Это первая сказка из услышанных, и собранных в цикл "Солдатская доля".

Жил да был солдат. Обычный солдат, каких на Руси-матушке пропасть, считай да не сбивайся. С ленцой да хитрецой, да в басе с хрипотцой.
Все что было в запасе у него, так это- сапоги-чернозеркало в голенище пара ложек, и ремень- пузоутяган на нем острый ножик.
Боле, пожалуй, ничего у него не было. Ну еще рубаха- чистоха, да крест на груди.
Долго после службы солдат не мыкался, к родне возвращаться не стал, обзавелся уголком, стал жить поживать да добра наживать.
Девушку себе нашел, маленькую да ладненькую. Работящую да веселую. Крепко полюбил ее солдат, да как не полюбить такую, коль в горе радует, а в труде помогает. Много горюшка похлебали они солдатскими ложками, много повидали несправедливости, да все
перемололося в мучицу хлебную.  Зима да лето, годок и прошел...Так, почитай, пятнадцать годков да пролетело. Счастлив солдатик,дом полна чаша стал, живет да радуется. Чуть куда на ярмарку поедет, так супружнице своей гостинчик везет- платочек иль манисту  какую. А та и рада- радеханька, глазки блестят. Так и жили, уж волосок серебром заблестел.
Детушек пора на старость да на пожилое утешение, чтоб внуков понянькать.
Пришлось на ту пору лиху на Русь найти. Не тому лиху, что раскосо да с саблей острой, да ногами кривыми. А тому лиху, имя которому- смута горькая. Некому на Руси-матушке отвадить лихо это неминучее. Никто не поднимает головы своей непутевой, поди
знают, что не удержать голову эту тому, кто шибко умным себя считает. Урвать кусок всяк норовит у ближнего, да пожирнее.
Вот и задумался солдат, задним умом крепок, что не к добру время пришло. Почуял носом, как волк, как тертый да битый по жизни,что на службе царевой посытнее будет. Решил опять в войско наниматься. А что солдату собираться? Только подпоясаться.
Вот и задумал,как со службы придет,-так детушек и заведет. Всего то и думал, что год -два горе не беда.
Встал под ружье,за орденами да медальками не гнался. Чего ему, горемычному, вперед в герои то рваться, коль есть к кому  возвращаться?
Жена хозяйство ведет, а он копейку в дом несет. А силы в нем, двужильном, было- не согнешь. Везде поспевал. И в работу, и в учебу, да и еще родным хватало помочь.
Так бы все справно да ладно. Но вот случилась беда.
Кричи да спрашивай, никто и не скажет как уж так получилось. Кто позавидовал, кто сглазил, а может кто и извести решил, -то нам не ведомо.
Так уж заведено, что сильный да добрый- доверчив, что дитя малое. Всяк его обьегорить норовит,да посмеяться за спиной  втихомолку.
Вот,мол,дурак да простак...Ох,как мы его сиволапого...Потешаются.А ему то что? Горевать незачем да не об чем.
Ему,дураку,Бог дает еще больше...Живет нетаясь,боятся никого не боится.Силушкой богат,да разумом слабоват.
Так и подкралось лихо к дому солдатову.Пока он под ружьем государевым скатку да ранец таскал, пришел гулеван к жене его.
Сладкие сальности говорить, да речи скользкие вести. Баба оно што? Известное дело, сладким местом думает.

Скурвилась, конечно, протаскалась по местам темным с полюбовником, по норам змеиным да будкам сучьим.
А солдату ни-ни. Молчит. Как выжидает чего,живет. Затаилась,семя блядское,и думы свои думает. Как солдата извести,чтоб с гулеваном этим остаться. Как поплодить последышей гулеванских, а хлебом солдатским бока наедать.
Как не было человека прежнего. Где та маленькая да заводная, душевная да работящая?
Где ответ узнать, что такое в жизни этой, глаза глубокие да озорные делает пустыми да бегающими?
Солдат, он-то  как? Все у него в жизни ладно да справно. Дробь барабанная- и в поход. Ать да два,выше голова!
Впереди фронт, позади обоз. За спиной- свои, они не продают. Да над всем этим Бог.
А тут такое. Все со всех сторон накинулось, ну все бы ничего, коль было б к кому голову преклонить. Так и последняя опора вот так оперла.
Судь да дело, неведомо нам что да как там было. Одно точно... Горевал солдат крепко. Сидит бывало,трубку сосет,никого не видит.
Царь-государь, видя дело такое,- выгнал его. Кому ж такой солдат нужон, коли ни неба ни людей не видит.
Горевал солдат, все думал как же ему жить дальше. С кем бороться, чтоб жизнь свою да счастье вернуть. С лихом не навоюешься.
Не дано, значит, человеку смертному с лихом воевать. Лихо оно повсюду. И в делах людских и в мыслях греховных,да и в поступках гнусных.
Был бы человек с умыслом злым, так тут все понятно было б служивому. Нашел виноватого. Раз-два, летит голова.
С бабой что? И собаку костью пожирнее сманят, бывало.
Не всякую, конечно...
Иная с голоду умрет,а куска с рук чужих не подымет.
Нет таких грешников, чтоб Бог не судил да не миловал. Не человеку судить да рядить, все в рученьках Божьих.
Помнил крепко солдат одно: Бог своих не сдаст. Вот и солдату все грезилось, что Богу дело до него есть.
Все солдат думал, что раз венчан он перед Богом и людьми, то не подступиться лихо к дому его. Подступилось все же. Да не к дому ихнему, а к душе бабьей.
Лихо одно не приходит.
Пришла беда,- отворяй ворота. В самый момент лихо бьет, когда не ждешь его. Вроде как добивает, лихо то… Выжидает, как посильнее да половчее ударить,- и бьет. В спину.
Ни правды, ни кривды – не разберешь. Что было,- то вода унесла. А не вернешь ничего. Ведь как бывает… И с чужбины человек уж иным возвращается, а тут с такого похабства прежним не станешь. Унесла вода и слезы и радость.
Думал солдат думал, да порешил поступить по людски. Все, что женке, чтоб не голодала, мог -отдал со двора.  Поначалу, было, бросать  все решил, да на войну уходить.
Да вот беда- ни войны путевой нигде не шло, ни он никому, непутевый, не нужен.
Все думал, солдатик, что ж в жизни начудил он такого, чтоб вот так все поменялось и так все исказилось, словно в зеркале  кривом.
Порывался все проснуться, да просыпаться некуда. Все думал, что морок это какой то, что не с ним все.
Богу кричал, на помощь звал его. Да не слышал Бог слов его. И понял солдат, что все его слова о том, что готов он положить голову за Бога своего и церковь Христову- не больше чем слова. Слова пустые и беспутные. Ну а раз так, решил солдат, то и все помыслы про
Божье провиденье да святое предназначенье,- все это тоже слова. А слова словами остаются, даже когда слезы да кровь льются.
Подумал, подумал солдат над тем, как горю помочь, да как лихо побороть, а все одно.
В одиночку лиха не заборешь, судьбину, коль она есть, не исправишь.
Решил сам уживаться с горем, ни на что не рассчитывая и никому не веря. С груди крест снял да закинул его подале.
Подумал иконы повыкидать с хаты,да остановился. Пусть Бог,подумал солдат,коль есть он,свой суд до часа Страшного суда оставит.
Коль не смотрел на то как лихо к дому подбиралось, да жизнь в дугу гнуло,- значит либо не надо это Богу, либо не до солдата ему.
Остался солдат вовсе один, без веры и без надежды.
Осталось только у солдата только имя и слово. И дал зарок он себе, коль доведется неправду говорить, то, чтобы рассказывать  об этом обязательно. С кривдой, как и с лихом не поборешься. Только один Христос, поди, всегда правду говаривал.
А солдат решил, что раз он по правде жить не может, ну так, чтоб упрекнуть никто не смог, так хоть, чтоб знали люди добрые, чего ждать от него. Чтоб не было, вдруг, от дел его скоропоспешных горя никому. Так и повелось, сделает не по правде,- расскажет. Люди, конечно, в обиду. Да хоть не проклинает никто. Обида то она и есть обида, чтоб обижаться да прощать, а не со свету сживать да проклинать до смерти.
На том и порешил он, что хоть этим лиху супротив будет, на себя, значит, все примет.
Горько было, но еще горше стало, как понял солдат,- дело к закату идет. Живет будто в яме черной. Ни продыху, ни роздыху. И браться ни за что не хочет, и для войны стал слаб. Уже нет той силушки, что спасала да из беды вытягивала. Уж не то, чтоб двужильный, и одной то жилочки нет. Как старик шатается.
Судьбу не клянет, Бога не вспоминает. Одно желание у него, чтоб поскорее только. Чтоб если помирать, то, чтоб сразу да быстро. Без мучениев, значит.
С тем и бредет, к земле гнется. А все как в полусне. Куда брел…Зачем брел…
И вот однажды пришел он к колодцу старому. Присел, трубочкой задымил. Водицы захотел испить, а смотрит,- ведра то нет. Огляделся вокруг. Ничего подходящего нет.
А ,как назло, пить захотелось- спасу нет.
Слышит, шаги по тропинке. Идет кто то, значит. Старушка седенькая, сгорбленная.
Спрашивает его, старушка эта,-«Пить поди хочешь ,солдатик?».
- «Хочу бабушка…» -говорит, значит, солдат.
-Ну, на кружечку…
-Так где ж здесь кружечкой то управишься,мамаша?
-Ничего, управишься. Со шнурком та кружка…
Дивится солдат бабкиной придумке. И ведра не надо, и попить всегда сможно.
И опять старухе говорит:
-Эк, ты, мамаша здорово придумала.
-Ну, вот видишь,  мамашей чужую бабку называешь, а свою- то мать родную все «мамкой» величаешь. Все думаешь правильно это, поди?

Посуровел солдат. Не по нраву ему слова бабкины. Откуда, старая, знает, что мать свою уж почитай с женитьбы своей не называл –«мамочка».Все как то доброго слова не находил матери своей, а супружнице соловьем заливался. Горько это понимать.
-Ты ж, бабуля, не воспитывать ли меня собралась? Незачем.Поздно это,да и не к чему вовсе.
-Никогда не поздно,сыночек. Господь с тобой.
-Ой, бабушка, не надо про Бога-то.
-А что так?
-Да поссорился я с Богом.
-Как же это,милок?
Бабка спрашивает.
Ну, солдату, что…Известное дело. Все в себе держит, а наружу боль то просится.
Не стал болтать много. Отбрехался, как мог. Решил, что б не говорить много,- воды достать да попить. Вроде как при деле, и отвечать да болтать некогда.
Нагнулся в колодец, шнурок размотал и кружечку опускать начал.
И тут чует солдат,-за загривок его как будто железная лапа схватила, да придавила как щеня какого, да в колодец к воде пихает. И вода вроде как под самое лицо поднимается.
Хрипит, солдат, вырваться силится. Да не тут то было.
И голос ему грозный,на рев похожий…Толи от удушья грезиться, толи наяву слышиться .
-Ты, что ж это, роптун языкатый, Господа Бога хулишь? Ты, что ж это имя его на обе корки склоняешь?  С кем ты это поссорился? Кто есть ты…Кто ты есть, спрашиваю, чтоб с Господом ссориться?
А солдат все одно, хоть и придушен уж…Уперто думает.Что хуже нет уж положенья. Пусть, думает, топят его. Так уж лучше, и все не сам себя жизни лишил, да и мученья кончатся.
А голос ему:
-Так ты и вправду думаешь,что самое страшное в своей жизни перенес, раз жизнью не дорожишь? А ну-ка смотри.
И видит солдат в глади водной да темной. Как лежит он дома, больной да хворый, да встать не может. А супружница его мучается, как бы быстрее подох он как кобель подзаборный, чтоб миловаться ей с полюбовником не мешал. Да еще показали, как  стоит он, солдат, седой да сгорбленный…Сын напротив, да мужик какой то ухмыляется рядом.
А супружница говорит ему- «Не твой это последыш, а милого моего. Ты скоро умрешь, старый. Так хоть знай, что суждено нам с милым было быть вместе, а ты как боров все мешал. Хоть одна польза от тебя была,- хозяйство тянул. А сейчас и на это не годен. Уходи пес старый, нечего вонять. И так, сколько лет, почитай, отравил, счастью мешал.»

Много еще солдат увидел. И про то, как чужих детей тянул, на ноги подымал.
И про то, как могли дети эти, чужие, хворыми да бесноватыми родиться. Ведь Бог то, он все видит, и от блуда ничего хорошего не родится.
И вот тянул бы, солдат, лямку эту. Матери своей куска бы не додал, а все в жизни своей бросил бы к ногам змеи хитрой, да расчетливой, и последышей чужих, чтоб на старости слезами умыться. Да так, чтоб ничего уж исправить нельзя было, кроме как с собой в могилу сырую свою обиду да горе унесть.
И про войну показали, как без рук иль ноженек под забором он ползает, а из дома его родного, руками построенного, кость ему, как собаке, рука полюбовника бросает.
А супружница лицо отворачивает. На все у ней своя правда, да свое оправдание. И ждала мол, да бабья доля уж такая. Охота пуще неволи. На все правда есть. Только на любовь изгаженную, да верность лебединую правды не нашлось.
Все увидел солдат. Заплакал да зарыдал как дитя малое. Плачет, а все приговаривает. Прости, мол, мамочка…Прости, милая. Как же я сердце-то тебе рвал- не берег.
А слезы горючие капают да капают. Круги по воде все расходятся.
Отпускать его начала хватка мертвая.
И слова были ему сказаны. Что уж, коли, и крест закинул, то язык свой, чтоб не свешивал взамен креста. Чтоб знал, что лихо не победишь, но и один не останешься. Не заслужил, солдат, чтоб Бог от лиха избавлял, но уж от страшенной беды спасет, и смертельного поругания не допустит. И еще, чтоб знал, что колодец этот, не одними его слезами полон. В нем все горе людское, вся боль. Потому и не каждому доведется водицы из него испить.
Отшвырнуло его от колодца. Отлежался, отплакался. Смотрит по сторонам. А старушка все тут сидит, смотрит. А глаза лютые-лютые.
Иди,- говорит, матери ноги поцелуй. Путь к Богу,- говорит, идет через след ноги матери. А бабу ты себе еще, солдат, найдешь… И краше, и душевнее. Главное ошибок не делай прежних.
Иди и отдай, хлеб и заботу- матери. Держи язык свой, поганый, на привязи. Так ,может, и проживешь еще. А, чтоб не забыл чего, помни вкус воды этой горькой. Навсегда запомни.
И уж, коли, ты так Господу мил, что после слов твоих неразумных не попустил он тебе болезни смертельной, то хоть не гневи его воплями своими да скуленьем собачьим о тяжкой доле. Если и верить перестал, то хоть рот на замке держи.
А мил ты, видать, тем, что раз и навсегда решил кривду не плодить. Говори правду, хотя бы про себя. Тяжко тебе будет, зато таиться ни от кого не надо, изворачиваться как змея подколодная да глаза прятать не будешь. Наверное, это тебя, солдат, и спасет в жизни. Коль не пришибут раньше.
Глядь, и ушла старушка. Кто она была, -неведомо то.
Вернулся в дом свой пустой, солдат. Засунул поглубже обиды свои да разговоры про справедливость. Задумался крепко о натуре людской, да о том, чего избежал счастливо.
Да зажил потихоньку. Как все живут. А вот вкуса воды той,- не забыл уж никогда. Как никто не забудет, кому пивать ее пришлось.
Где тот колодец- неведомо.
Только, старики сказывали,- всяк к нему своей дорогой приходит.