Глава-1                                                                               

Тебя я вижу Русь, моя жена,
Поскотину с лепехами говна.
Я вижу Пасху в пьянке, шуме драк,
И слипшихся огузками собак.

          На нашей в меру грешной и вполне многострадальной земле, которая зовется Святая Русь, еще очень и очень много таких богом забытых мест. Где и радио провели позавчера, и магазин приезжает раз в две недели. Не говоря уже о таких благах цивилизации, как скажем пресса или телевидение.

Люди живут здесь просто и очень просто. Все равно, как какие нибудь китайцы в захудалой деревушке среди гор или некий саксаул в своей сакле на крыше мира.

          Сказывают лет двести тому, проезжал здешними местами царь (соответственно батюшка). Ну, как водится дорог у нас нет, одни направления, а потому застряла царская карета в первом же буераке, да еще вдобавок колесо соскочило.
Пока искали людей, будили в жопу пьяного кузнеца…
Короче император пришел в такую ярость, что собственноручно на карте обозвал это место Ебитень.

          Прошли века, вот уже двадцатый шагает семимильно по Руси. Много воды утекло с тех пор. По всей стране встали новые города, заводы и фабрики. Отгремели горючие войны. Народ зажил вобсчем то припеваючи. А Ебитеньевка так и осталась глухой, ни разу толком не пуганой задницей Великой Российской империи.

          Как только старожилы ни изощрялись, что бы изменить название. Писали, например Ебтенёвка, да только все без толку. Ведь сколько ни называй хрен пенисом, а больше и трудоспособнее он от этого не станет. Подергались, плюнули, да и стали себе жить, ну а что делать то?
                                                                      ***
        Просыпается  Ебитеньевка рано. Еще только порозовело на Востоке, еще вода в Ряшке по ночному свинцовая и угрюмая. А на скотном дворе колхоза «Ленинский орган»
Уже заскрипели ворота, загомонили пастухи, послышалось не вполне довольное мычание толком не проснувшихся коров. Сейчас родимых быстренько подоят и в полюшко.

        На заборе встрепенулся разбуженный шумом петух. Раздосадовано повертел башкой и только вроде хотел устроиться ночевать дальше. Ан не тут-то было,
супротив природы не попрешь.

Внутри родилось странное жжение и томление, поперло вверх, зоб раздулся. Куринный хозяин с ненавистью вытаращил глаза, глотка раззявилась чуть ли не до подколена и душераздирающее кукареку разнеслось по окрестностям.
И тут же со всех сторон вдогон и наперегонки такие же недовольные ре-ке-ке.

        Со скотного двора послышались выстрелы пастушьего кнута, хлюпанье нескольких сотен ног, невыразимо запахло Отчизной. Через пролом в заборе из скотного по распадочку к Ряшке устремилась обильная река говна.

        Утро в деревне, слава богу, началось!

Глава-2

А у Вас мой дорогой читатель, когда нибудь ночевал во рту эскадрон гусар? Вместе с лошадьми, сбруей и бухим Денисом Давыдовым. В каждом углу вышеназванного рта насрано, заблевано и загажено так, что Геркулес, он же Геракл обминьетился бы совершать свой надцатый подвиг, надорвался, да и помер. Вдобавок из этого рта прет настолько резко и едко, что комнатные мухи в приступе суицида бросаются на оконные стекла.

Голова напоминает тупой и пустой бак-кессон, по которому снаружи какая-то падла со всей дури лупит кувалдой. Желудок время от времени делает попытки покинуть бренное тело. Язык, подобно старой засохшей прокладке многоразового пользования вяло лежит в загаженном нечистотами влагалище. Мыслей нет. Откуда им взяться, ежели кормилец после очередной дозы первача умер как расстрелянный.

Так вот и просыпался в это утро Антоха Бармин. Кузнец, фантазер, поэт и пьянь редкостная. С другой стороны вдовец, а пацанва в городе. Митьша с Егоршей на заводе, а последыш Марютка ноне ПТУ заканчивает. К бате токмо на праздники наезжают. Пацаны с водкой, да газентами яркими, а Марютка с нравоучениями, да деньгов на платье просить.

- Охх, башка моя дура. Антон стиснул причину своих мучений гигантскими веслами рук. Ох, ебздотью-авдотью, Фися, выбледок коровий, чем он меня тварь опоил?

Будто подслушав кузнеца, дверь в избу вякнула отворяясь. На пороге давний друг и спойщик Антохин, Фися. Вообще звать его Егором Фисиным и плотник он знатнючий на весь окрест. Но что есть, то есть. Любит Фися хайло залить, да и ваще заливала каких поискать.

Фися откашлялся. – Ну, дык че, писюн газерованый, очухался? Ох, и морда у тебя, нет, пожалуй, даже харя, а то еще и быдло, а, скорее всего еб. о…

Фися увидел почерневшее от прихлынувшей крови лицо друга и поспешил переменить тему. – Я ить пошто к тебе Тошка пришел? Слыхал, поди, у Талызиных старый ведьмак подыхает? Такая говорят, его корча бьет, поди, нечистик то мучает старого пердуна, тьфу, тьфу, тьфу, прости меня господи. При этих словах оба друга истово перекрестились.

- Дак вот Талызиха дочка мне домовину заказала, загодя как бы. Деньгов дала десятку и литру первейшего поставила. Ну, гроб от у меня давно готов, на пасху еще для тебя сварганил.

Кузнец набычился. – Ах, ты ж сученок полупотрошеный, да я тебя щас по стенам…
- Ты погоди орать то, дурень большой. Фися испуганно отскочил в сторону. – Сам ведь и заказывал по пьянке. Сделай, мол, по дружецки, сразу и замерю.

Кузнец потер башку. – Че, правда, заказывал? Да насрать, верю. Где говоришь у тебя горлохватка то?

Фися поспешно вытащил из-за пазухи литровую бутыль, заткнутую куском портянки.
Антон сморщился. – Ты бы еще трусами бабьими заткнул варнак. Вовсе уж обнаглел.

Фися сделал хитрую харю. – Вот тут ты брат зря. Портянка, особливо старая, она вину особый смысл придает, неповторимый так сказать русский коловорот.

Антон промолчал. Спорить с Фисей не было резону. Потому как он о прошлом годе Некрасова читал. Кому на Руси жить нехорошо. Антон поплямкал в кадушке и вытащил здоровенный соленый огурец. Наливай анкаголик.

- Вот це дило, - как говорил товарищ Пушкин. Фися быстро разлил по емкостям спиртное. В воздухе запахло травами, хорошо Талызиха ставит. – Ну, дак че кузнечяра, вздрогнули?

Глава-3

Иван Пантелеймонович Хведя, председатель «Ленинского органа» по косой тропке от Ряшки поднимался к дому кузнеца. Сорокапяти лет в ядреной мужицкой силе, он был больше похож на плотогона или варнака таежного, но уж ни как на хозяйственного работника.

- Где эти твари, работы невпроворот. Ну, бражники, доберусь все хари порасшибаю.
А из дома на косогоре неслась разухабистая - «Когда имел златыя горы»

Посередь песни Фися остановил друга. – Слухай Тоша че я вчерася в газетке вычитал. В Москве говорят енстетут открыли, так в ем спокойно людям пол меняют, за деньги понятно.

Кузнец задумался. – Слушай, а че ево менять то проблема штоли? Я вона и не плотник, а только тес подавай дак и сам сварганю. – Да не дурной. Я тебе про другой пол говорю. Это когда из бабы мужика делают. Ну, берут у покойника донорский хер и бабе пришивают. Или, к примеру, у мужика все отрезали, потом ножиком чик, дырку, стало быть, открыли и всех делов. Оне понятно рожать не могут, зато, если деньгов до хрена пол годика баб микосит, а другие пол года сам подставляется. Кайф а? Вот у тебя Тошка денег до хрена, давай тебе пол переменим? (у Фиси уже пошли натуральные вальты) Мы с тобой Тоха свою свадьбу сыграем. А че, мужик я мирный, бить тебя не буду, слово даю…

Фися не успел закончить фразу, как гигантский, по твердости не уступающий кузнечному молоту кулак Антона с хлюпаньем врезался фантазеру в морду. Фися всей тушей ударился в дверь, сорвал ее с петель и сокрушил не ко времени подошедшего председателя. И все трое, Фися, дверь и председатель кубарем покатились под откос и в фонтане брызг обрушились в Ряшку.

В развороченном проеме стоял кузнец, и страшно матерясь, орал:- Меня иметь? Меня трудового пролетария за бабу пользовать? Всю ебитень перемудохаю, все на хрен спалю, всем п..дец пришел суки. В бога душу, в три погибели, через экскаватор и быку во влагалище.

Ебитеньевка - 2 (продолжение)

Под обличией стрелка того скрывался,
Всем известный негодяй фантомас.

Ты Антон дурак и адиет, а это одно и то же. Чеплыжку Фисе свернул, а где мы теперь плотника возьмем? Иван Пантелеймоныч возмущенно пофыркал, прикурил беломорину и, выпустив облако вонючего дыма пробурчал: - Сдохнет Фися, в турму тебя посажу, не помилую. Че молчишь придурок, наливай и отвечай, как положено.

Раздается бульканье и печальный голос кузнеца:- Дак чё он вопще начал чушь всякую говорить. Жалко конечно, а может, не помрет, Пантелеймоныч?
- Не помрет твое счастье, а помрет, готовься в Магадан.
- А далече Магадан от?
- На юге, едри тебя корова.
- Коли на юге, так и то утешительно. Подико пальмы, абезьяны всякие милуюца. Я в клубе видел, у их там бабы без трусов по деревьям лазиют. Слышь председатель, а может прошение Брежневу напесать, может, простит а?
- Какому Брежневу? Он подико помер почитай пятнадцать лет тому. Щас в Москве Ельцинд сидит, говорят злоой, жуть.

- Ельцинд, жид штоле?
- Не знаю, жид аль нет, а только замашки те же, только бы ково нибудь распять. Бухает, бухает, а потом очухается и давай распинать. Одни говорят семижильный, другие брешут батарейка в жопе. Но я думаю, врут. Батарейка в жопу не входит, проверено.
- А Расеюшка то плачет,- вставил кузнец. – То жрать неча, то пить. Да расскажи французам, али иносранцам каким, что в Руси пить не чего, засмеют.

- Во-во, все бунтуют, все бастуют. Учительши, врачихи, шахтеры, дорожники жилезные. И всем есть неча. И веть не телевизер просют, не какой нибудь вольв, а пожрать.
- И че, не дают?
- В том то и перец, что не дают.

Кузнец после очередного стакана в конец закручинился. – Дак че делать то, как быть?
- А, и ты кузнечяра спросил? Еще в прошлом веке один такой Чернышковский спросил, так ему представляешь, шпагу сломали. Да брат, раньше сто жили как министры, а десять как цари. А щас десять как цари, а сто как педерасты.

- Кто? Пьяно удивился Антон.
- Педерасты,- это мужики такие, которых за баб пользуют.

Морда у кузнеца набрякла черным и недобрым. – А где эта сука, которая мне трудовому пролетариату предлагала задницу на п.… переделать.
- Да ладно тебе, охолонись. Он теперь до века хайло лечить будет. Лучше думай, как Отчизну спасать будем.

Диспут о судьбе России нарушила ворвавшаяся Прасковья, жена Фиси. – Здрасьте Вам. Моего аспида, сукоту, заразу, свинью никто не видел?
- Говори дело Поря, - рявкнул на нее председатель.
- Дак я и говорю, Талызинский то ведьмак того, помер. Баба испуганно перекрестилась.
В избе повисла хмурая и не жилая тишина. Мужики испуганно переглянулись. Из углов как будто бы потянуло лютым холодом.


Ебитеньевка-3  ВЕДЬМАК УМИРАЛ

                                                                  Есть многое на свете друг Горацио,
                                                                  Что и не снилось нашим мудрецам.

В пятницу хороняли ведьмака. Без отпева, без попа само собой, за кладбищенской оградой раскидали ямку побыстрому, и туда его болезного.

Кто знает, чем мы в этой жизни обернемся, каким деревом вырастем. А токмо господь бог обо всем знает и все разумеет, но нам того ведать не дает.

Закопали ведьмака, а по селу еще месяц сплетня бродила про последний его денек. Сплетня ли? Да вот послушай сам!

К ночи старик был совсем плох. Дикие конвульсии сотрясали и без того уже измученное болезнью тело. Из беззубого рта хлопьями перла желтая пена. Кривые, давно нестриженные когти судорожно скребли и комкали матрас.
- О Сатано, забери меня, хватит уже мучить. Верой и правдой отслужил я воинству твоему.

Очевидно, от дикой боли старик прокусил язык. Изо рта черной струйкой потекла кровь. Старшая дочь очередной раз подошла к умирающему отцу.

- Батюшка, не мучь себя. Передай мне свое черное. Пусть уж я буду за тебя жертвой.

Старика изогнуло жутким коромыслом. – Заткнись лярва, даже думать не моги. С трудом прохрипел старик, разбрызгивая капли черной тягучей крови.
- Сам с хозяином моим связался, сам и ответ держать буду. А черное с собой унесу. Вишь гад, чует послабление свое, что одним дерьмом на белом свете меньше станет, потому и лютует сука. Не пущает зараза. Водки дай кобыла бесстыжая, быстрее лядащая…

Дочь поднесла к его рту мизерную рюмку и тихонько влила жидкость в перекошенный страданием рот отца. Старик поперхнулся, выкатил глаза. Через пару минут он забылся тяжелым сном. Дочь неслышно вышла из комнаты, притворив за собой дверь.

- Мамка, а чё деда помирает, да? Пятилетний Аркашка с интересом смотрел на мать.
- Да сыночка, деда старенький, а старенькие все помирают.
- А я помру, а ты маманя? В голосе ребенка проступило нешуточное волнение.
- Нет, сыночек, мы с тобою не умрем, ведь мы же не старые.
- Так, поди-ко состаримся?
- Ну, как же мы состаримся, ведь мы же молоденькие. Иди во двор, играй деточка.
Анна заставила себя улыбнуться.

Аркашка сделал вид, что идет на улицу, но сам тайком шмыгнул в дедову горницу.

- Арканя, внуча, ты штоли? Старику видимо малость полегчало.
- Я деда. А ты скоро помрешь? А то мы с Мишкой собрались пазырить, как его тятя котят топить будет, и охота посмотреть, как тебя черти в пекло поволокут.

Старик улыбнулся через силу. – Про пекло то отец, поди, сказал?
- Дак он самый.
- Ладно, внучек, тебя не обижу. Черти придут, так я тебя позову. Позову не сумлевайся.

Старика схоронили на другой день. Потихоньку, за оградой деревенского погоста. Деревня поворчала, посудачила, да и успокоилась.


Аркашка проснулся среди ночи и увидел склонившегося над ним деда.
- Деда, так ты не помер?
- Нет внучек, для тебя уж точно не помер. Хочешь ко мне в гости? У меня там много всего здоровского.
- А можно деданька?
- Конечно кровиночка моя.

На другой день из дома Талызиных доносился пронзительный женский вой. – Пошто несмышленыша. Орала Анна. Бабы недоумевали, что опять у Талызиных стряслось?!

                                                   
   
Ебитеньевка-4

Антон с самого утра шкрябал напильником возле сарая, вострил старой Калинихе лопаты, грабли, тяпки. Опосля вчерашнего не думалось, не спалось, не сра…, вообще ничего.

Вчера сообща, всей деревней пропили ведьмака. Талызиха  вгорячах первача столько поставила, что при желании можно было бы весь Урал уханькать. Ну, на радостях (халява все ж таки) так урезались, что и вспомнить стыдоба. Андрон Лободыров всех и завел скотина. На спор говорит, с кем хошь схлестнусь, что у кузнеца больше, чем у колхозного бугая Зюги.

Про Зюгу отдельная история. Посмотрели как-то колхознички в клубе предвыборную агитку депутата от партии КыПыРыФы. И до того депутат им бугая напомнил. Морда здоровая, как задница у слона., шаренки махонькие и наглые, ровно всю дорогу че то затевают. А на лбу бородавки, ну точь в точь рожки пробиваются. Так и обозвали далекую от большой политики скотину Зюгой. Вроде как побратимы.

Вот с этим бугаем Тоха и пошел мериться. Зашли, стало быть, в загонку. Лободыр шепчет: - не бзди братва, у него кольцо в носе воткнутое. Мужики орут, доставай замерять станем, только подойди поближе штобы пропорций увидать. Ну, Тошка пьяный самого беса не боится, башка же не варит полностью, да сами знаете, поди ко.

Достает он свое хозяйство и к быку. Достает еще больше и приближается неумолимо как социализьм. А морда у Тохи совсем дурная стала, незнам че грезит. Едва половину достал, а бык вдруг, как заревет дурным голосом, попятился и давай плечом в стену биться. А Лободыр сука говорит: - пошли мужики отседа, че то Зюга сегодня не в настроении, может, хворает?
Антон вздохнул. Даа, наворотил дел обалдуй. Вся Ебитень бычьим мужем зовет.

Размышления кузнеца прервали треск и рычание, раздавшиеся из кустов малинника густо облепившего косогор. Антон вздрогнул. Да неужто же косолапый в саму деревню приперся. На всякий случай он подхватил и сжал покрепче остро заправленную штыковую лопату. Треск и рычание ближе, наконец, кусты раздвинулись, и на поляну вылезло оно. Такого Тоха не видал ни разу. Толи лешак, толи чугайстырь, короче ОНО. По размерам и росту с человека. Две руки, две ноги, но башка дак и вовсе… страшная башка то. Здоровая как котел, вся чё то бугристая какая то. Морда сине-зеленая, а нос на ентой морде кривой, вздутый и весь как-то набок уехавший. Губы толстые растресканные, похожие на старые растоптанные опорки. Глаза на этой харе тоненькими щелочками и сверкает из этих щелочек такой доисторической злобой, что у Антошки аж в портках спотело.

Тварь надвигалась и что-то злобно бубнила губами-шлепалками. И тут Антоху осенило. Твою мать, как же я сразу не догадался, это ж Фантомас. Точно он вражина человеческий. Так вот куда его французы загнали.

А тварь подошла уже вплотную, встала, уперев руки в бока, и что-то бубнила. Кузнеца мужика не робкого десятка затрясло как распоследнюю в мире целку в момент соития. Тоха выронил лопату, бухнулся на колени и запричитал: - Ой, ты гой еси фантомасушка, не губи меня добра молодца, пожалей моих малых детушек, отпусти меня к солнцу красному.

По похмельной роже кузнеца текли щедрые пьяные слезы. Какой чёрт его понесло на высокий стих, дак и сам не понял со страху.

А чудовище вдруг страшно расхохоталось, ощерив огнедышащую пасть, и уже более членораздельно сказало: - Фто жапиждел, когда жопу прижгло? Да не бжди, это я дружок твой Фищя.
От усилия у чудища потрескались губы, выступила сукровица, но вместе с тем оно и выговорило членораздельно: - Да Фися я, Фися. Встань с карачек, а то уй отморозишь.

Через минуту друзья сидели в обнимку на колоде под кустом сирени. Кузнец натурально плакал от жалости к другу. – Фисюня, дружбан. Прости а? Да ежели бы я знал…
- Да ладно насери и разотри (шамкал Фися), главное выжил, а хайло залечим. Но вот побочное явление у меня очень плохое. Пасть то распухла, цельных три дня не могу выпить по человечески. Может я, какой нибудь экстрасекс или эндокринолог? На рекорд бля иду.

Фися горестно вздохнул. – Хотел и дальше на рекорд идтить, да вот тут проблема у меня одна мешается.

С этими словами Фися вынул из-за пазухи бутыль с мутным пойлом заткнутую неизменной портянкой. Антон, вздохнув, поднялся.

- Ты куды дружбан, ебанько?
- За стаканом знамо дело, Фантомас блин!


  Ебитеньевка (сокровища ведьмака)

Самая что нинаесть разглухая, чернушная полночь  застигла Фисю с кузнецом возле покосившейся кладбищенской ограды. Фися схватился рукой за гнилую доску, жалобно и гнусно заскрипело.
- Тихо ты, морда Фантомасная. Услышит кто, всей деревней судить будут - шепотом прорычал Антон.
- Да ладно, не бзди братан, на святое дело идем. Ведьмаку его сокровища на фиг не нужны, а мы трудяшие люди поживем маненько. Ты дитям свадьбы отгрохаешь, а я жигулетку куплю.

Представляешь Тоша, сядем мы в жигулетку и поедем в тот самый Магадан, про который председатель рассказывал. А в Магадане том море теплое, кактусы разные. По кактусам бабы голые с абезьянами лазают, ласковые да покорные. Выпьем мы с тобой ихонной не русской самогонки, в море всяко разно покупаемся и айда по интересам. Я к бабам, а ты к абезянам.

В темноте словно угли, запылали глаза кузнеца. – Фися сученок, ты опять нарываешься.
- Да не Тоша, я просто к примеру. Откуда я знаю, может, тебе после бугая абезьяна подавай. А тут, пожалуйста, пользуйтесь господин заморский.

Тоха зашипел, но смолчал, лишь легонько сунул кулаком Фисе под ребра.
- Ты мне лучше скажи, это правда, что вместе с ведьмаком закапывают его сокровища?
- Точно Тоша, головой отвечаю. Золото у колдуна нечистое, его сказывают надо обязательно хоронять вместе с ним. Потому если не сделать так, то или сам ночью приходить будет или кого похлеще пришлет.

При последних словах Фися резко остановился и не ожидавший этого Антон ткнулся в него всем телом.

Тпру балда, пришли - зашипел Фися.
- Дык его вроде за оградой хороняли?
- Правильно, тока мы с тобой не наобокружку, а наскрозь прошли. Давай, доставай заступ коли не бздишь.
- Че это я бздю то,- дрогнувшим голосом прошептал кузнец. – Начинай уже.

Фися поминутно оглядываясь, начал ковырять лопатой еще свежий могильный холмик. Наконец запарившись, передал лопату другу, а сам, привалившись к оградке, стоял отпыхиваясь.

- Эх, Тошка, возьмем казну, заживем как человеки которые звучат. Гордо будем звучать кузнечяра. И делиться ни с кем не станем. Хрена с два, кому нам отделевывать?

Из-за соседнего памятника высунулась страшная рогатая башка и спокойно так, но вместе с тем очень уж неотвратимо произнесла,- Мнее.

Антон увидел с первого раза. В натуре могильный холод сковал его члены, хотя и не все. По сути, он превратился в известную всему миру статую «Писающий мальчик»

А Фися, не врубившийся с первого разу, повернулся на голос и переспросил, - Кому?

И снова та же башка, с гигантскими в полнеба рогами. И жуткий, замогильный голос отвечающий, - Мне, мнее…

В эту ночь в глухой таёжной деревеньке Ебитеньевка, по сути, было поставлено несколько новых мировых рекордов. Бег с препятствиями, прыжки в высоту, длину, да и в ширину вопщем тоже. Опомнились друзья только около кузни.

Сидели в траве, жадно хватая раззявленными ртами ночной воздух. Наконец отдышавшись, посмотрели друг на друга. Первым расшевелил примерзший язык Антон.

- Ладно, Фися, ладно ссука. Все чисто, ни каких обломов, возьмем как у бабы в штанах. Все, с сёднешнего дня не друг ты мне, а сука и антифашист. Где нахер находится, знаешь? Вот и ступай.

Фися ни слова не говоря, встал и широко, по-моряцки ставя ноги, стал спускаться к Ряшке. Антону подумалось плохое.

Слышь полудурок, ты куды пошел то? Ежели топиться, так здеся мелко.

Фися втянул голову в плечи и трудно произнес. – Поря, сёдни кашу горохову варила, пойду постирнусь. А скажешь кому кузнецкая морда, - сонного стамеской зарежу.

На другой день бабка Калиниха судачила у колодца с такими же полупердуньями.

- Прицепилась бедная у ведьмакова памятника и ослобониться не могет. Стоит и плачет, меее-меее. А могила то у ведьмака разрыта чуть не на половину. Видно услыхал мою Зинулю и полез наверх. Вроде живую душу еще хошь одну с собой уташшить. Ох – ах, бабы были в шоке.

    Ебитеньевка-6

И снизошла на Евгения благодать божья,
И взял он авторучку шариковую
И бумагу мелованную
И писал он…

Слава тебе Господи, отец наш небесный, хвала тебе во веки веков. Пока солнце светит, пока цветы цветут, пока реки текут, будем мы благодарить тебя за всё, что ты сделал для нас, детей своих. За то, что дышим, за то, что сыты, за то, что согреты теплом огня твоего…
Но как-то неравномерно согреты, неодинаково сыты, да и дышим кто полной грудью, а кто и через раз. Что-нибудь мохнатое в рясе скажет мне, мол, промысел божий, особые задумки на каждого из нас и все, мол, равны для родителя. Что же тогда один икру жрёт и трюфели, а другой перловку на воде и то не досыта. Один в лимузине едет, а другой пешком топает, поскольку у него сегодня даже на трамвай не хватило. И ведь ладно бы, если первый был умнее, гениальней, талантливее, так нет же. Либо по праву рождения пользуется благами, либо вор и уж совсем мизер таких кто да, по праву.
Так равны мы или нет? Где промысел и в чём великие планы и долговремённые инициативы?

Согласен, по рождению мы все его дети, а стало быть, равны и не делит он нас на белых и чёрных, евреев и арабов, русских и не очень. И любит одинаково. Тогда значит, не видит?! Ито беда, лет то Творцу о-го-го! Так может, уснул, где на облаке? А, отследив историю на пару тысяч лет назад, понимаю: уснул старик, и видать крепко. Потому и пошло всё креветкой. Ну, брат на брата, сын на отца. Толстые и худые, сытые и голодные.
Не переспал бы отче, а то проснётся, глянет, а нас уже и нету! А снова творить, так поди ко стар уже Вседержитель. Рука не та, глаз не тот, да и мозги.… Ну да не мне судить червю.

С другой стороны я, конечно же, сын его, но уж не раб, увольте! Рабом быть мне обидно. А, потому начиная вторую часть своей незатейливой повести, я набираю как можно больше воздуха в грудь и ору во весь оральник: - Господи! Проснись отец, дом горит, проснись, а то поздно будет. Не крещусь, ибо не особо верю в этот знак, но вдохновенно и с надеждой говорю: - Ну, с Богом!


Кино, ты вселенское чудо,
С тобой увидала страна,
Великие стройки эпохи,
Ударниц на фоне г..на…

Сегодня в Ебитеньевке не то чтобы праздник, но день не совсем заурядный. Ура! В деревню приехала кинопередвижка. Накануне, в пятницу, председатель «Ленинского органа», Иван Пантелеймонович Хведя почти час орал по телефону на районный «Культпросвет», назвал их жидомассонами и коллаборационистами (последних он и сам не знал) грозился пожаловаться «первому» в райком и добился таки. На ушатанном в усмерть Уазике приехало кино!
На заборе перед клубом появился плакат. На белом холсте был изображён здоровенный, краснорожий мужик с топором в руках. Длинные чёрные лохмы, из которых торчали, как из рваной подушки перья, а внизу крупными буквами надпись – Оцеола.

Антон Бармин сидел дома и от нечего делать (суббота же) пытался читать. Книга попалась интересная, правда без начала и конца, но Антона это не особо волновало. Он умел и любил додумывать то, чего не было.
Мощным пинком распахнулась дверь и в избу, как гороховый понос ворвался Фися. Антон от неожиданности чуть со стула не сверзился.

- Сидишь кузнечяра – с порога заорал Фися. – Сидишь и не знаешь, что писька то совсем иначе называется. Ха-ха, да ладно, шутю я. Слыхал, киношку привезли? Оцеёла называется. Про американских индейцев. Так что давай, доставай деньги и пошли, сеанс в пять начнётся.
Антон глянул на Фисю исподлобья и покрутил пальцем у виска. – Чё суетишься, как вошь на лобке? Сеанс в пять, а время всего лишь час дня. Фися злорадно оскалился. – Ага, не знаешь кузнечик. Сёдня по поводу кина в сельпе Кармен выкинули.

Тоха почесал пятернёй затылок, что-то с треском даванул крепкими ногтями. – Ну и правильно выкинули, я бы вообще всех цыган, которые не работают, из государства выкинул.

Фися аж зашипел от невежества кузнеца. – Ёлы-палы, балбес! Дак Кармен это же одеколон. Ну, дал бог друга. Фактически коньяк привезли, а он ни уха, ни рыла! Доставай деньги, нам ещё в очереди стоять.
Антон поморщился. – А может ну его в задницу этот одеколон?
Фися аж задохнулся от возмущения. – Ты чё, едри тебя в промежуток, не понимаешь? Ну, как мы с тобой прогрессивные Советские люди будем Оцеёлу трезвые смотреть? Ведь там же Мериканцы ущемляют права коренных индусов. Лучше уж напиться, так всё легче.

Тоха кряхтя, почесал задницу. – Так может, вовсе не пойдём а? Ну, их в баню этих индусов. Давай я тебе лучше книгу расскажу, жуть какая страшная история. Мужик один как ты вот говнюк с похмелья маялся и бабку за двадцать копеек топором зарубил к едрене матери. А потом ходил, мучился дурак!
Фися подумал, закатил глаза к потолку, пошлёпал губами и выдал: - А не дурак подико, одна бабка двадцать копеек, а ежели, к примеру, пять старых пердуний ушатать, то уже рублёвочка! А это считай два литра «Бархатного». Короче или ты со мной, или сука ты и антифашист.
Тяжко вздохнув и ни слова не говоря, Антон начал переодевать выходную рубаху.

В сельпо еле протолкались. Очередь была не то чтобы уж очень большая, а так, примерно три четверти мужского населения Ебитеньевки. У самого прилавка руководил мордатый Афоня Механошин и как Фися не пытался нырнуть у него под рукой, Афоня уже второй раз вылавливал его за шкварник и с криком (в очередь гамно) выбрасывал на крыльцо.

Фися подлетел к задумавшемуся Антону. – Слышь братан, чё я щас  в магазине услышал. Афонька Механошин мужикам говорил.  Мол, теми стихами, что кузнец пишет хорошо печку топить и жопу вытирать. А еще, мол, огород хорошо удобрять. На говне картоха хорошо родит!

Антон коротко рыкнул,  чёрная кровь ударила в башку. Не слушая, что кричит Фися Антон ломанулся в лавку. В шумной и гомонящей духоте сельпо настала гробовая тишина. Затем раздался ноюще-оправдывающийся голос Афони и несколько смачных шлепков. Ну, вроде как тесто месят.

Через десять минут два друга сидели на взгорке за клубом. Под ними метрах в десяти весело лопоча по камешкам, текла Ряшка.
- Сколь взял то? Вспотев от напряжённого ожидания, гомонил Фися.
Антон пососал ссаженные казанки, сплюнул Фисе под ноги и буркнул: - девятнадцать и две.
Побелевшими губами, изменившись в лице, Фися прошептал: - Чё две?
- Две ириски и девятнадцать Кармен!
- Фу, мля, - выдохнул Фися. А я черт те чё подумал. Ну, волк, я через тебя точно, когда нибудь сдохну, от какой нибудь мастопатии.

По экрану на диких мустангах неслись полуголые индейцы. А в клубном кинозале стоял могучий выхлоп одеколона пополам с табачным дымом, выпущенным из сотни глоток. Антон и Фися изрядно разогретые ароматизированным спиртом, жадно пялились в экран.

Смотри, смотри, - театрально шептал Фися. – Здоровый бык энтот Оцеёла. Крокодила мочканул и не поморщился. А артист наш играет.
- Почему наш? – Удивился Антон.
- Дак известно почему. Там же в ролях было написато. Оцеёла – Гунька Митрич! Ну, Митрич, стало быть, наш.

На них шикнули, и дальше друзья досматривали молча. После сеанса всё ещё под впечатлением шли, и тихонько переговаривались.

- Слышь, а этот Шурхенд вроде как из наших. Может, был Шурка, а оне взяли, да на свой собачий лад его переделали.
- Реальный мужик. Прогудел кузнец. – А вот гад этот, ну как его, имя звериное?
- Хитрожопая куница, - подсказал Фися.
- Во-во, он самый. До чего же гад мне не понравился. На нашего счетовода Межбулкина похож. Такое же говно, так и норовит всех надуть.

Так переговариваясь, друзья дошли до Антохиной избы.

- Ну, давай Фися на последок злоупотребим, да пойду я спать! Притомило чё то малость. Да и тебя, поди Поря уже обыскалась.

В наступающих сумерках забулькало. Лёгкий ветерок подхватил густое облако парфюма и потащил его к Ряшке, хвастаться ароматным трофеем. Вдали просвиристел козодой. В густой траве, наплевав на международную обстановку, холодную войну, Достоевского и кинематограф трудолюбиво совокуплялись кузнечики.


Ебитеньевка-7

Егор Фисин был явно не в себе или в себе, но не явно. Ни свет, ни заря притащился он к Антону. – Эх, Тоша, да разве же это жись, ежели каждая лярва будет у трудового человека Кармен в отхожее место выливать? Работаешь как вол, каторжанишь и тут на тебе, как в Оцеёле, большой блестящий фигвам! Всё Тоша, развожусь со старой шалавой. Как подумаю, что через год ей сорок пять будет…. Нет Тоха, всё. С ентой лярвой, которой одеколон дороже общественного мнения мужа я более общежитить не могу.
- Да ладно, разнылся, - пробурчал Антон. – Сорок пять, баба ягодка опять.
- Вот-вот, ягодка, да только волчья. Не Тоха, всё, нагоревался, хватит. Вот вернётся твоя Марютка из ПТУ, так сразу и обженюсь на ей. Будем с тобой родственники, внучков тебе спроворим.

Фися не успел договорить. Здоровенная, как снегоуборочная лопата ручища кузнеца схватила его за волосы на затылке так, что кожа, вся какая была, собралась у Антона в кулаке. Рожа у плотника стала ни дать ни взять японская. Гладкая, с узкими щёлочками глаз.
- Тошка, отпусти дурак, у меня щас лицо порвётся, я же пошутил.
- Я тебе пошутю старый засранец. Давно морду то вылечил Фантомас? Ишь девку ему подавай, последыша моего Марютку. Да я тебя за это и убить могу гамно!
- Да пошутил я, пошутил. Чё ты юмора сатиры не понимаешь? Да отпусти уже падла кузнецкая, врот тебя каляпатя через коромысло, в три погибели, да поповской дочке в сраку!
Кузнец отшатнулся. – Ну, ты и выдал!
От восторга Антон даже забыл на время Фисин бред.
- Нет, как ты меня. Где только научился? Погоди-ко, дай я запишу. Ох, велик русский язык, иногда даже шибко велик!

Фися, уже немного оправившийся от страха весь напыжился. – Ну, дак из тебя начнут скальп делать, тоже, небось, по-русски заговоришь?

Кузнец задумался. – Откуда же берутся все эти матюги? Кто-то же сидит и специально выдумывает.
Фися хмыкнул. – Известное дело откуда. Вот ты, к примеру, кузнец от бога, я, сам знаешь плотник какой. Значит тоже от него. Всё от бога Тоша, а значит, и мат он придумал.

Антон поковырялся ногтем в зубах, вынул кусочек мяса. Мелковат. С сожалением щелчком послал его в потолок. – Врёшь ты Фися. Не мог бог матюги придумать. Он же ну это…. Антон не нашёл что сказать и в сердцах плюнул другу на ногу. – Ну, одним словом не мог, и всё тут!
- Ха-ха, умник! Не мог, говоришь? Да я сам видел в библиотеке книжку. Бога нашего с тобой как зовут? Иисус Христос. Если коротко – Христ! А книга называется Христоматия. Стало быть, учение господа нашего Христа, о том, как правильно и красиво материться. Так просто кузнечяра ничего не бывает. Даже чтобы пёрднуть, прежде надо как следует наестись.

- Ну и чё, ты читал эту Христоматию?
- Ясен хрен, читал, - гордо произнёс Фися. – От корки до корки. Сплошные матюги. Красиво так, складно и в то же время вроде как по божецки, пристойно. К примеру, хочешь ты бабу свою облаять, ну и говоришь ей мягко так: Что же ты шалава чердачная, конь тебя в промежуток три раза да налеву сторону. И тут же добавляешь благостно: Господи, спаси и сохрани меня грешного. А ежели надумал мужика послать, то надо сказать вот чё: Ах ты, петух заблёванный, триппер ты мокрожопый, рожа ты закопченная, харя ты кузнецкая неумытая. Спаси меня святая богородица!

Антон кивал и улыбался, но тут смысл последних Фисиных слов дошёл до него. Морда стала наливаться кровью, как у колхозного бугая Зюги. Рука метнулась к лавке, а ногти скребанули по-пустому. Фися же поняв, что очередной раз сморозил, уже пулей вылетал в двери.
И долго ещё в след ему над крутым берегом Ряшки нёсся свирепый рёв кузнеца: - Жених хренов, выбледок мамкин, сука антифашистская. Не ходи ко мне более скот! Удавлю заразу, морда, тварь, у-у-у-у, орнитолог!

Ебитеньевка-8

Иван Пантелеймонович Хведя, председатель «Ленинского органа» уже минут десять сидел истуканом. – Ёлы-палы, Ельцин партию разгоняет, офигеть! Из района едет комиссия по проверке хозяйственной деятельности. Проще говоря, едут палачи, по председателеву голову. Что делать?

Председатель схватил со стола ластик и швырнул его в фанерную стену. Глухо брякнуло. – Селектор, мать его, - скривился председатель.
Дверь моментально распахнулась, на пороге сладко лыбясь и, изогнувшись эмбрионом, мялся счетовод.
- До чего же харя противная, в войну гад точно полицаем был бы, - подумал хозяин. – Однако счетовод хороший, один всю бухгалтерию волокёт, - вслух же сказал: - Ты вот что Межбулкин, глазками мне тута не моргай, губками не плямкай. Я тебе не Дрездемонда, а ты мне не Гамлет. Давай быстро, одна нога здесь, другая сам знаешь где. Живых или мёртвых, но тащи мне кузнеца, дружка его блаженного Фисю. Потом найдёшь Афоню Механошина, Андрошку Лободырова, а и ещё старую Калиниху зови. Ну, чё встал Межбулкин, меж булок захотел? Быстро, мать твою, непристойную женщину.

Счетовод дематериализовался с хлопком воздуха, как джинн, а председатель снова задумался. Вот ведь времена настали. До партии гляди-тко добрались. Да хрен бы с нею, с партией, так ведь опять смена власти, опять какое нито чувырло на трон сядет. Начнут друг перед другом изгибаться гниды. Грузин заставят в горах гречиху сеять, а на Урале-батюшке виноградники разобьют. Эх, Россия матушка, так и норовят наши деятели безголовые из тебя отхожее место сделать. Ведь сидим на нефти, золоте, алмазах, уране. Пахотных земель столько, что весь мир прокормить можно, да ещё марсианам продадим. Леса такие, что в них любые джунгли со страху обсерутся. Сидим на мешках с деньгами, а жрать неча.

Тягостные думы председателя прервал гомон под окнами, топот сапог по ступенькам. Дверь, вякнув, распахнулась, и в кабинет ввалились сразу трое. Кузнец, Андрон, и Афоня Механошин. Все по случаю воскресного дня с красными, мятыми рожами, а Афоня так и вовсе со здоровенным синяком на полчелюсти. Сзади выскочил Межбулкин и бодро отрапортовал: - Как приказывали, доставил. Калиниха сейчас идёт, а где Егор Фисин не знаю, может опять, к Талызихе на огонёк заглянул.

Андрон Лободыров молча, с пол-оборота отвесил счетоводу увесистого леща. А Афонька пробасил: - Я бы так вобсче ноги сломал, чтобы не брехал чего не знаешь, вонь канцелярская.
- Тихо вам, - остановил их Хведя. – Давайте садитесь по лавкам, а ты, - обратил он недоброе лицо к Межбулкину, - сгинь с глаз!

- Ну, чё парни, поработать надо прямо сейчас. Часа через три комиссия из района припрётся, так что сами понимаете…. Ты Антон срочно почини перила на крыльце, да подкрась маненько. А вы двое палисад поправьте, лавку под окном. Ну, в большую горницу стол тащите, а Калинихе накажете, пусть для стола расстарается, как может. Ну, там пельмешки, сальце, грибочки, огурчики, капустка. Короче всё как у людей. Скажете, я в долгу не останусь. А Фисину настрого, пусть берёт свою бригаду и на ферму. Быстро где чё плохо, всё выправить. Ну, всё, я на теплицу.

- Э, нет, погоди председатель, - прогудел Афоня. Мы так не договаривались. К тебе комиссия, вот ты и делай, а у нас нонче воскресенье. Баня, церковь, то да сё. Опять же Калинихе благодарность, а нам чё, медальку дашь?

- Тьфу, зараза, совсем забыл, - Председатель хлопнул себя по лбу ладонью. – Пойдёте в сельпо к «Фашистке», скажете, я велел. Возьмёте ящик белой. Пять на стол, остальное ваше.

Морды мужиков, хмурые и насупленные на глазах начали оживать, морщины разгладились, глаза заблестели. Лободыр соскочил с места и, лебезя, кинулся к председателю.
- Ты уж прости за Христа ради отец родной, не так тебя поняли. Кормилец, спаситель, всё сделаем, не сумлевайся. Дай бог тебе добра здоровья, свет ты наш.
(и в сторону) – Христопродавец, едри тебя в ноздрю!


Фися зашивал горбылями проломы в заборе скотного двора и «загибал» в три погибели.
- Вот суки, вот говны партейные. Им развлекуха, а трудовой человек в выходной день, вместо того чтобы бабу в бане микосить должён заборы чинить. Будто в эту дыру корова пролезет. Хотя с другой стороны зимой, ну где-то в феврале, пожалуй, что пролезет, но щас то почти лето.

Сзади Егора плямкнуло. Не поворачиваясь, Егор буркнул: - Иди в жопу парнокопытная.
Сзади плямкнуло ещё раз, а густой, как у Шаляпина голос спросил…Мууууууу…
Фися не оборачиваясь левой рукой, схватил длинную оторву еловой коры и, не глядя, хлестнул назад себя. Голос сзади изменил интонацию с миролюбивой на угрожающую. Что-то заставило Фисю оторваться от работы и поглядеть назад. Если бы упала Останкинская телебашня, если бы Америка попросила о вступлении в СНГ, Фися понял бы со временем и не удивился. Но то, что было сзади Фиси…. Америка далеко, башня в Москве, а сзади плотника переминался колхозный бугай Зюга.

В мгновение ока Фися вспомнил маму покойницу, деда Трифона и Суворова. Почему Суворова, так хрен его знает. А только жизнь пронеслась перед глазами плотника пьяным калейдоскопом. Фися зажмурился и вскрикнул жалостливо: - Бодай гад парнокопытный.
А потом запел - Не жалею, не зову, не плачу…

Сжавшись, как махонькая амёба, он сказал сам себе, - Ну, бодай бычара парнокопытная.
Тишина! А потом…. Му-мууу….
Фися словно зачарованный оглянулся. Увиденное поразило его хуже Нитхинола. Зюга, это чудовище, минотавр хренов, пытался  лизнуть его в щёку. – Песня его поимела, - понял Фися. Музыка, она и марсианина ублажит, да чё марсианина. Когда они с парнями с бодуна запевали у сельпо «Хазбулат удалой», так и «Фашистка» таяла, как эскимо палочное и, раздобрившись, бросала им через фрамугу литру мерикановского спирту.

Фися пришёл в себя. – Ну, всё совхозники, я понял. Теперя посмотрим, кто из нас Тарзан, а кто и не вовсе. Он заголосил что было мочи: Ты жива ещё моя старушка, жив и я…
По деревне шёл пьяный в стельку плотник, а за ним подмумукивая и любовно-преданно заглядывая в глаза, шагал самый главный мужик колхоза – Зюга!


Ебитеньевка-9

К сельсовету, поминутно попёрдывая и воняя перегаром подъехала машина иностранной модели. Знатоки бывавшие в райцентре полгода назад определили её как «Форд»
- Хороший форд, - подумал Антон. – Почитай сколько лопат, серпов и тяпок изладить можно.
А из импортного форда начали вылазить районные и областные начальники. Насчитали семь особей. Хведя суетился между ними с хлебом-солью установленными на накрахмаленном рушнике.  – Давно пожаловать гости заморские, - веньгал Иван Пантелеймонович. – Милости прошу, к нашему шалашу, то есть к вигваму.

Гости рассаживались за столом непринуждённо и весело, как будто тут и сидели всю свою вонькую жизнь. А председатель думал об одном. – Уедут суки, напьюсь. Лишь бы сейчас не ударить в грязь хлебалом.

Хлебалом в грязь не ударили, Калиниха расстаралась на славу. Маринованные огурчики и помидорки, капустка, рыжики, сало копчёное и окорочёк. Колбаса домашняя с чесноком и перцем. Пельмени мясные, рыбные и ретешные. Центр стола венчал жирнючий, как Егорушка Гайдар гусь, запечённый с яблоками и мелкими дикими грушами.
Из питейного разнообразные наливки местного производства. Черёмуховая, малиновая, черешенка, ну и ясен хрен водка. На запивку в запотевших глиняных глечиках квас шиповенный.

Председатель, как и положено радушному хозяину, самолично наполнил рюмки водкой. – Ну, дык чё гости дорогие, давайте с устаточку по маленькой? А то ведь пока до нас доберёшься по нашим ху… ой, буеракам, так из яиц гоголь-моголь получится.
Шутка гостям понравилась, довольно заржали. Выпили, посопели, потянулись к закускам. А Иван Пантелеймонович тем временем быстренько разлил по новой.
- Ну, давайте дорогие друзья, дабы не охрометь…
Его перебил худой, мосластый, солитёрного вида председатель райпотребкооперации Пердыщев.
- Нет, хозяин, ты уже говорил, щас наше слово. Чё хочу сказать вам дорогие Ебитяне. Хозяйствуете вы справно. План по мясу выполнили, по хлебушку аж стопятьдесят процентов дали. А уж по яйцам дали, так дали. Все двести процентов. Так что не боись председатель, не ругать тебя приехали, а хвалить вовсе. Вполне может статься, что к правительственной награде тебя представим.

Пой сука, пой, - думал Иван Пантелеймонович. Десять тысяч рублев взял и не поморщился. Да я тебе за такие бабки не то, что медаль, я тебе за них бля наждак зубами остановлю, зайца в чистом поле раком насмерть загоняю. Медаль мля…
А Пердыщев пел соловьём. – Эх, дорогие селяне-ебитяне! В пример ваш колхоз будем ставить, в газете о вас пропишем. Загремит ваш колхоз, поднимется «Ленинский орган» над всеми остальными орга… хозяйствами. Кстати, а чё название такое? Когда выдумывали, то, что имели ввиду?

Вся комиссия заржала, а Иван Пантелеймонович надулся. – А вот святые для нас органы я трогать руками никому не позволю.
Заржали ещё громче. Иван Пантелеймонович понял двусмысленность сказанного и вначале робко улыбнулся, а потом, плюнув на приличия, залупился на всю горницу.

Минут через сорок конкретно разогретые спиртным гости горланили на всю ивановскую «По диким степям Забайкалья» и «Ой мороз мороз». Никто ещё не знал, что линии судьбы сведут в одном месте таких совершенно разных особей. Районных боссов, плотника Фисю и коровьего мужа Зюгу. Всем было хорошо, а точка пересечения уже приближалась. Когда в очередной раз выпили и дружно грянули «На побывку едет, молодой моряк», в горнице вдруг потемнело, в окно заглянул огромный и страшный, налитый кровью глаз. С треском и звоном в клочьях рамы вылетело оконное стекло, и кошмарная рогатая башка влезла в окно.

В комнате воцарилась тишина, гости, онемев во все глаза, смотрели на чудовище. А новоявленный меломан, явно недовольный отсутствием музыки брюзгливо мукнул и дёрнул башкой. От этого движения со стены свалился портрет Горбачёва, а Мичурина перекосоебенило так, будто он упал со своего детища, сортового развесистого укропа.

За окном послышался шум, шлепки и голос Фиси: - Куды ты сука лезешь? Ты что композитор грёбаный в турму меня посадить хочешь? Ты знаешь, что там козлы районные бухают на халяву, колхозные бабки пропивают вместе с засранцем Хведей. А ты мурло меня подставляешь. А ты думаешь своей рогатой тыквой, что эти мудаки обидются и все шишки на меня. Вылазь гнида, вылазь гомик. Убирай харю козёл или я сейчас кузнеца позову и тогда всё, считай писец тебе.

Каждое слово плотника было слышно в горнице и колоколом отдавалось в голове председателя. – Хер мне, не медаль, хер не орден. С председателей точно снимут, а то и сошлют, куда нибудь к полярному сиянию.
Иван Пантелеймонович не глядя ни на кого поднялся, открыл шкаф и пошарив достал из него карабин. Гости с красными рожами и стеклянными глазами даже дышать перестали. А хозяин проверил магазин и, дослав патрон в патронник, направился к выходу.

Подглядывавшая в щёлку Калиниха кубарем вылетела с крыльца на улицу и заверещала: - Егорша, Фисин. Беги адиёт, убьёт тебя Ваньша, у него ружжо!
Пьяный Фися всё же понял отравленным умом, что где-то перебрал. Не дожидаясь экзекуции он свистнул (за мной урод) и так припустил по улице, что только пыль заклубилась. Зюга подумал, прикинул чё то своей бычьей башкой и трусцой бросился догонять своего нечаянного кореша.


Ебитеньевка-10

С председателей его, конечно, не сняли, но пистон сзади вогнали такой, что аж брызги на стену полетели. Десять тысяч понятно уплыли, а вместе с ними уплыл и ящик стратегического «Белого аиста» припрятанного на час «Ч».

Иван Пантелеймонович уже два часа с лишком сидел у себя в саду под яблоней и наливал (по выражению жены Анфисы) бельмы. Заканчивалась литра «Пшеничной», а бельмы всё не наливались. – Не берёт сука, - думал председатель. А нажраться ох как хотелось. Упасть рылом в укроп и забыть всё на свете. Хотя бы на малое время. А завтра? Завтра будет уже не так остро, конечно будет саднить, но не так.

Хозяин Ебитеньевки налил полный стакан, залпом хряснул, занюхал папиросой, закурил и задумался. – Хрен с ними, с этими вонькими начальниками, - думал он. – Ни хрена они мне не сделают, сами кипятком за место ссатся. Не сегодня, так завтра Боря их всех на упокой отправит. И хреналь? Козёл умер, да здравствует козёл! Эти хоть наворовались, берут с разбором и оглядкой. А придут новые, молодые и голодные. Начнут мести всё подряд, вот тогда то и придёт России самый натуральный писец! Итак, уже наверху хренотень творится. Скупают заводы, фабрики. Какой-то вауруч придумали. А всё это гамно рыжее с латинской фамилией. Чубчик мля кучерявый.

Совхоз дохнет, уже не совхоз, а прости господи совкотина. Денег не дают, технику не дают, спецов нет, а молодёжь табунами в город дезертирует. И в чём обвинить их, в том, что хотят цирк, театру, кино? Правильно хотят, а я им раз в неделю автобус до райцентра Ито не всегда даю. Вот ведь сука я, - сам себе удивился Хведя. Клуб запустил, музыку нормальную на танцульки купить не могу. У Фашистки в сельпо только водка, завтрак туриста да телогрейки. О прошлом воскресенье привёз лектора из культпросвета. Выдал молодёжи лекцию на тему – Гонорея и способы её диагностики. Пока слушал, сам чуть не сдох от скуки. А то?!

- Возьмите крайнюю плоть, оттяните её вверх до упора…. Тьфу мля, самому противно! А молодняк первые десять минут ржал, а потом как то скоренько просочились и ту-ту! Короче когда председатель проснулся, в зале было человек пять пенсионеров, да Лободыровская Найда, мирно спящая в углу у эстрады.

Председатель почесал задницу и что есть мочи заорал: - Анфиса, старая… это, ага… любовь моя! Анфиса, у меня водка кончилась. Неси бутылку, а то драться стану.
Минуты через две в огороде появилась его жена Анфиса. Ещё крепкая, в самом соку сорокапятилетняя баба. Со злостью, брякнув поллитрой об стол, она подпёрла руками бока и недобро уставилась на мужа.
- Ну, и долго ты чувырло коммунистическое изгаляться будешь? Кровопийца, ирод! Когда надо работать как проклятым, когда страна подыхает от голоду вы мужики горькую жрёте. Когда на календаре праздник и сам Господь велел, стол накрывать вас идиётов с работы палкой не выгонишь.

Ах, женщина, извечная загадка. Да какая в задницу загадка. Мы всегда на виду, на ладони. Чё бабе надо? Дом, мужик плохенький, детишки, да любви чуток. А вы ироды, хочу водки, не хочу водки. Хочу бабу, не хочу бабу. Всю жизнь, какой то хрен доказываете себе и людям. Рожей в дверь бьётесь, когда её на себя потянуть надо. А мы вам всю жись сопли вытираем, напоминаем, чтобы опосля бани трусы поменяли, когти на ногах обстригли. Воистину, муж самый капризный ребёнок. Жри свою водку аспид и ложись, дохни. Ишь горе, районные засранцы его отшлёпали. Да радуйся болван. Оне завтре загремят со своих постов кверху жопами, а ты вроде как опальный, ими обиженный. Мол, не пел под их дудку, уже тогда почуял, что враги они нашему колхозному делу. Ну, уразумел лешак? То-то, сиди и думай, мозгуй головой. Ежели конечно мозги у тебя от водки ещё в жопу не иммигрировали.

Ушла злая, красная и распаренная, а председатель задумался. – А ведь права баба то, ох права! Хоть и ума как у таракана в члене, а соображает. Да, всю то жизнь мы мужики учимся, тренируемся, оттачиваем, чтобы хоть к старости скопить толику ума. А баба, хоть пятнадцатилетняя, хоть столетняя с рождения, позвонком, маткой чует чё, где, как. Инстинкт, едри их в промежутки.

Председатель уже здорово окосел и мысли от того пошли тоже косые, красноносые. – Ну и хрен с неё, что умнее, зато я в зубы могу так залупить, что весь огород креветкой вспашет. Иван Пантелеймонович довольно улыбнулся этой мысли и потянулся к бутылке.

Конечно, завтра он будет болеть. Конечно, ему будет стыдно перед собой и в первую очередь перед Анфисушкой. Но в данный момент председатель жрал горькую. И не было на свете силы способной убедить его, что это нехорошо.


Ебитеньевка-11

Похмельный Фися, с огромным на полрожи синяком, с толстыми, как оладьи губами и красно-синим ухом сидел в сарайке возле верстака и думал горькую и безрадостную думу.
- Обосрался перед всей деревней, председателя подставил, бугая вовсе на мясо пустил, а всё из-за чего? Ясен хрен из-за пятен на солнце, опять же бури всякие гелиомагнитные. Поря, говорит из-за водки. Глупая баба, ну, причём тут водка. От водки человек весёлый делается, добрый. Хочется всех поцеловать, песню спеть хорошую. Не, это всё из-за экологии. Всякие там парниковые эффекты. Свиноптики ведь говорят, мол, потепление, климакс на планете меняется. А эта дура, - водка! Только бы языком почесать. Всё, больше так жить не могу, прощай немытая Россия. Построю воздушный шар и поминай, как звали.

Вчера, уже поздно вечером председатель вызвонил к себе участкового Шмакова.
- Чё хотел Иван Пантелеймонович? Шмаков был в форме, с портупеей, планшеткой и при оружии.
Председатель пьяный в сикель грозно глянул на представителя власти. – Убийцу пойдём арестовывать.
- Убийцу?! Участковый опешил. – А чё я ни хрена не слышал? Кто хоть кого убил то?
- Увидишь, - загадочно усмехнулся Хведя.
С этими словами он вынул из шкафа карабин, проверил затвор и кинул оружие на плечё.
- Ты бы поосторожнее хозяин с винтарём то, - укоризненно покачал головой Шмаков. – Не ровен час, выстрелит.
- Не бзди законник, всё будет нормалёк, пошли нешто?!

Председатель впереди, а за ним участковый вышли на улицу. Фисю нашли на задах его усадьбы, возле бани. Плотник лежал на траве и разговаривал с бугаём стоящим здесь же.
- Вот как ты тушёнка говяжья думаешь, чё мне теперь делать? Удавиться, жопой на литовку сесть? Как я людям в глаза смотреть буду? Опозорился на весь колхоз, сам обосрался и председателю навалил, а всё из-за кого? Из-за тебя бифштекс. Председателя жалко. Он конечно сука редкостная, но опять же своя сука то, местная.

Председатель, заслушавшийся покаянных речей плотника, при последних словах словно проснулся. Бросив через плечо Шмакову (готовь наручники) он, рыкнув, бросился к Фисе. Рывком, за рубаху вздёрнул не ожидавшего беды Егора на дыбы, подпёр к банному срубу и могучими, как булыжники кулачищами стал ухаживать пьяницу куда попадя.
- Я сука, я тварь? Получай! За быка, за районных, за пьянку, за всё сразу!

Огромная тень упала на баню, закрыв собой и плотника и председателя. Густой, как пароходный ревун голос злобно протрубил муууу…. Страшенный удар подбросил председателя в воздух на добрых два метра. С матом и визгом, орденоносец и передовик производства, председатель «Ленинского органа» рухнул в огромную кучу коровьего говна, приготовленного заботливым Фисей для огорода. И пучина, сея, поглотила его!

Когда через полминуты говно зашевелилось и из него поднялось то, что ещё совсем недавно было председателем, Фисю временно парализовало. Участкового ударил столбняк, а Зюга, будто бы понимая, что где-то перегнул палку, попятился назад. Наступив при этом на ногу Шмакову.

Когда Иван Пантелеймонович успел сцапать карабин, никто не понял. Очнулись только тогда, когда отгремел последний выстрел, и грянулась оземь Зюгина туша. Так их и застала Фисина жена Прасковья.

Участковый сидящий в траве и нянчивший раздавленную ногу. Стоящий столбом Фися с разбитой в кровь харей и председатель дико пялящийся в никуда. Весь с ног до головы в говне, но с ружьём. В центре этой живописной композиции неторопливо остывал виновник торжества колхозный бугай Зюга. Земля ему пухом.


Ебитеньевка-12

Не успел Фися осуществить свой бредовый прожект с воздушным шаром. Не успел потому, как навалилось на него такое, что и не вышептать. После скандала и стрельбы возле бани председатель Хведя сидел под домашним арестом, конфискованный карабин лежал в сейфе у Шмакова, сам же Шмаков с трещиной стопы сидел дома и злился на весь мир. Бугай Зюга поступил на баланс колхозной столовой, а Фися лечил рожу. Примочки сделанные Порей помогали мало, а потому Фися плюнув на обещание, данное Шмакову, решил прибегнуть к крайнему средству. Стырив у Прасковьи десятку и прихватив для виду удочки, наш плотник огородами, поминутно оглядываясь и таясь в кустах, крался к кузне. Слава Иисусу, Калиниха сжалилась и литра самогону приятно оттягивала карманы штанов.

Антон сидел за столом возле окна и хлебал грибовницу обильно сдобренную сметаной, когда дверь, взвизгнув, пропустила в избу Егора. – Как говорят в Португалии, добрый день в хату. Антон ещё не видавший дружка после экзекуции поперхнулся едой. Картофелина на манер тампекса встала в горле и ни туда, ни сюда. Еле прокашлявшись и отдышавшись, Антон перевёл дух и спросил: - Ну, и чё, кто на этот раз из тебя Фантомаса делал? Опять засранец за языком не следил.

Фися помялся у порога, потом открыл для чего-то дверь и, взяв газетку, стал махать ею туда сюда. – Ты чё придурь, опять, что ли пьяный, - удивился Антон.  Фися скривил несчастную рожу и выдавил потупясь: - Да щас пройдёт, шлаки выходят, ты пока сиди там, я тута пукнул маненько.
Антон повёл носом, сморщился и чихнул. – Да ты, похоже, не пукнул, а обосрался милок. Такое ощущение, что как будто где-то лошадь умерла, причём очень давно. Ладно, дверь оставь открытую, тепло нешто. Заходи коли припёрся.
Фися робко прошёл к столу и, опорожнив карманы, брякнул бутылки на стол.
Кузнец скривился: - Только понимаешь, начну тверёзую жизнь, только задумаюсь о боге, о высоком и опять ты гад, и опять с бухаловом. Не надоело? Да ладно, садись уже жопа новый год. Рассказывай, чё опять учудил, по какому поводу гуляешь?

- Поминки у меня, - промямлил Фися. Зюгу помнишь? Ну, дак козёл наш председатель отправил его на мясо.
Фися налил в две кружки самогонки и вкратце рассказал другу о происшествии с районными начальниками и последующей экзекуции. Антон только хмурился да крякал.
- Вот так Тоша люди серут друг другу, а бессловесная скотина за всё в ответе. Давай помянем раба божьего Зюгу, пущай земля ему будет пухом.

Антон усмехнулся. – Ты Егорша с ума штоли съехал, точно тебе Хведя башку стряс. Ты про быка говоришь мудило, какой он тебе раб божий? Ишо в церковь сходи, свечку за него поставь. Сразу в дурдом загремишь.
- А вот это ты зря Тоша. Бык он тоже человек, только с рогами. А значит, есть у них свой коровий Иисус Христос. Представь себе, гуляет сейчас наш Зюга по райскому саду, а вокруг него коровы вечно юные, трава зелёная, да сочная…. Фися заплакал, сквозь рыдания выдавил: - Ну, жалко мне его, ой не могу как жалко. Давай Тоша помянем, а не хошь поминать, так просто молча выпей и подумай о хорошем.

Антон, понимая состояние друга, молча поднял кружку, перекрестился и залпом выпил. Фися последовал его примеру. Потом наливали снова и снова. Где-то часа через четыре Антон выдал плотнику пятидесятирублёвку и тот снова бегал к Калинихе. Уже поздно вечером Фися еле ворочая подошвой языка, заявил: - Всё, пойду убивать председателя, возьму ружьё и застрелю прямо в хрен. Хватит ему малых детушек сиротить.
Он, раскачиваясь, как ковыль под ветром встал и молча как труп завалился на лавку.

Антон хмыкнул; - пить надо с умом, - и со смачным шлепком пал рожей в столешницу. При этом чернильница стоявшая на самом уголке перевернулась и чёрно-синяя жирная клякса с неумолимостью ледника поползла к кузнецу. Вот клякса залила правую щёку и часть носа, а кузнец поплямкал губами и перевернул харю на другой бок, вид его был удручающ.
Фися проснулся среди ночи от холода и сырости в штанах. Матерясь, он встал на отказывающиеся повиноваться ноги и поглядел на друга. В свете настольной лампы лицо кузнеца чёрное и распухшее привело Егора в ужас. – Тоша, - робко позвал он. Тишина была ему ответом. Челюсть Фиси пала до подколена, глаза моментально стали мокрыми. С нами крестная сила, - промямлил он и пулей вылетел из избы. Не разбирая дороги, он добежал до своей хаты и, ворвавшись в горницу, наткнулся на встречавшую его с ухватом Прасковью.
- Поря, - еле слышно выдавил он непослушными губами. Тоша Бармин помер, -  и затрясся в беззвучном плаче.


Весть о скоропостижной смерти кузнеца облетела Ебитеньевку со скоростью сверхзвукового поноса. Бабы плакали у колодца вспоминая, какой Антон был добрый и безотказный. Председатель превозмог свои горестные настроения и самолично собрался в город к детям Бармина с траурным сообщением.
Фися, совершенно трезвый, с вытянутым лицом и синими кругами под глазами ладил во дворе своего дома гроб. Местный оркестр, состоящий из геликона, валторны и двух балалаек в срочном порядке репетировал Реквием. Над деревней плыли траурные и душераздирающие визги бессмертного творения Моцарта.
Афоня Механошин, Андрон Лободыров и дурачок  Петяня с утра с лопатами отправились на погост копать могилку. Деревня крайне тяжело переживала уход из жизни кузнеца Антона Бармина.

Прасковья Фисина уже почти сутки лежала пластом на кровати. Не ела, не пила, ни с кем не разговаривала. С выплаканными глазами, взлохмаченная, взгляд отсутствующий. Губы её постоянно, что-то шептали. При желании можно было и без сурдопереводчика угадать имя.
Фися ладил гроб, и время от времени заходил в избу, чтобы в очередной раз с подозрением поглядеть на жену. Впрочем, он молчал, мало ли, кто как воспринимает смерть знакомого с детства человека. Так уговаривал Фися сам себя и сам же себе не верил. Но молчал.

Часам к трём дня гроб был готов, последнюю яму в жизни Антона Бармина выкопали. Шофёр Федька, наконец, то отремонтировал УАЗик. Председатель собрал в правлении активистов и перед отъездом в город наставлял их. Впрочем, в правлении и под окнами собралось, чуть ли не пол деревни. Пришёл Фися, на ватных ногах, вся белая пришла его жена Прасковья, вернулись кОпали. Все негромко, с горестными харями переговаривались. Даже продавщица из сельпо Фашистка, и та припёрлась. Любили Антона, что и говорить. За незлобивый нрав, за желание всегда и каждому помочь. Бесплатно, просто потому, что надо.

Председатель, прибитый не меньше других, обвёл присутствующих взглядом и спросил: - Кто хоть пойдёт покойного обмывать?
- Калиниха со старухами только что ушли, - горестно вздохнула Фашистка.
Далее председатель стал распределять, кто, чем занимается. Кто стряпает, кто выносит, кто фотографирует. Минут десять спорили крест ставить или звезду. Большинством голосов решили, что крест.

Неожиданно дверь в сельсовет пинком распахнулась. Все присутствующие повернули головы и раскрыли рты. На пороге с чумным лицом и дикими глазами трясясь всем телом и икая, стояла Калиниха. Первым пришел в себя председатель. – Ну, чё опять, - простонал он.
Через икоту и всхлипывания Калиниха смогла только выдавить тр тр тр. Иван Пантелеймонович зло заорал: - Да говори ты зараза старая, оглоблю тебе сама знаешь куда.
Калиниха от его крика пришла в себя и, сосредоточившись, выдавила, не переставая икать: - Труп украли!
В избе как будто повеяло лютым холодом, все замерли, даже дышать перестали. Сглотнув комок в горле, председатель осипшим голосом спросил – Как это украли?
- А нету трупа. В избе кавардак, на столе бутылки пустые и одна недопитая. Весь стол чернилами залит, а трупа нету!

Такого ещё не бывало на памяти Ебитян, украли труп! Внезапно под окнами послышался гул голосов, а затем истошный женский визг из многих глоток. Дверь в сельсовет распахнулась, и в горницу вошёл весёлый улыбающийся, выбритый и причёсанный труп Антона Бармина собственной персоной.
- Всем привет селяне, - жизнерадостно поздоровался труп. – По какому поводу собрание, или может, пока я в баню ходил, случилось чё?!

В гробовой тишине сбрякав костями об пол и закатив глаза, упал Фися. Кто-то не очень громко, но достаточно продуктивно испортил воздух. Раздался кошачий визг, это Иван Пантелеймонович не разбирая куда, сел на приблудную Муську.
- Да что случилось то председатель? Антон всё ещё глуповато улыбался, но уже настороженность появилась в его глазах.

Председатель, как и положено лидеру опомнился первым. Тяжёлым взглядом он посмотрел на лежащего без сознания Фисю, оглядел окружающих и изрёк: - Имейте ввиду, похороны не отменяются. Всё как запланировали, так и будет.
С вопросом влезла Калиниха: - Дык ежели он живой, так кого хоронять то будем?
Председатель недобро посмотрел на лежащего Егора и твёрдо, не терпящим возражений голосом сказал: - А вот это гамно и похороним, готовьтесь!


Ебитеньевка-13

Не скоро пришёл в себя Егор Фисин, три дня лежал он у себя дома со страшенным нервным срывом. Не пил, не ел, не разговаривал. Переосмыслил всю свою дурацкую шалопутную жизнь. Права Поря всё из-за проклятой водки, всё из-за неё отравы. Фися не уговаривал себя, не льстил, виноват так, что хуже и не придумаешь. Всю деревню взбаламутил, лучшего друга похоронил, а всё из-за неё проклятущей. Эх, давно бы надо было бросить это дерьмо. Чё теперя говорить, ох, как же горько то. Как теперь людям в глаза смотреть, как вообще жить? Фися всплакнул, нет, не от жалости к себе, а от бессилия, что-либо изменить, вернуть назад.

Первой его, конечно же, простила жена Прасковья. Ну а как же, а кто ещё? Впрочем Поря и сама чувствовала за собой кое какую вину, за слабость проявленную ею в день лжепохорон. И хоть была зла она на Егора, а только сердце бабье, оно известное дело не камень. Ведь хороший же мужик, - думала она. Плотник, каких мало, начнёт работать, так и не угонишься. Почитай вся деревня обставлена мебелью изготовленной умелыми руками Егора. Да всё, что хочешь, могут эти руки. Хоть баню, хоть избу, топорище, коромысло, стул, шкаф, домовину…. При последнем слове мысли снова вернулись в нерадостное русло. Эх, водка водка проклятая, кто её только придумал. Прасковья всплакнула.

В дверь постучали. – Кто там, - слабо откликнулась Прасковья. Вошёл кузнец. – Здорово хозяйка, - неловко пряча глаза, проговорил он. – Как там больной то, - глаза Антона повлажнели.
- А чё как, лежит, не ест, не пьёт. За три дня слова не сказал, понятное дело казнится. Тебе бы тоже большой оболтус следовало дать по башке. Вместе ведь жрали то, и рожей по чернилам ты елозил. Ты аспид! А по пьянке чё и не привидится только. Эх, шеромыги, взять бы вас всех алкашей проклятых, да и выбросить, куда нибудь на луну. Жрите там свою отраву поганую, а здесь люди хоть подышут свободно. Ну, чё ты вздыхаешь, чё пялишься на меня глазами коровьими? Иди хоть ты поговори с ним, может, послушает, друзья всё-таки, ведь умрёт. Прасковья опять заплакала.

Сколько же их слёз бабьих, кто их считал? Всю то жизнь мучаются они с нами, из-за чего? Инстинкты?! Редкие радости? Если бы собрать все слёзы пролитые женщинами за тысячи лет, то утонула бы земля в этом бескрайнем океане скорби. И все, равно проплакавшись, берут они себя в руки и идут вытирать нам сопли, жрать готовить для кормильца, стирать его портки улячканные. И если бы была на то моя воля, если бы я только посмел, то бог на всех иконах мира был бы с женским лицом.

Антон зашёл в комнату к захандрившему Фисе. Взял стул и, придвинув его к кровати больного неловко сел. Помялся, потом взял товарища за слабую руку, другой рукой достал из кармана бумажный пакет и робко сказал: - Всё пройдёт дружбан, хватит уже лежать, вставай Егорша. Я вот тут тебе подушечек с повидлом принёс, как ты любишь.



Ветер и дождь, опавшая листва, красные костры рябин, неласковое солнышко. Осень пришла в Ебитеньевку. Урожай силами городских помощников убран вовремя. По всем показателям отчитались колхозники аккуратно, в срок и с прибылью. По предыдущим главам моего повествования может сложиться мнение, что селяне только и делают, что горькую жрут, да дурака валяют. Конечно это всё не так, водка она в промежутках, по выходным и праздникам. В остальное же время работа, до седьмого пота, до ломоты в суставах. Жрать то все хотят и колхозник и горожанин, а значит и пахать надо так, чтобы всем хватило, да ещё и на развод осталось. А вот когда сделана работа на все сто, тогда и расслабиться не грех. Праздник устроить большой и светлый. Умеет деревня работать, умеет, и отдыхать ежели время есть и повод.

Сегодня у селян как раз такой день, есть повод и повод о-го-го! Нынче колхозники провожают в армию сыновей своих. Ваську Лободырова, Егора Калинина, да Стёпку, старшего Талызинского сына. Младший то помер на другой день после похорон ведьмака.

На поляне возле сельсовета расставлены столы большой буквой П. На столах чего только нет из съестного, всей деревней старались. Ну, а как же, не чужих, поди, провожают, а потому складчина. Каждый тащит из дому что есть, всё для общего стола. На столбе с репродуктором копошится одноглазый электрик Андрюха Попов. О прошлом годе вернулся он из Чечни. Уходил с двумя глазами, вернулся с одним. Андрюха налаживает музыку, а на крылечке сельсовета сидит местный дурачок Антоша, уже чуток пьяненький, но с гармошкой. Лет пять назад Антоша зимой провалился под лёд Ивушки. Сколь метров его волокло подо льдом, не считали, а только выплюнула его река на перекате, где льда нет. Выплюнула уже дурачком. Антоша почти не говорит, только улыбается, да всех любит. Единственное, что сохранилось в башке у парня от прежней жизни, - это гармонь. Голова всё перезабыла, а пальцы напротив, помнят. И такого гармониста поискать!

Председатель Иван Пантелеймонович сидит у себя в кабинете и разучивает напутственную речь, составленную по случаю праздника счетоводом Межбулкиным. На дворе возле стола суетятся бабы. Расставляют снедь, посуду, бутылки со спиртным. Потихоньку начинает подтягиваться народ. С шутками со смехом рассаживаются за столы. Вышел председатель, все притихли, ждут. Момент что и говорить торжественный. Не каждый день уходят из колхоза молодые мужички Родину защищать.

Иван Пантелеймонович прокашлялся, обвёл присутствующих торжественным взглядом и всё перезабыл к едрене фене. На секунду смешался, но лидер, он и в Африке лидер, не задарма назначали. – Дорогие мои соотечественники, селяне, - зазвенел голос хозяина.
- Сегодня у нас непростой день, сегодня праздник у нас огромный. Провожаем мы хлопцев наших в армию и не просто в армию, но Родину защищать. Всего час назад разговаривал я по телефону с районным комиссаром. Можете гордиться друзья мои. Не в стройбат идут наши пацаны, не дачи генералам строить. На дальневосточную границу, на Амур их Родина направляет. Вот значит, какое доверие оказала нам страна и правильно оказала. Я ведь часто бываю в городе, у брата, у шуряка. Навидался, насмотрелся на их нравы. Порченные они все, благами цивилизации, вседозволенностью. А вот как раз наши то парни и не такие. Раз в пограничники берут, значит, верят нам, а?! К вам обращаюсь Василий, Егор, Степан! Помните эти слова, это высокое доверие Родины. Служите честно, не смотрите на других. Делайте так, как подскажет вам совесть, как велит сердце. Помните об уставе. А главное всегда знайте, что за вами Родина. Что в тылу мы остались, ваши отцы, матери, братья и сёстры. Сделайте всё возможное, чтобы не посрамить нас. Ну, с богом ребяты!
Зазвенела посуда, забулькало разливаемое спиртное, проводины начались.

Антон с Фисей сидели рядышком. Фися пил клюквенный морс, а кузнец, чтобы поддержать дружка пробавлялся квасом. Народ уже порядком разогрелся, начались шутки, приколы. Антоша даром, что дурак как знал когда начинать. Растянул меха, и над поляной поплыла любимая всеми «По диким степям Забайкалья». Сотня глоток тут же подхватила песню, и она зажила, зазвенела. Спели «Ой цветёт калина», «На Муромской дорожке». Дальше пошли частушки, кто помоложе выскочили вкруг и пошло под лихие звуки гармони…

Из-за леса из-за гор,
Показал мужик топор.
Но не просто показал,
Он его к хрену привязал.

Всеобщий хохот, а дальше ещё круче прежнего…

Бабы спорили в метро,
У кого ОНА с ведро.
Оказалось что с ведро,
У начальницы метро.

И смех и пляски до упаду. Хорошо! Ох, и хорошо же гуляет Русь! Где ещё такое увидишь и услышишь? Дружно, радостно, одна большая семья. К ночи понятное дело перепьются, передерутся до красных соплей. Но не по злобЕ, нет. Просто люди мы такие, а драка вроде национального признака, вроде спорта.
Широк русский человек, - говаривал Ф.Достоевский, и прибавлял, - я бы сузил. Да вот хрен тебе, кто бы ещё дал суживать. Не надо этого делать, уже многие пробовали, и всегда плохо кончалось. Не трогайте нас. Ну, лежим на печи, ну сморкаемся в телогрейку. В вашу что ли? Не тронь говно, оно и пахнуть не станет. А тронете? Ну что ж, Непрядва с Чудским вам пухом. Так салазки загнём, сами себя в задницу расцелуете. Ах, трудолюбивые голландцы, ах аккуратные немцы, ах изячные французы. Чё надо?!

Вот мля учителя нашлись. Да нас учить, всё равно, что сзади засучить. Понемногу доставать, так може и начнём понимать. Идите своей дорогой, пока пропускаем, а к нам не лезьте. А кто ещё не уразумел, то скидавай штаны и становись в позицию «ожидание».

Потому и провожаем мы два раза в год мальчишек своих в армию служить, что шибко дорога нам эта земля, которая зовётся Святая Русь. Так что имейте ввиду, ежели медленно запрягаем, это ещё не значит, что ездить разучились. А Русь, она всегда будет Русскою и ни какой другой. Спаси нас господи!


Ебитеньевка-14

Гуляли, как водится всю ночь, до самого утра. И уже когда на виднокрае зарозовело, начали потихоньку, кто ещё мог разбредаться по домам. Те, кто не мог так, и остались коротать ночь за столами. Кто на лавке, кто мордой в салат, а кто и вовсе под столом. Андрон Лободыров разметавшись как огромный лев, спал на крыльце сельсовета. Снилась Андрону жена председателя Анфиса, ласковая и покладистая. Губы Андрона плямкали складываясь в бантик, огромные в жёлтых камешках мозолей ручищи нежно и трогательно гладили ступеньку крыльца, мотня подозрительно топорщилась и подрагивала.

Ивану Пантелеймоновичу лежащему дома, рядом с женой снилась война. Он партизан, попавший в плен к карателям. Враги, привязав председателя к дереву, пытают несчастного. Главный фашист с лицом Межбулкина орёт: - Говори сука коммунистическая, где деньги, которые были выделены тебе на ремонт школы?
Иван Пантелеймонович силится ответить, но как водится во сне, его язык словно прилип к нёбу и ни с места. Одна рука председателя вдруг освобождается от пут, и он хватает ею гестаповца Межбулкина за промежность. Страшный удар в челюсть потрясает партизана, и он не вполне проснувшийся слышит злобное шипение жены Анфисы: - Ах ты, гнида пьяная, ты Куды полез своими каркалыгами, вовсе ласково то разучился?
Она сталкивает мужа с кровати, и он идёт досыпать в угол на сундук.

Фисе снится, что он летает. Раскинув огромные белоснежные крылья, он взмывает над деревней, всё выше и выше. Тёплые воздушные потоки, поднимающиеся от земли, подхватывают его и Фися парит. Восторг, наслаждение, оргазм! Далеко внизу, прямо под ним стоят районные начальники с председателем, и Фися не удержавшись долго и сладостно, с высоты птичьего полёта мочится на них. Хорошо!

Антону Бармину снятся дети. Они ещё маленькие и отец играет с ними в траве возле дома. Ещё живая жена с тёплой улыбкой смотрит на них с крыльца.

Продавщице из сельпо Фашистке снится ревизия и недостача. Участковый Шмаков надевает на неё наручники и голосом Ельцина говорит: - Ну, всё панимашь, допрыгалась стрекоза, выходи на расстрел. При этом он больно тычет её в спину пистолетом. Фашистка во сне ёрзает, комкает простыню, скрипит зубами, потеет, но проснуться не может.

Шмакову снится зоопарк. В клетках сидят самые разнообразные звери, но с человеческими головами. Вот мартышка, с красной (будто кожу содрали) задницей и головой Егора Фисина. Рядом огромный северо-американский медведь гризли взирает на посетителей добрыми и грустными глазами кузнеца. В соседнем загоне перетяфкиваются шакалы. Один из них подозрительно похож на счетовода Межбулкина.

А самому Межбулкину снится экзекуция. На длинной и тяжёлой лавке лежит привязанный председатель. Два здоровенных толстых чёрта порют его по голой спине нагайками. Шкура Ивана Пантелеймоновича покрыта страшными кровавыми рубцами. Председатель тонко по бабьи визжит, а Межбулкин, почти теряя сознание от наслаждения, из большой бутылки поливает раны Хведи уксусом.

Спит деревня, спят её жители. Плохие и хорошие, добрые и злые, весёлые и грустные, труженики и лентяи. Спят лошади и коровы, собаки и кошки. Лишь далеко за околицей плывёт тихая и печальная песня: - Только слышно по улицам где-то, одинокая бродит гармонь.



Зима пришла как-то вдруг, неожиданно. Не пришла, а подкралась, как в русской поговорке подкрадывается конец, в простонародье именуемый несколько иначе. Деревья давно стояли голые и готовые, как голый и готовый стоит…впрочем, это не важно. Лужи по утрам затягивало тонким ледком, земля под ногой вкусно похрустывала и вдруг! И вдруг проснувшись утром 7-го ноября, Ебитяне проковыряли глаза, и ахнули. Деревья, улицы, крыши домов и сараев, всё покрыл толстый и пушистый снежный плед.

Кто-то ворчал по привычке, кто-то улыбался и лишь одни ребятишки довольные до ушей деловито сновали по улице. Уже пытались лепить снеговиков, уже перебрасывались снежками. Как же, для пацанов зима всегда праздник, а нынче праздник вдвойне. На календаре как ни как седьмое ноября.

Ещё накануне электрик Андрюха украсил сельсовет и примыкающие к нему проулки красными флагами. А центральную улицу так и вовсе перегородил транспарантом. Не ясно, из какого отстойника он его надыбал, а только метровые белые буквы с алого полотнища цинично и не ко времени сообщали тем, кто ещё не в курсе: «Да здравствует Ленинская Коммунистическая партия, надежда всего прогрессивного человечества».

Повесил Андрюха транспарант, растянув его на столбах через всю улицу, и ушел к дружку Гришке Медведеву, по случаю праздника брагу пить. И лестницу куда-то утащил в неизвестном направлении. А председатель, Иван Пантелеймонович Хведя, увидав транспарант, временно лишился дара речи. По всей стране подличая, предавая, обвешивая и лицемеря на каждом шагу, семимильными шагами идёт перестройка, а тут такое…

Лестницу председатель не нашел, Андрюху не нашел тоже, да и слава богу. Желающих в праздник лезть на столбы понятное дело не нашлось. Плюнул председатель в сердцах, выругался в три погибели, да и пошел за-ради праздника Анфису раскручивать. Так и остался транспарант с нелепым лозунгом в надежде, что прогрессивное человечество ещё подтянется.

Да и бог с ним, это же деревня, глухомань. Все великие дела вершатся в столицах, все революционные процессы начинаются там же. Пока в столице испортят воздух, пока эта смрадная волна прокатится по просторам великой империи, пока дойдёт до глухих закоулков вроде Перми или Ханты-Мансийска. К тому времени уже, и вонь выветрится и мысль пообтешется. И теперь вроде бы не совсем она и революционная, а так себе, херня! Очередной маразм, очередного маразматика. Очередной понос, вновь назначенного засранца.

Ну а здесь в глухомани все гораздо проще. Надо сеять, пахать, дёргать за сиськи коровушку. Ну, какая в задницу политика, какие ваучеры? Подскажите лучше, где взять запчасти для трактора, минеральные удобрения, солярку. А, что, выборы? Ой, отвалите, не будите Муму. Давайте по старинке, вы нам быстренько скажете за кого голосить, а мы скоренько проголосим, только отъебитесь. Ведь ясен хрен, давно решили, кто на трон сядет, так что же вы вагину смешите, она в ближнем рассмотрении итак вылитый Жванецкий.

По телевизору жирный и красивый политик, сальным поставленным голосом красиво говорит о примирении. Непонятно, кого он пытается примирить? Жирных с худыми, богатых с бедными? Зажравшегося барчука Микитку, построившего себе «Троекуровское» поместье и бабу Фросю, собирающую в мусорном контейнере хлебные корки. По другой программе идёт богослужение из православного собора. Ещё более толстый и лоснящийся боров в золотой рясе пытается донести до сердец народа мысль не новую, и воняющую как обосравшаяся корова. – Вся власть от бога!

Ну, так ясен член! Сначала любыми средствами захватывают эту власть, шагая по трупам беспризорных детей и увечных стариков, не слыша, как под кованым сапогом хрустят их птичьи косточки. Но зато когда захватили и плотно осадили жопы в державных кабинетах, можно и про бога вспомнить, о милосердии поговорить, а особливо про левую щёку.
Политика эта стара, как дерьмо Якутского мамонтёнка, но всё ещё так же надёжна, как и века назад. Ведь какой дурак полезет в драку, если можно лежать на печи, сыто пердеть и давить мандавошек!

И упаковано это гавно броско и красиво. Мир, дружба, солидарность! Милосердие, сплочённость! А вместо громоотвода вдуть обывателю какую ни то Чечню или Карабах. Переключить настроения. Ведь гораздо приятнее ругать мусульманина, нежели своего, пусть и упыря. Верещать с пеной у рта о засилии «чёрных». А тем временем попривыкнется, пообтешется. А орган, который с визгом вдули в анал, можно будет выдать за профилактическое средство, ну, скажем за геморроидальную свечу. И говно обильно растекшееся по всей державе, будет выглядеть совсем иначе, в замечательном телешоу «На контроле минеральные удобрения».

А неповторимая и единственная в своём роде передача, заменившая собою и по праву любимую всеми «Вокруг смеха»? Ну, вспомнили? Да «Прожектор перестройки» конечно же. И полезно и удобно, но главное, чтобы управлял сим светочем свой, подготовленный прожектёр. И светил туда, куда пальчик державный покажет. Короче перестройка, - это большой и светлый праздник, (вспомните иудеев) праздник обрезания. Вот только обрезают очень коротко, так, что и подержаться не за что, ежели писать восхочется.

А что Ебитеньевка? Наша деревня празднует день седьмого ноября! Поднимаются рюмки и стаканы, произносятся тосты и здравицы. Колхозники свою задачу выполнили сполна. До следующего урожая хватит стране и картохи и свеклы, и капусты и хлебушка. А не хватит, так мы в Оклахомщине с Арканзасщиной закупим. Не привыкать!
Ну, а по сему не грех и выпить за-ради праздничка, песню спеть хорошую и добрую. Улыбнуться соседу, исподтишка подмигнуть соседке. А повод? А название праздника? Да какая на хрен разница? Заработали!


Ебитеньевка – 15

Зимой жизнь в деревне замирает. Ну, не то чтобы замирает, однако темпы не летние, знамо дело. Слегка суетятся на птичнике, что-то имитируют на скотном дворе, но основная масса Ебитян находится в зимнем анабиозе. Поел, попил, поспал, посра… сразу всего и не упомнишь. Но, с другой стороны, летом, когда рабочий день двадцать пять часов в сутки, выложились так, что зимой не грех и посачковать, за всё заплачено.

С утра в воскресенье, пока жена Парася задавала корм скотине, Фися потихоньку навострил лыжи. Прихватил рюкзак и намылился в лес. Конец ноября, первые морозцы уже заявили о себе, вытрясли горечь из лесной рябины. Теперь стоит она, сладкая и бесхозная, дожидается усердных рук. Это дело Фися бабам не доверял. Сам варил из рябины варенье, квас, заготавливал на всю зиму целительный сироп, впрочем, подпустив в некоторые бутыли градуса. Наливка получалась обалдеть! При этом воспоминании Фися сладко зажмурился и почмокал губами. Уже месяца полтора Фися не прикладывался к спиртному, а потому почуял себя героем. Отлегло, стало быть, от жопы то.

Недавно хвастал он перед другом, Антоном Барминым. – Представь себе кузнец, не пью и в рот не беру.
Антон неторопливо подумал, почесал в башке и заявил: - То, что с пьянкой завязал молодец, хвалю. А вот то, что в рот не берешь, так это ты может и зря брат. Попробуй, чем чёрт не шутит, авось за уши не оттащишь опосля.
- Ты сука кузнецкая не заговаривайся, вопсче штоли придурок окабанел, - окрысился Фися.
- Да ладно, не злись, - рассмеялся Антон. – Это я тебе смену пола припомнил, аль забыл?
- Да ладно Тошка, чё нам с тобой делиться, - смутился Фися. – Два дурака в одном месте, это почитай пол умного получается.


Фися шел на лыжах резво и привычно. До Васильевского лога, где он ещё с лета приглядел целый выводок рябин, осталось вёрст семь-восемь. Легко толкнувшись палками, Егор свистнул по-мальчишечьи и заскользил по косогору вниз, в распадок. Хрен его знает, откуда вылез этот пень, только не было и уже здесь. Удар, хруст лыжи, Егора подбросило вверх и с размаху хрястнуло всем телом о матерую сосну. Очнулся не сразу, не вдруг. Сколь лежал непонятно, но, судя по тому, что пальцы без потерянной при ударе рукавицы перестали гнуться, - долго! Сматерившись начал вставать и вскрикнув, завалился в снег.

Жгучая боль полоснула ножом по голеностопу. В валенке хлюпало. Прикусив губу, Егор медленно, роняя слезы, снял валенок. Едриттваю с молитвою, - прошептал он непослушными губами. Белая фланелевая портянка была насквозь в крови, хоть выжимай. Замёрзшие пальцы с трудом размотали замерзающую материю. Увиденное повергло Фисю в ступор. На глазах распухающая и синеющая нога и бело-розовый, губчатый осколок кости. Острый и зазубренный.

Прокусив до крови нижнюю губу и глотая солёное Егор судорожно принялся костоправить. Рвать исподнюю рубаху на ленты и бинтовать перелом. Как заводной приговаривая при этом, - пока не началось, пока не началось!
Только управился, только пристроил раздутую ногу в разрезанный валенок,… и тут началось! Боль ударила такая безжалостная и дремучая, что Фися аж сикнул в портки и взвыл нечеловечески! Взвыл тоскливо и жалостно и ему тут же ответили сразу несколько таких же тоскливых голосов.
Егор услышал и расхохотался. Только вас и не хватало, а щас нормалёк, полный комплект! Зима, снег, перелом бля открытый, до деревни вёрст пятнадцать и волки. А боги, словно в насмешку над человеком подкинули новую вводную. Белыми мохнатыми хлопьями пошел снег. Сначала прямо, потом под углом. Снег, ветер и позёмка, что может быть лучше для безногого в зимнем лесу?!

К вечеру похолодало, ветер усилился. Мелкий злой снег с рычанием бросался в лицо, лез в уши, в нос, за шиворот. Маленький костерок, разведённый Егором под прикрытием могучей вековой сосны давал ощущение уюта и защищённости. До ночи Фися закусывая губу и потея от боли, постарался набрать как можно больше хвороста и сушняка. Когда его спохватятся, когда поймут, что припозднился, когда, наконец, забеспокоятся и начнут искать? А Уральская тайга, это вам не какие нибудь вонькие джунгли экваториальной Африки, с ихними, тьфу, змеями и леопардами. Имела с брызгами наша тайга ихонные джунгли, которыми можно только голожопых негров пугать, да сальных избалованных америкосов. Здесь в тайге хозяин медведь, пока спать не завалится. Такой же медлительный и нерасторопный, как и сам русский мужик. Но уж ежели зацепишь ненароком за живое, тогда пощады не жди.

Зимой, когда хозяин укладывается спать, над лесом безраздельно властвуют волки. Сбиваются в стаи и рыщут в поисках поживы. Попадёшь в поле зрения, милости не жди! Вытают к весне белые, дочиста обглоданные косточки. А по верху хозяйствует рысь. То же та ещё бестия, спаси и оборони попасть на её территорию. Раньше ещё говорят, росомаха шалила, так то совсем беда. Сытая ли, голодная, всё равно убьёт! Почему и боялись её охотники и ненавидели. Правда согнали росомаху, ушла. Но остались волки, а это больше, чем достаточно.

Это и многое другое пронеслось перед мысленным взором Егора Фисина. Плотника совхоза «Ленинский орган», отца троих детей. Фантазёра, хвастуна и пьяницу. Самого доброго и безотказного человека деревни. Не обидевшего за свою жизнь даже муравьишку. Замерзавшего в пятнадцать верстах от тёплой печки, от жены. В заснеженном плену Уральской тайги. Уплывающим сознанием зацепился Фися за воспоминание о главном, о друге своём Антошке. Всю жизнь они прожили вместе, бок о бок в родной деревне. Ругались, мирились, спорили до хрипоты. Но друзей закадычнее их по всей округе не сыскать. Егор улыбнулся, - эх, Тошка Тошка. Как ты без меня то будешь, паразит закопченный? С этой улыбкой на белом обескровленном лице его и нашли под утро.


Первым на сугроб с телом Егорши Фисина наткнулся Афоня Механошин. – Сюда, - не своим голосом заорал Афоня. Путаясь в широких охотничьих снегоступах, к нему подбежал Антон Бармин, потом участковый Шмаков, ещё мужики. Раскопали сугроб, вынули маленькое и худенькое тело. На белом, замерзшем лице Фиси застыла добрая, чуть обиженная улыбка. Глаза Антона начали наполняться слезами, в ушах зазвенело.

… проснись сука, - это кричал Андрон Лободыров. – Да проснись ты мудак, ишь рассопливился, тёплый он, гнётся.
Участковый скинул с себя толстый, тёплый бушлат и расстелил его на снег. С Фиси сняли одежду и полуголого разложили на нагретую Шмаковскую униформу. Кинулись в несколько рук растирать снегом. Лицо, руки, ноги, грудь… Кожа белая и неживая до этого, вдруг, как по волшебству начала розоветь, стало быть, кровушка поднялась из недр. Антон прильнул ухом к груди друга, долго-долго вслушивался, все замерли и вот оно долгожданное тук-тук…
Запруда Антоновых слёз прорвалась, Горячие капли упали на Куринную грудь Фиси. – Ну, не молчи дружбан, не молчи, - прошептал кузнец.
И в ответ ему слабый Фисин шёпот: - А я и не молчу, я уже давно хочу браги.

Ебитеньевка – 16

Три пальца на левой руке всё же пришлось отнять, указательный, средний и безымянный. Пока загорал без сознания и без рукавицы, они взяли, да и того, издохли. На руке осталось чёрт те чё! Большой и мизинец, из-за бинтов торчащие растопыркой, в международном, приглашающем на выпивку жесте. Вторую неделю лежал Фися в больнице и вторую же неделю весь медперсонал и пациенты, имевшие неосторожность попасть в эти трагические дни на койку, тихо вешались. Ногу Фисе сохранили, чего нельзя было сказать про доброе расположение духа.

Сначала он просто капризничал, хочу, не хочу. Потом, когда более менее пошел на поправку его капризы перешли в качественно новую стадию. Живая природа Егора бунтовала против лежания, уколов и перевязок. И Фися буквально стал злым демоном второй хирургии райбольницы.

Научившись пользоваться костылями, он приобрел мобильность и маневренность. В течение дня его можно было увидеть в самых удаленных уголках лечебного заведения. На кухне он давал советы поварихе, как лучше приготовить рыбу, так, чтобы и больным хватило и домой (ехидно) унеслось. В ординаторской Фися предлагал качественно новые и революционные методы удаления того или иного органа. Изъявляя при этом самое живейшее желание поучаствовать лично. Зайдя сразу после подъёма в женскую палату к полураздетым бабам, на их протестующие крики пожимал плечами и предлагал помощь в одевании самого нижнего белья. В кочегарке он призывал экономить уголь. В прачечной дотошно проверял качество выстиранного белья. В процедурной следил за тем, чтобы один и тот же разовый шприц не использовали дважды.

Соседи Фиси по палате были близки равно, как к убийству, так и к суициду. А лечащий врач Андрей Андреич всерьёз подумывал о досрочной выписке и цианиде. Два раза к другу приезжал Антон Бармин и всякий раз Фися закатывал грандиозный скандал, уговаривая кузнеца забрать его домой. Наконец, когда терпение Андрея Андреевича лопнуло, а здоровье проныры не вызывало опасений, решено было выписать больного к едрене матери. Каждый раз, когда Андрей Андреич заходил в ординаторскую, врачи, сёстры, санитарки с надеждой смотрели на него, а доктор, морщась, как от зубной боли отвечал: - да скоро уже, скоро!

Но судьба, вздорная баба распорядилась иначе. В пятницу, когда готовились документы на выписку, а медперсонал замер в предвкушении праздника, вмешался господин случай.
Фися, лентяй по призванию, заленившись идти до лифта, как обычно решил съехать жопой по перилам до первого этажа, дабы провести ежедневную инспекцию кочегарки. Этот гвоздь давно пора было забить в перила, но всё не доходили руки. А вот до Фисиной задницы дошло в полном объёме. Ойкнув, Фися совершил резкое перемещение в пространстве и пролевитировав метра три, врезался башкой в телевизор «Панасоник», стоявший внизу, в холле.

Вы думаете, он умер?! Щас, дождётесь! Умер телевизор, а Фися с сотрясением мозга остался терроризировать здравоохранение ещё на неделю. В этот трагический для Советской медицины день Андрей Андреич хватив залпом, стакан спирта сидел в ординаторской и жаловался мраморному бюсту академика Павлова. – Сам виноват, не углядел! Надо было брать под руки, а ещё лучше связать и силком тащить в машину. А сейчас?! Эх, бляха муха-цокотуха, ещё неделя террора. Ну, ничего, посмотрим, кто у нас тута врач, а кто дак и не очень.
Андрей Андреич, пьяно хихикнув, достал из своего загашника коробочку «стратегического», припрятанного на вдруг пургена. Унянчим дитятку и не пикнет!

Два последующих дня, больница вобщем, а так же палаты, кочегарка, столовая и больные не видели Егора Фисина. Зато крайнее очко в мужском туалете было регулярно занято. Из-за перегородки доносился треск, неумолчный шорох бумаги и жалостные всхлипывания. В понедельник утром, Фися, смирный и робкий, как пленный фашист под Сталинградом постучался в ординаторскую.

Андрей Андреич оторвался от бумаг: - Ну, кто там скребётся, заходи!
- Добрый день в хату, - промямлил Фися. – Я тово, домой меня отпустите, походу умираю. Хочу перед смертью бабу повидать, ребятишек.
- А с чего это ты Фисин решил, что помираешь?
- Дак я это, срусь уже два дня. Даже как бы и не хочу уже, а оно не проходит, течёт и течёт. Ещё вот разок зайду в туалет, посру, посмотрю, а меня и нету уже. Всё, весь высрался, до отказа.
Андрей Андреич смутился и, переглянувшись с бюстом Павлова, сказал: - Ты вот что Фисин, не говори ерунды. Ничего ты не умираешь, всё идёт по плану. Это у тебя шлаки выходят. Завтра назначу тебя на выписку. Будешь у нас новый, чистый, красивый. Ещё и женишься!
- Да я доктор вроде уже женат?
- Ну, тогда разведёшься, - бодро парировал врач. – Нога твоя зажила, хромота останется на некоторое время, а так фигня. Культяпка твоя в норме, а на башку тебе вообще грех жаловаться, на ней гвозди можно править.
- Доктор, я вот насчёт руки хочу спросить. Скажите, я буду играть на скрипке?
Да не вопрос Фисин, вон Паганини Никола одним пальцем, на одной струне «Мурку» играл и чё?! Да все тащились! А ты что, хуже?
Фися почесал репу, - вот ведь чудеса в решете. До чего докатилась медицина. Никогда в жизни не играл на скрипке, а теперь буду!



Ебитеньевка-17


Ну, вышел Фися из больницы, ну без пальцев, хромой, и что?! Думаете захандрил, запил горькую? Щас, как бы ни так! Не таков Егорша Фисин человек, чтобы из-за дерьма всякого в хандру падать. Вообще, Русичи сделаны из совершенно других экскрементов, нежели всё остальное человечество. Помните, как в песне:
Нам нет преград,
Ни в море ни на суше…
Говорят запрягаем медленно, но ведь запрягаем! А уж если запряжём такого наездим, спаси бог! Изобретем ковер-самолет, продадим фашисту за флакон шнапса. Шнапс выльем, бутылку сдадим, а на вырученную мелочь купим пузырёк «Шипра», выпьем и тут же начистим харю, тому самому немцу. А не хрен выделываться, все как люди - мама, а он гадина - муттер.

Море нам по колено, это ещё Пётр доказал. А если не по колено, а глубже, так мы его засыплем, а рядом новое выкопаем, в соответствии с национальными требованиями.
Нам всё легко даётся и так же легко пропивается. Мы всё умеем, всё можем, всё посмеем, но у нас ни хрена нет! Почему нет? А лень! Всё у нас растёт, всё процветает, но предпочитаем купить у соседей. И как сказал один среднестатистический умник, - Я:

Хронический лентяй я, плакать поздно,
Ведь бог меня отметил этой пробой
И если захочу испортить воздух,
То пёрнуть предпочту чужою жопой.

Приобрётши, мы не скачем в экстазе до потолка. Потерявши не рвём волосья на задницах. Всё суета! Мы печные, кирзово-телогреечные философы. Легко пришло, легко ушло. Не жили богато, не хер начинать! Утро вечера мудренее. Это всё о нас. Мы почти все дремучие, совхозные Фиси. И хотя многие получили прекрасное образование, надели фраки с лапсердаками. Научились говорить по импортному О,кей и козявки уже не мажем под стул на котором сидим, а аккуратно скатываем в мячик и убираем в платочек, на потом. Кушаем вилочкой и ножичком. Ротик промокаем салфеточкой, - на людях! Но дома, в глубоком тылу с нас мигом слетает вся эта вшивая позолота, и тогда…. Под стул, рукавом, после еды громко рыгнуть, а уж если пёрнуть, то так, чтобы обои отслоились, а соседи в ужасе вызвали 911.

Нам нет преград! Во истину, не построили ещё таких преград, которые бы могли остановить Русича! Мы сами преграда, кого хошь остановим. Проверено! Наполеоны, Гитлеры, Карлы всякие двенадцатые обломали о нас конечности. А некоторые так капитально зацепились яйцами, что тут и остались навсегда. Непрядва им пухом! А потому нам хоть палец отрежь, хоть жопу ампутируй, не заревем. Да мы сами себе ноги трамваем удалим, а потом сядем в подземном переходе и за день сделаем месячную зарплату токаря-универсала. Земля юдоль скорби? Ну, не знаю, не знаю.


Вот и Фися не заревел, ну, попыхтел маленько в мастерской, напридумывал кучу приспособлений заменяющих отсутствующие пальцы, и вперёд!  Что может классный столяр-плотник с семнадцатью пальцами? Да всё, что угодно! Топорща, коромысла, рамы, наличники. Стулья, табуретки и ещё море всякой всячины. А пацанва от Фиси вовсе не отходит. Ведь это и свистульки и сабельки и пистолеты…. Да хреналь нам три пальца, тьфу! Для мужика один палец важен, а остальные так, группа поддержки, подтанцовка, бэк-вокал, едри меня в альвеолы!



Чего только не бывает на белом свете, каких чудес не случается. Живи хоть тысячу лет и всё равно не перестанешь удивляться всей многогранности, всей пестроте и непредсказуемости этого такого маленького и такого огромного мира. Говорят, человек переставший удивляться своё уже отжил и теперь черпает из чужого срока. Такое чудо, наверное величайшее из чудес произошло с кузнецом Антоном Барминым. То ли боги наградили за жизнь праведную, потраченную на и для людей. То ли Сатана, змей древний решил подшутить над мужиком под старую задницу. Антон влюбился!

И раньше понятное дело монахом не был. Случались женщины, девки бывали, до жены и после. Да чего греха таить и во время жены тоже случались блядские рецидивы. Но, чтобы вот так, как хреном в темя?!Грешным делом Антон уже подумывал, что всё, в тираж вышел, отпрыгался. Ан нет, не тут то было. А как всё началось!

Сидел Антон воскресным вечером за столом в горнице и занимался любимым делом. Был у кузнеца секрет, о котором частично знал только друг его, Фися. Дело в том, что уже не первый год марал Антон бумагу, писал стало быть. И не просто писал, а сочинял сказку в стихах. О чём? А обо всём по не многу. Простая тема, о простых деревенских тружениках, живущих в таёжной Уральской глухомани. Но, это, как говорится в конце повести прилагается, а автор опять увлёкся.

Так вот, сидел Антон за столом и трудился, как вдруг…. О это вдруг, сколько счастливых моментов оно приносило нам, сколько слёз, горя и разочарований. Жалобно вскрикнув отворилась дверь и в избу без стука и приглашения вошла Настасья Талызина, дочка подохшего недавно ведьмака.
- Здорово живёшь Антоша, улыбнулась Настя. – Что один скучаешь, или совсем старый стал?
Антон удивлённо вскинул брови, вот уж гостья так гостья, но вслух прогудел: - Вот уж кого не ждал, так это тебя Настёна. Случилось что, или не дай бог в гости к затворнику решилась заглянуть?
Настя загадочно улыбнулась, - забыл ты кузнец, что за день сегодня. А ведь знатный день, только вы мужики такого не помните.
Настасья поставила сумку с которой пришла на край лавки и принялась вынимать из неё гостинцы. На столе появился пирог с рыбой, шанежки наливные, коробка конфет и большая бутылка красного вина.

Антон немного опешил. – А чё, по какому поводу празднуем, я что-то и не упомню. По календарю вроде всё чёрное, а про себя подумал. Ох, до чего же Настюха хороша, ни хрена бабе не делается. Влюбиться бы в такую, так ведь поди на хрен пошлёт. Кому я нужён, старый полуимпотент. А Настя опять загадочно улыбнулась. – Я ведь тебя Антоша ещё со школы помню, правда ты на год старше учился, но запал в душу и всё тут. Всегда ты мне нравился, все эти годы.

Антон покряхтел, спрятал глаза и признался: - Эх, да чё говорить, я ведь тоже давно на тебя глаз положил, а всё боялся подойти. То сам был женат, то твой покойный алкоголик мешал. А время то ушло.
- Ушло ли, - Настя хитро улыбнулась. – Так вот, по поводу праздника сегодняшнего. Помнишь ли соколик, как я из города после техникума приехала? Мне тогда двадцать было и за мной уже Мишка ухлёстывал, царство ему небесное. А в тот вечер Мишка в рейсе был и мы с тобой кузнец на крутой тропочке над Ряшкой встретились. Луна была, трава мягкая и пахучая и ты был, молодой и красивый. Со словами ласковыми и руками большими и сильными.

Антон смутился, а память-сука услужливо отлистнула календарь на двадцать лет назад. Всё вспомнил Антон, ничего не забыл. А Настасья продолжала: - Так вот скажи мне кузнец се же час, как на духу. Тебя не держат, меня не пасут. Я тебе хоть немного нравлюсь или вовсе кляча старая, не годная уже ни на что?
- Ох и чертовка баба, - подумал Антон, а вслух промямлил, - ты Настёна и старухой будешь самая красивая, а щас дак и вовсе, ну тово, нуу….
Настя звонко рассмеялась, - ну а раз тово, тогда вот тебе мой сказ Тоша. Бери меня замуж, не прогадаешь! Сколь даст бог, всё наше будет. Хватит горе мыкать по одиночке.

Антон вдруг расхохотался так, что листы бумаги с его писаниной разлетелись по всей горнице. – Ишь, опередила прыткая. А я думаю, как бы к ней подластиться, на какой козе подъехать?
- А не надо ко мне Тоша подъезжать, я сама пришла, не принуждали.
Настя шагнула к кузнецу, Антон встал. Вот она искра божия, вот она стрела голого крылатого засранца!

Двумя часами позже Антон лежал в постели и обнимал своей шершавой рукой мягкое плечо женщины, ждавшей его более двадцати лет!
Бог! Что ты делаешь с нами? Зачем эти испытания, за что муки эти? Только с одной проблемой разберёшься, только одну беду преодолеешь, глянь уже новая вводная поступила, хлеще прежней. Во истину земля, это юдоль скорби!

Девяносто девять процентов этой земной мороки скорбь, горе, проблемы, беды. Зато одному оставшемуся проценту радуемся, как дети и ссымся кипятком. Эх, жизнь, и родиться то мы не вольны. Всё за нас продумали, что положено, куда надо впрыснули. Закон природы, едри его в аденоиды!
С другой стороны ведь живём, ведь радуемся солнышку, первому свиданию, первому агу ребёнка. Значит есть смысл во всей этой хренотени, которая называется ЖИЗНЬ!

ЕБИТЕНЬЕВКА (послесловие)


Дорогая моя Ебитеньевка. До боли в сердце, до спазма в горле родимая моя сторона. Глухая, угрюмая, спрятавшаяся в медвежьей берлоге, под сенью Уральских лесов. Где то там, в большом и якобы светлом мире дуют ветры перемен, гудят станки, двигаются шагающие экскаваторы, летят в космос Гагарины. Но что тебе, простая и забытая богами до всей этой хренотени. К чему тебе этот ветер? Ведь как сказал один великий человек:

Нам ветер свежих перемен,
Всегда вдували через жопу…

А потому сиди родная в берлоге и береги сию часть тела. Ведь в отличие от почек или лёгких она у нас одна. Сиди и береги своих жителей. Ведь именно они по моему разумению и есть люди, соль земли.

Они просто сеют, просто косят, просто с утра до вечера дёргают за дойки. Пасут свиней, разводят кур, растят картоху и прочие помидоры. А потом грузят это величайшее богатство на машины и везут в большой, цивилизованный и очень понтовитый город. Почему везут? А как же иначе. Испокон веку деревня кормила город. Положено!

Кем положено? За последние десятилетия деревню говорят не узнать. Истинно говорят, усрали родимую по самые ухи. Опустили ниже плинтуса. Не просто раком поставили, а
ещё и поимели неоднократно. А она в хлопотах(урожай собирать надо) так и не поняла, чё это сзади так неприятно?

Милые мои труженники. Они до сих пор думают, что в Магадане вечное лето, а голые бабы по кактусам так и скачут. Наивные и простые. Какой на хуй Эрмитаж, чё за Болдино? Пана кормить надо, а тут Буанаротти, Лонгфелло.. Ой идите на хуй, некогда.

Я сам лично был на Ирени в глухой таёжной деревушке. Кончился хлеб и пошли мы, туристы, к местным меняться. Древняя бабка открывает двери, спрашиваем: - Мать, хлебушком не богата? – Есть хлебушко, отвечает она. – Давай на майонез меняться, расщедриваемся мы.

Бабка силится понять чё ей предлагают. – Какой манес, ичё с им делать?  Немая сцена, вынос святых и наиболее ценного.

Нет майонеза в деревне кормилице, как нет и сервилата, камела, камю.. Не хер детишек баловать. Да чем они блять хуже того же сраного Лондона или Мадрида?

Почему пресса к ним в последнюю очередь? Почему из жратвы только водка и завтрак туриста? Почему в центре большого города за версту видно деревенских ребятишек?

Да потому что город, а паче всего правители - вредители наши, целенаправленно культивируют из них будующих пахарей, скотников, пастухов. Обыдливая изначально, заставляя с раннего детства ножку привыкать к кирзовому сапогу, а плечё к телогрейке.

А дальше? Самого плохого врача куда? В деревню.Учителя провинившегося? Туда же. Всё что похуже в Ебитень и соответственно самое лучшее в центр. Столицы вообще запружены беглыми Павловыми, Евдокимовыми, Шукшиными. Девиз – «Негров на периферию» Но ведь как раз эти негры и делают белый сахар. Или спиздел Маяковский?

Помните чмушный фильм «Любовь и голуби» ? Гурченко там в запале произносит: - Ффу, дёрёвня!

Вот в этой дёрёвне как раз и выражается всё отношение города к глубинке.

Заткнись,- скажет мне махровый горожанин. В городе тоже не весь день дрочат. Мол заводы гудят, фабрики шуршат. Трактора, лопаты, вилы, грабли… Короче до хера всего, без чего деревня просто не проживёт.

А тогда я в ответ скажу этому махровому. – Да пошол ка ты на хуй родной. Деревня и при помощи древнего орала и с каменным серпом прокормит себя. А вот ты ссука будешь сидеть на станке и текстильный банан жрать.

Всю Чехию, Словакию, Моравию изъездил я. Вы видели эти деревни? Асфальт, бетон, стекло. Супермагазины, с суперснабжением. И всё это утопает в садах. Почему они могут, а у нас опять в холодильнике хуй вместо колбасы? Или пока мы водородные бомбы строили, эти пидеры за наш счёт коммунизм заебашили.

Так вот и живёт деревня. Выборы? Ой, идите на хуй. Давайте вы быстро скажете за кого, а мы быстренько проголосим. И орган, который с визгом вдули ей сзади, можно будет выдать за геммороидальную свечу и говно, обильно растёкшееся по всей державе будет выглядеть совсем иначе в чудесном телешоу «На контроле минеральные удобрения»

Никого я не хочу обосрать в этой коротюсенькой повести. Но только лишь богом заклинаю Вас люди, не забывайте своих корней. Мы всё ещё и все, большая, немного глуповатая и пьяная дёрёвня. И ещё помните христа ради, это они наши корни, а не наоборот.

Когда я писал эту незатейливую историю про тёмную, суеверную и дремучую деревушку, в голове была одна единственная, центральная мысль. Хоть как то, любым способом обратить внимание жирного городского обывателя на эту маленькую, убогую старушку.
Которая зовётся нашей ПРАРОДИНОЙ!