— Мишин, стоять!
    Я на пороге кабинета истории, рюкзак оттягивает правое плечо.
    — Почему без сменной обуви? — Истеричка закидывает ногу на ногу, она сидит лицом ко мне, желтый свитер задрался на пузе. Видно, что ее джинсы расстегнуты и подпоясаны резинкой. Она этого не замечает, а зря. Я бы на ее месте пореже гавкал на учеников и почаще смотрел на себя.
    — Это сменная.
    — Неужели? А я видела, как ты в этих кроссовках по улице шел. Или у тебя две пары одинаковых?
    Конечно, у меня одна пара. А еще я зимой хожу в школу без куртки, чтобы можно было слинять в любое время, а не ждать, пока Клавдия Семеновна откроет гардероб.
    — Мишин, куда это ты направился?
    — На свое место, Светлана Александровна.
    — А ты спросил, можно ли войти?
    — Можно войти, Светлана Александровна?
    — Нельзя, Мишин. Нельзя. — Училка лыбится. — Твое место у дверей, Мишин. Потому что в МОЙ класс нельзя влезать без сменной обуви.
    Эти идиоты за последними партами начинают ржать. Первые парты занимают отличницы, они лучше воспитаны — прикрывают рот ладошкой. У Катьки Сусловой от смеха трясется бантик на затылке. Уродский бантик.
    Истеричка пишет что-то в журнале, командует:
    — Откройте тетради.
    Идет по рядам, смотрит, кто выписал даты. Она еще заставляет класть в учебник какие-то дурацкие закладки, как будто я не могу посмотреть по оглавлению. На этих закладках тоже нужно писать даты и какую-то другую херню, как будто у меня ранний склероз. Я весь этот вонючий учебник прочитал с первого по пятое сентября, и учебник по литературе — тоже.
    — А Мишин считает, что ему тетрадку показывать не обязательно? — Она щурит карие глазенки.
    — Мишин считает, что имеет право учиться сидя.
    Истеричка надвигается, как будто хочет размазать меня по стенке.
    — А Мишин имеет право так разговаривать с учителем?
    В классе так тихо, что я слышу, как бьется мое сердце, скрипят суставы и кровь пульсирует на шее. Суслова вертит в руках карандаш. Он падает и с грохотом катится по полу. Истеричку прорывает:
    — Вон из класса! Завтра в школу с родителями!
    — У вас ширинка расстегнута. — Я хлопаю дверью.
    Я сижу на подоконнике в туалете, даже отсюда слышно, как весь класс ржет. Так ей и надо, суке, пизде. Сейчас истеричка разрыдается и побежит писать докладную директору, меня вызовут к этому усатому дядьке, подержат в предбаннике полчаса и отпустят, потому что ему насрать и на меня, и на училку истории.
    Так и есть, стучит шпильками по паркету в рекреации. Мишин снова сорвал урок. Ыыыыыы!!!
    Кстати, она сама не ходит в сменной обуви. На ней сапоги. И ей насрать, есть у меня сменка или нет. Просто она меня ненавидит за то, что я мальчик. Если я опаздываю на урок, она спрашивает: «Что, Мишин, ты провел бурную ночь?» Если прихожу вовремя — «Надо же, Мишин удостоил нас своим визитом». Или «Не умничайте, Мишин, все равно учитель знает больше вас». Как будто Мишин ей заделал это чудо и смылся. Пузо есть, а кольца на пальце нет. Ну какой идиот женится на этой стерве? Наверное, этот мужик трахнул ее по пьяни, проснулся утром, увидел ее рожу, тихонько подхватил свою одежду и сбежал. Я бы точно сбежал.
    Не знаю, за что она меня ненавидит больше других. Может, за то, что отличник. Она и директору жаловалась, и завучу, и в дневнике замечания писала — а на нее все клали, потому что я иду на медаль.
    Двери кабинета скрипят, слышен топот. Сейчас полкласса разбежится, а эта дура начнет по школе бегать и ловить всех по очереди. Поймает одного — другой убежит. И так до перемены.
    Я пробираюсь на первый этаж, в канцелярии пусто, за дверью кто-то переговаривается. Прижимаю ухо к обивке.
    — Николай Алексеич, ну сколько можно! — всхлипывает Светлана.
    — Света, вы меня достали. Какая разница, есть у него сменка или нет? Что вы меня по пустякам дергаете? Вам вообще не стыдно ко мне врываться и реветь? Попейте какой-нибудь «новопассит».
    — Ну Николай А…— Светлана икает.
    — Света, знаете что? Если не можете справиться со своими нервами, найдите себе более спокойную работу. Нечего к детям придираться.
    Дверь распахивается и бьет меня по лбу, Светлана проносится мимо как кобыла. Директор хохочет ей вслед.
    Замечает меня:
    — Не обращай внимания… Вася?
    Я киваю.
    — Вот и молодец. — Улыбается Николай Алексеевич. — Вырастешь — поймешь, почему она так себя ведет.
    — А я и так понимаю.
    — Какие развитые дети пошли…
    
    Истеричка поймала меня на перемене и говорит с гаденькой улыбочкой:
    — Мишин, если ты сорвал урок, это еще не значит, что ты не должен делать домашнее задание.
    — А когда это я его не делал?
    — Вот и чудненько. Напишешь сочинение про феодала или про крестьянина. Объем — восемь страниц.

    Напугала, дура. Я вообще сочинения писать люблю, это она тут первый месяц работает и ничего про меня не знает. Мои сочинения училка литературы перед всем классом вслух читает.
    Домой после шахматной школы прихожу, там мама с какой-то незнакомой теткой в спальне заперлась. Я себе пожарил котлеты «татарские» и развел картофельное пюре. На маму тоже пожарил, она косолапая, у нее все пригорает. А та тетка пусть сама обед готовит. Мама всегда старается найти себе бабу, которая готовить умеет. Тетя Ира, например, была шеф-поваром в ресторане «Караван», она меня плов делать научила, и еще много всякого полезного я узнал у тети Иры.
    Сижу, ем, думаю, что бы такое написать поинтереснее. Можно про то, как на феодала напал сосед, а этот чувак закрылся в замке и оборонялся, как эльфы и хоббиты у Питера Джексона. Или как у крестьянна весь урожай забрали и его семья медленно с голоду сдохла, а потом их крысы обглодали. Пусть училку вытошнит.
    Хотя ее и так вытошнит. Она же беременная. Каждый день в учительском сортире блюет.
И тут я придумал. Пусть у феодала будет дочка, которая дает всем подряд. Допустим, конюхам или пажам каким-нибудь, или, еще лучше, пусть даст тому самому соседу, его противнику. Так даже больше экшена. Дочка будет тупая и злобная, с плешивым лбом, кривыми ногами и горбатой спиной, это у нее рахит, оттого что в замке темно, холодно и сыро и в окнах стекол нет. Дочка будет мыться раз в год, спать прямо в одежде и вычесывать гниды из волосьев, а ссать и срать она будет через железную решетку над выгребной ямой, такой вонючей, что от этого запаха задыхаются вши.
Сначала феодал ничего не заметит, потому что знатные дамы тогда одевались в такие платья, под которыми ничего не видно. Потом он все поймет, набьет ей морду и спросит, от кого эта грязная шлюха зачала своего ублюдка. Она выплюнет пару зубов и во всем признается. Папаша соберет войско и пойдет брать приступом замок соседа, а сосед даст ему люлей и скажет, что не собирается жениться на этой корове, даже если ей в приданое достанется все папашино имущество.
Феодал заточит эту дуру в темницу, там она родит своего бастарда и папаша тут же велит убить младенца на ее глазах, а саму ее заставит постричься в монахини, и через год она помрет в своей келье от туберкулеза. А папаше все это будет фиолетово, потому что у него еще восемь детей. Тогда у всех было много детей, потому что никто не умел предохраняться.
По-моему, я здорово придумал. Получилось даже не на восемь страниц, а на десять, я написал прямо в тетрадку по истории, потому что ненавижу с черновика переписывать.
Мама вышла, наконец, с этой новой теткой. Если бы я не знал, что мама только с бабами спит, я бы решил, что тетка на самом деле мужик — такая она была корявая. Тетка спросила:
— Это соседей ребенок, что ли?
Я уставился на ее бритую башку и молчу. Потому что с такими бабами нельзя нарываться.
Мама ей отвечает:
— Не обращай внимания.
Я сгреб тетрадки и убежал в свою комнату.
Та баба на кухне спрашивает:
— Он немного того, да?
И мама ей не сказала, что я вовсе не того. И захихикала вместе с ней. А потом они вдвоем жрали мои котлеты с пюре.
Когда мама не встречается с этими тетками, она нормальная, мы с ней смотрим кино, играем в шахматы, на концерты ходим. Еще мы с ней часто ходим по музеям и она мне все рассказывает. Мне даже наплевать, что она готовить не умеет и мы едим одну пиццу и бутерброды. Иногда мама даже надевает платье и становится очень красивой. Когда у мамы никого нет, она не пьет коньяк, не курит за компанию и не пропадает где-то целыми днями. Сидит в своей комнате и пишет статьи или учебники для разных институтов. Она каждый год переиздает справочник абитуриента по истории, нам потом этих денег надолго хватает. А когда у нее эти сукины тети, они ее таскают по клубам и ресторанам. Тетя Аня ее в позапрошлом году повела на какую-то демонстрацию, и маме голову ушибли резиновой дубинкой, она потом с сотрясением мозга лежала и я ей в больницу апельсины носил. Тетя Аня тоже была высокая, корявая, с бритой башкой и без сисек. Она играла то ли в волейбол, то ли в баскетбол, а меня заставляла по утрам отжиматься, еще и ногу мне на спину ставила, чтобы пониже опустить. Я эту суку так ненавидел, что макал ее зубную щетку в унитаз. Тетя Ира была намного прикольнее, но маме она почему-то надоела. Наверное, маме больше нравится, когда ее дубинками бьют.
У меня в комнате лампочка перегорела, я утром просил маму купить, а она так и не купила. Не буду же я уроки делать в темноте. Сунулся к маме в спальню, а эта тетка уже там сидит с бутылкой:
— Мальчик, тебе чего? Ты в курсе, что надо спрашивать, можно войти или нет?
Тут меня переклинило и я сказал, что я здесь у себя дома, а она в гостях, и лично я ее не звал, так что она сама может идти на хуй.
Тетка почему-то не обиделась, только плечами пожала и глотнула коньяк из горлышка.
Мама принесла бутерброды, попросила меня посидеть в своей комнате.
Я говорю:
— Или она, или я.
Тетка цедит сквозь зубы:
— Надо же, мужик в доме. Он тебе вообще кто? Племянник?
Мама краснеет, начинает оправдываться — типа она хотела девочку, а получился мальчик. Такая вот ошибка природы.
У меня закладывает нос, я стараюсь сдержать слезы, но они текут сами по себе. Тетка глядит на меня с жалостью, как будто я псих какой-то.
— Мама, пусть она уйдет!
— А ну марш в свою комнату! — Мама хватает меня за шкирку, пытается отодрать мои пальцы от дверной ручки, дубасит по ним кулаком со всей дури.
— Мама, ты совсем, что ли?! — Я разжимаю пальцы и падаю спиной вперед.
Тетка встает с маминой кровати и топает к вешалке:
— Ладно, все, мне домой пора. — Она завязывает шнурки.
— Женя, ты чего? Давай завтра? — Мама загораживает входную дверь.
— У меня завтра дела. И послезавтра тоже. — Тетка ныряет под ее плечо и бежит вниз, грохоча ботинками.

Надо мной нависает мамино лицо. Она уродина, когда злится. На лбу вздувается синяя жилка, а глаза становятся маленькими, как у мужика.
— Ты что это вытворяешь??? — Мама пинает меня в бок. — Вставай и марш в свою комнату.
— Там темно.
— А мне насрать!
Я иду к себе и включаю компьютер. Я вчера скачал не скажу где американский фильм «Ебан и Чарли», там мальчик встречается с педофилом, который играет на гитаре. Педофил немолодой, тощий и небритый, и страшный, как черт, но Чарли все равно в него влюбляется, потому что родителям на Чарли насрать. А этот Ебан ему всякие дурацкие песенки поет, как тетя Таня Куценко — это мамина бывшая подруга, она автор-исполнитель. И еще они там с педофилом катаются на великах, а потом, когда родители Чарли все узнают, он уезжает куда-то на поезде со своим педофилом, чтобы давать ему в попу долго и счастливо.
Я бы все-таки не стал с педофилом встречаться, а фильм еще раз посмотреть можно. Вообще, лучше педофил, чем родители, которые тебя не любят. Если бы мне попался хороший педофил, я бы еще подумал.
Мама мне все мозги продолбила этими насильниками, я даже баллончик со слезоточивым газом в рюкзаке носил, чтобы брызгать в глаза маньякам. Потом Катьке Сусловой отдал. Что я, девчонка, что ли — с баллончиком ходить?
Мама у себя в комнате слушает тети Танины записи. Наверное, допивает коньяк. Я фильм досмотрел, уроки на кухне доделал и в постель залез. Уже почти заснул, когда мама в комнату вломилась. Изо рта спиртом воняет, сама в джинсах и в лифчике. Я отвернулся, чтобы на меня не дышала.
— Не притворяйся, что спишь. Говнюк! — Начала меня трясти и щипать ногтями.
— Не мешай мне спать.
— А ты не мешай мне жить.
Я ничего не ответил и задышал ровно, как будто уже засыпаю. Главное — сейчас сделать вид, что я сплю. Мама к утру проспится и снова поумнеет. Это тетки на нее так действуют, я-то знаю.
Она начинает щекотать мне пятки, я терплю несколько минут, а потом начинаю дрыгать ногами. Она издевается, что ли?
— Открой глаза, когда мать с тобой говорит! — Она сползает на пол и снова плюхается ко мне на кровать. — Ты уже взрослый сукин сын и должен понимать, что я имею право на личную жизнь. Думаешь, я так люблю детей? Я ненавижу этих сраных детей, понял? Я тебя сделала только потому, что эта сука Танька попросила. Ныла все время, что нам нужен общий ребенок, а у нее у самой был отрицательный резус, и она выносить не могла. Тебя вообще должна была она рожать, понял? Потому что она фем, то есть баба. Сука, в общем.
Мамина голова клонится все ниже и ниже, волосы подметают пол. Она снова чуть не падает, просыпается и садится прямо:
— И вообще, у нас должна была родиться девочка. А ты — генетический мусор. Понял? Хромосома игрек — это неполноценная хромосома икс. Не спать!!!
— Мама, мне завтра в школу. — Я натягиваю на уши одеяло.
— Твоя школа обойдется и без тебя. Ты не представляешь для нее особой ценности… — Мама зевает. — Вообще, у всех мужиков завышенная самооценка. Любое ничтожество считает, что все ему чем-то обязаны просто потому, что он мужик. А на самом деле мужик — пустое место. Ходячая фабрика спермы, бля. Пчелы самцов уничтожают за ненадобностью. Понял?
Я лежу и представляю себе, как пчелы впиваются в мое тело черными хоботками. У меня на них аллергия. Если укусит пчела, надо сразу сделать укол, иначе лицо раздуется, станет трудно дышать и я умру. Мама это прекрасно знает.
— Не спать! — Мама хлопает меня по ноге.
— Отстань!
— Да на хрен ты мне сдался. Короче! Если ты еще хоть раз себе такое позволишь, я тебя убью. Всё.
Мама уходит, в коридоре что-то падает — наверное, телефон и табуретка. Из форточки тянет холодом, но я не хочу вставать, еще больше замерзну. Почему-то болит лоб, это странно, меня ведь никто не бил. Попробовал бы кто-то меня побить. Голова болит все сильнее, я ощупываю лоб и вспоминаю, что это Светлана мне дверью приложила. Дура, корова.
За что?
Мама снова ставит тети Танин диск. Тетя Таня мне нравится, но я ее песенки ненавижу. Когда мне было лет пять, мама меня заставляла сидеть на ее квартирниках рядом с немытыми тетками в некрасивой одежде. Тетки улыбались и кивали в такт седеющей башкой, а иногда еще начинали подпевать. А песенки были говно, одну от другой не отличить. У нее почти в каждой песне обязательно был костер, палатка, гитара и какие-нибудь два сердца, две руки и другой кал. Или ворох кленовых листьев. Или лес, в котором заблудились два сердца, или река, по которой плывет труп ее врага. Мужика, конечно.
Оказывается, это тетя Таня хотела детей. Почему я тогда остался с мамой?
Пошел к маме, вырубил музыкальный центр.
— А кто это тебе разрешил выключать? — Мама пытается поймать меня за руку и падает обратно на диван. — Все, пиздец, ноги не держат… Чо те надо? Ты ваще должен в кровати быть.
— Мама, почему ты меня не отдала тете Тане?
— Ну, как почему… Слишком жирно ей. Она меня послала, и ей же еще ребенок? Хрен ей собачий. Не она рожала, не ей и воспитывать.
— А кто мой отец?
— Никто. Его нет.
— Тебе дали из этого, из банка спермы, да?
Мама почему-то начинает хихикать как ненормальная.
— Что смешного?
— Да так… — Она отмахивается. — Нужен мне этот банк спермы. Просто позвали одного приятеля, он в ложку кончил, и мы с тетей Таней тебя сделали.
— В какую ложку?
— В обычную. Столовую.
— А ложку потом куда дели?
— Помыли и положили обратно в ящик. Все, брысь отсюда.

* * *

Утром кашу себе сварил из гречневых хлопьев. И маме тоже, конечно. Постучался к ней, она треники надела, волосы во все стороны торчат, глаза опухшие, красные. Сразу к холодильнику и начинает кефир хлестать. Проморгалась немного — у нее по утрам всегда так с глазами, потому что плохо видит и еще от монитора конъюнктивит. Я спрашиваю:
— Тебе положить?
Она:
— А почему это ты кашу вилкой ешь???
— Не могу найти ту ложку.
— Чего?
— Я все ложки выброшу и новые куплю.
Мама сначала не понимает. Наверное, думает, ей это приснилось вчера:
— Я тебе что-то не то сказала?
Начинает меня тормошить, как будто от этого все ее слова у меня из головы вылетят.
— Мама, ты меня любишь?
— Не задавай дурацких вопросов.

Первым уроком опять была история. Светлана меня гоняла по всем датам — пришлось поставить пятерку. Я ее даже пожалел, такая у нее была морда кислая, когда она расписывалась в дневнике.
Сдали тетради.
После шестого урока я сразу домой пошел. Именно пошел, а не побежал, хоть и было холодно. На газоне у нашей школы выгуливают собак, ну и на тротуаре эти четвероногие скоты иногда срут, а убирать никто не хочет. А я не хочу вляпаться. Собачье говно наполовину прикрыто опавшими листьями, так и поскользнуться можно. Дошел до перехода, слышу, сзади шпильки цокают, потом шпилька царапает асфальт — наверное, как раз в собачью колбаску попала. Истеричка меня догоняет, рожа красная, в одной руке — торба, в другой — моя тетрадка. И начинает этой тетрадкой по лицу меня хлестать, дура ненормальная. Орет:
— Ты что там про меня накалякал, гнида?!
— Это сочинение, Светлана Александровна. — Рюкзак снял и подставил, она ушиблась.
— Ты мудак мелкий, ты знаешь это? — Светлана тяжело дышит.
— А вы — сука.
— Что?
— Такие как вы не должны рожать. Вы детей ненавидите.
Ее губы трясутся, тетрадка пляшет в руках и падает, я ее поднимаю и сую училке в торбу. Говорю:
— Светлана Александровна, вы лучше сделайте аборт. У вас все равно мужа нет, никто вас рожать не просит.
Эта всхлипывает:
— Завтра в школу с… с родителями…
— Завтра суббота, Светлана Александровна.
— Не умничай, говнюк. Я сказала, в понедельник.
Развернулась и обратно потопала, споткнулась два раза. Я ненавижу ее белые сапоги. Когда она ходит по классу, в полу остаются выбоины от шпилек. Портит паркет.

Я заскочил домой, скинул рюкзак, надел куртку и поехал к тете Тане. Маму я не хочу видеть.
Я к тете Тане в гости часто заезжаю, она даже не удивилась, когда я ей из метро позвонил. Специально с работы пораньше ушла, она в какой-то студии звукозаписи работает. Обед приготовила, я поел, она спросила, как у меня дела в школе, я на истеричку пожаловался. Тетя Таня говорит: «Не обращай на нее внимания». Как я буду внимание не обращать, если мне тетрадкой по лицу дали?
Про ложку я ей, конечно, ничего не сказал, только спросил, где мой отец живет. Типа мама адрес забыла. Ну, тетя Таня мне его адрес и дала. Я еще попросил на бумажке нарисовать, как проехать — у него квартира где-то на улице Партизана Германа.

Когда я добрался до Партизана Германа, была уже почти ночь. Несколько раз дорогу спрашивал, там дома стоят не вдоль улиц, как у нас, а где-то во дворе, и номера у них дурацкие — какой-нибудь 23-а или дом 63, корпус 2. И сама улица, наверное, несколько километров. Домищи длинные, я думал, пешком дойду, а там оказалось, что нужно топать еще три остановки. И у него в доме парадной и черной лестницы не было, зато было несколько подъездов, так что я минут десять выяснял, в какой мне надо. Потом еще ждал, когда кто-нибудь дверь в подъезд откроет, потому что в домофоне никто не отвечал. Сняли трубку — и музыка.
Наконец меня впустила девочка с собакой, я на лифте поднялся на восьмой этаж и приложил ухо к двери. Время шло, а я не мог на кнопку звонка нажать. Вдруг у него семья, или он мне не понравится, или еще что. Может, он вообще переехал. А там внутри музыка и мужские голоса. Что-то отмечают, наверное.
Кто-то завозился с замком, я отскочил — вылезает пьяный парень с сигаретой. Зажигалкой чиркает, а прикурить никак не получается, даже не может концом сигареты в огонек попасть. Я его руку подержал, он прикурил. У парня волосы снизу темные, а сверху почти белые, он в черной майке-безрукавке, рваных джинсах и носках. Так без тапок на бетонном полу и стоит, нажрался, ему не холодно.
Следом за ним вылезают двое, от них тоже спиртом несет. Один, со стаканом коньяка, кричит:
— Куда эт ты без меня?
Обхватил крашеного и по заднице шлепнул. Крашеный ему:
— Лапы убери, да? Не видишь, тут ребенок?
Третий меня заметил:
— Мальчик, ты ждешь кого-то?
Я ему:
— Нет…
— Заблудился?
— Нет, не заблудился.
Третий постарше немного и не такой пьяный. И в тапках.
Если в тапках — значит, он тут живет, а не в гости пришел. Тот мужик мне, вроде как, не настоящий отец, это только сперма его была. Я же не буду спрашивать, папа он мне или нет. Ну я и сказал:
— Вы когда-нибудь кончали в ложку?
Второй аж подавился своим коньяком. Крашеный еще полчаса ржал как идиот, потом забежал в квартиру и вопит:
— Мужики! Тут пацан хочет знать, кто из вас в ложку дрочил!
Тот, который в тапках, спросил, не зовут ли мою маму Мариэтта Мишина, а потом пошел искать валидол. Извинился почему-то за своих гостей — типа они тут на всю ночь останутся. Я спросил, можно ли мне тоже остаться. Но мог и не спрашивать, всем было фиолетово.
Утром просыпаюсь поперек кровати, рядом два мужика лежат, один голый, другой в джинсах, и еще на полу двое.
В другие комнаты я даже заглядывать не стал, думал, схожу в туалет и смоюсь по-быстрому. Какой-то у меня отец неприкольный, я лучше поживу у тети Тани. Она мне тоже вроде отца.
В туалете тот крашеный парень сидит, курит. Он без одежды, голову свесил, гладит свои волосы рукой, в которой сигарета. Я дома всегда запираю дверь в туалете, а он этого почему-то не сделал. То ли стесняться некого, то ли ему уже все равно.
Затянулся, посмотрел на меня грустными глазами:
— Извини.
Прикрыл дверь и дальше сидит.
— Я щас докурю и выйду.
Он помылся, я тоже помылся, но вытираться не стал, потому что чужие полотенца. Постоял немного, обсох.
Этот мне чаю налил, нашел в холодильнике вчерашние бутерброды с рыбой. Я ем, а он говорит:
— Вот, после этого мудака хоть ты останешься.
Я не понял, к чему это. Он еще сказал, что его зовут Артур, и предложил домой отвезти. Я отказался — типа, я с тем человеком пообщаться толком не успел. Даже имя не спросил.
Артур плечами пожимает:
— Как хочешь. Он, между прочим, вообще про тебя не говорил. Никогда. Я не знал, что у него сын есть… Ладно, я сейчас завожу машину и жду десять минут.
Я его догнал еще у лифта.
Он меня до дома довез, обнял зачем-то и поцеловал, хотя он точно не педофил.
Мама сидела в моей комнате с тетей Таней и ревела. Оказывается, она всю ночь обзванивала больницы и морги, а тете Тане позвонить было западло, потому что они поссорились. Хорошо еще, тетя Таня сама догадалась прийти.
Мама еще долго просила прощения — типа не было никакой ложки. Но я-то знаю, ложка была, она лежит где-то в ящике вместе с остальными ложками.

* * *

В понедельник мама пошла в школу и порвала истеричку как Тузик грелку. Сказала, что такая бездарь как Светлана не имеет морального права учить таких одаренных детей как я. Светлана ко мне приставала потому, что не сдала моей маме экзамен в позапрошлом году. Мама так думает. У мамы отличная память на студентов. Особенно на тех, которые начинают ни с того ни с сего рыдать, когда им задали вопрос.
Училка ей всучила мое сочинение, мама прочитала и сказала, что у меня литературный талант. Светлана потащила ее к директору, но и тут обломалась, потому что Мариэтту Мишину каждая собака знает и уважает.
Через две недели Светлана Александровна ушла в декрет и никто ее больше не видел. Историю у нас теперь ведет студент третьего курса. Симпатичный парень.
Мама снова встречается с тетей Таней, у меня теперь есть нормальная еда. И еще я подарил маме на день рожденья новые ложки.
Иногда я думаю, как там поживает Светлана. Кто у нее родится — мальчик или девочка — и как она будет издеваться над ребенком, если родится мальчик. И что она ему расскажет, когда он спросит, откуда берутся дети. Может, наврет, что купила в магазине или аист принес из службы доставки. Аист — хорошая птица. Лично мне было бы приятно, если бы меня принес аист.