсомолец, – простонал он. Не врал, потому что на дворе восемьдесят девятый.
– Да я сама парторг, – тоже не врала старшая и дернула с гвоздя колдовской веник. – Вперед, комсомол! Щас мы тебя отогреем...Правда, бабы?!

Весело галдя, принца гурьбой внесли в парилку и расстелили на полке. Поддали на каменку и стали охаживать веником, а после, заблестевшего от поту как сопля или дельфин, стали массировать ведерными сиськами и хохотать и играться с его высочества помороженным хуишком, тиская и даже пробуя на скус, отчего кровь неумолимо прилила к высочайшим чреслам.
– Что такое чресла? – перебила Верка.
– Это как бы бедра, но как бы и хуй…– туманно пояснил вербально-анатомический казус Ганс Христианыч.
Девчонка понимающе кивнула.
– У меня невеста, тетеньки. – увещевал Толик напористых как мущины женщин.
Те в ответ лишь страшно расхохотались: «Ха -ха- ха!»
– У меня триппер! – нашелся наш дофин.
– Напугал пенсионерку мандавошками! – отрезала старшая и властно приняла в себя Толика и даже поглубже подоткнула его яйца в адское свое раскаленное лоно…
Трижды отливали принца от обморока и возвращали к жизни и оригинальным закаливающим процедурам. Сеанс закончился, когда у моржей вышли дровишки и в клубном вагончике стало элементарно холодно. Брезжил рассвет, обнимая футляр, принц сидел на лавке – маленький и жалкий, но постигший женский космос…
– Ну как, комсомол? Понравилось? – задорно подмигнула старшая. – Записывайся в клуб, я тебя от взносов освобожу, и можешь даже водку не пить. Нам комсомольцы во как нужны! У нас и молодые девки есть, – кровь с молоком! Приходи послезавтра, попаебаримся…– закончила она видимо на профессиональном сленге.
Принц подумал-подумал, да и записался в моржи, и четко был им до первой проруби – сразу отморозил молодое хозяйство и был с позором исключен. Возлюбленная от него отвернулась…Под ивами делать стало нехуй…Вот такая печальная сказка, почти што Экзюпери…

Дети весело захлопали, свистели и смеялись – сказка им понравилось. За полночь, Ганс Христианыч, потомственный дворянин и где-то даже сродственник некой монаршей династии тихонько наигрывал на скрипке мрачного Баха…