Холод. Минус двадцать восемь. Ночью – за тридцать пять.
Ни рук, ни ног не чувствуешь. Разрешили наконец-то опустить уши шапок. Лица – красные, как ободранные.
Те, кого призвали из Сибири, говорят, что здешние двадцать пять – как у них сорок. Влажность и ветер своё дело делают...
Разводы проходят в убыстренном темпе. Над плацем – рваные клубы пара от дыхания.
Самое плохое – заступить на “нулёвку”, пост номер ноль. Деревянная такая конура у мостика между частью и военгородком. Стоишь около неё и требуешь от снующих туда-сюда офицеров предъявлять пропуска. Хотя знаешь почти каждого в лицо и по фамилии.
Лезть, расстёгивая шинель, во внутренний карман по такому морозу никто не хочет. Как и задерживаться на лишние секунды. В лучшем случае посылают куда подальше. Могут и кулаком пихнуть.
Остаётся тупо отстаивать смену. И вспоминать подвиг генерала Карбышева.

Заступающий на пост облачается в ватные штаны поверх обычных и всовывает ноги, прямо в сапогах, в огромные серые валенки. Надевает бушлат и сверху – шинель. На шинель – невероятного размера вонючий и засаленный тулуп.
Тулуп и валенки одни на всех, надевают их прямо на посту. Иначе и нельзя – двигаться в них невозможно. Шагу не сделаешь.
Паша Секс решил всё-таки немного походить и попрыгать, согреться. Опрокинулся во всём этом облачении на спину и подняться уже не смог. Дело было ночью. Мороз, звёзды. Деревья постреливают. Так и лежал, как перевёрнутый жук, почти полчаса, пока патруль его не заметил.
Отделался Паша легко – только нос обморозил.

После этого случая всех заступивших на пост обязали каждые пять минут по громкой связи связываться с КПП . Докладывать, что жив пока.

Меня на “нулёвку” не ставят – мои сапоги не пролазят даже в эти универсальные валенки. Да и с самими сапогами беда – замены на новые не нашлось, донашиваю старые, ещё в карантине выданные. Подошва вот-вот отвалится.
Тяжелее всех это переносит Сахнюк:
- Вот так вы всегда, москвичи, суки, откашиваете! А мы, блядь, за вас всё делать должны, да?! Я – на мороз, а ты в тепле свою жопу держать!..
- Гитлер, заглохни! – вступается за меня Череп. – Просто повезло чуваку... Не хуя завидовать…
Вздохнув, добавляет:
- Мне бы такие ласты… Тоже в дежурке посидел бы… Бля…
Гитлер, хлопнув дверью, убегает на пост менять побелевшего там уже Кицу.
    
    Вечером нас сменяют.
    С одной стороны – хорошо. На завтра, по прогнозу, потепление со снегом. А значит – скребок в руки и на плац. И до конца наряда ты с него уже не вылезешь.
    С другой стороны, в казарме сегодня тоже не сахар. Из караула должны вернуться Борода с Соломоном. Ладно, если одним только “принеси-подай” обойдется...
    Едва заходим, дневальный таращит глаза:
    - Борода всех взводовских в каптёрку созвал! Дуйте туда живо!..
    Нас четверо – Череп, Гитлер, Кица и я. Остальные наши в наряде.
    С нехорошим чувством стучим в дверь.
    Там человек десять. На тюках с бельём сидят наши старые – Борода, Соломон, Дьячко, Пеплов и Самохин. Осенники, во главе с Колбасой, стоят вдоль стеллажей.
    Тусклая жёлтая лампа под потолком. Наледь на окне. Накурено.
    Не люблю я такие вот сборища.
    - Где ходим, воины?! – замахивается на меня кулаком Борода.
    Я пытаюсь припомнить, какие сегодня у нас были залёты.
    - Сменились только… Вон, штык-ножи ещё даже не сдали…
    Борода не слушает. Я вижу, что ему не до нас.
Что-то здесь затевается.
    Череп глазами показывает на Соломона.
    Тот сидит на одном из тюков, ссутулившись и свесив свои обезьяньи руки до полу. Губа его, и без того вечно отвисшая, теперь разбухла и потемнела. Нос тоже разбит, но кровь уже не идёт.
    Видок у Соломона тот ещё…
    Борода собран и внешне спокоен. Лишь глаза блестят и прыгают по нашим лицам.
    Нам, опоздавшим, кратко объясняется ситуация.
    После наряда Соломон зарулил в чипок и застал там бойцов из роты МТО. Попытался пролезть без очереди, но те его послали.
Соломон поднял кипеж, мол, старого не уважают. Подошли старые из роты, одного призыва с Соломоном. Послушали, в чём дело и выкинули его из чайной.
Надавав перед этим по хлебалу.

- Их раза в три больше. И помахаться спецов там хватает. Но ответить мы должны.
Борода прикуривает сигарету и щурится на нас:
- Заставлять никого не буду. Но у нас каждый кулак на счету.
Нам меньше всего охота подписываться на драку с ротой из-за такого пидора, как Соломон.
- Тут не в том дело, что на кого-то конкретного наехали, - подаёт голос Колбаса. – На весь взвод наехали! Нюх рота потеряла!
Младший сержант Колбасов, по армейскому выражению, вновь “заглядывает в жопу” начальству.
Борода всё прекрасно понимает, но одобрительно кивает и демонстративно жмёт Колбасе руку.
- Сегодня одного из наших, а завтра всех вас в хуй не будут ставить! – поддерживает Колбасу его кореш Уколов. – Не ссыте, пацаны! За честь взвода охраны!
Я замечаю, что от некоторых, а особенно от Укола, разит бухлом.
Борода встаёт и хлопает меня по плечу. Оставляет докурить и тычет пальцем в сторону Соломона:
- С виновника вечеринки причитается. Соломон! Плесни-ка бойцам по чуток для храбрости!..
На долю секунды выражение лица сержанта меняется и я вдруг понимаю, что Соломон ему не больше друг, чем мне. И что Борода всей душой презирает своего земляка.
На хера тогда ему всё это сдалось?
    Соломон достаёт из-за тюка, на котором сидит, початую бутылку “Пшеничной” и не глядя на нас, протягивает её Бороде.
    - Я не буду, - тихо произносит вдруг Сахнюк.
    Пауза нарушается вкрадчивым голосом Бороды:
    - Я не понял, Гитлер, ты не будешь конкретно что? Пить или за взвод махаться? Поясни нам, глупым дядям.
    - Махаться, - выдавливает Сахнюк. – И пить… тоже не буду.
    Губы его подрагивают.
    Борода подходит к нему вплотную. Берёт одной рукой за ремень, другую протягивает к подбородку Гитлера. Тот часто моргает  и пытается отстраниться.
    Борода, всем своим видом выражая отвращение, застёгивает ему крючок:
    - Ты больше не шнурок. До самого моего дембеля бойцом проходишь!
    На лице Гитлера ужас от осознания:
    - Саня!.. Я… не надо! Я всё понял…
    - Я тебе не Саня, а товарищ сержант! Ремень затяни, воин! – рявкает Борода и оборачивается к осенникам: - Колбаса! Я весной уйду, ты останешься. Проследи, чтоб эта падла в бойцах до осени проходила!
    - Слово старого – закон! – отзывается вместо Колбасы Укол, подбегая к Гитлеру.
    Не успеваем мы сообразить, что происходит, как Укол несколько раз бьёт Гитлера кулаком под дых.
    Череп, Кица и я переглядываемся. Никто заступаться не хочет.
    Осевшего в углу Гитлера обрабатывают сапогами. Подходят по очереди и пинают.  Некоторые, как Уколов или Подкова, делают это артистично, с разбега, взмахивая руками и громко “хэкая”.
    Дьячко бьёт Гитлера несколько раз подряд, метя в лицо.
    Гитлер поджимает колени к груди и пытается спрятать голову, выставив вперёд локти. При этом он беспрерывно визжит, осекаясь лишь при очередном пинке.
    - Дьяк, уймись, ты чё, бля! – оттаскивает его за плечи Пепел.
    - Теперь вы! – командует нам Борода. – Каждый! По паре раз!

    Гитлер мне не земляк, не друг и не товарищ. Моего призыва, и только. В другой ситуации я и сам был бы не прочь навалять ему...
    - Саня, хватит с него… Он своё уже получил. Надо будет – и от нас получит... Лично меня он давно достал… Но это – наше. Оставь его нам, мы сами потом решим.
    Борода смотрит на меня недоверчиво:
    - Бунт на корабле, я так понимаю?
    Ситуацию спасает Череп:
    - Нам он ничего не сделал. За взвод мы пойдём, а его не трогайте больше.
    В каптёрке снова повисает пауза.
    Череп дожимает:
    - Он не виноват ни в чём. Махач – для тех, кто хочет и может. Какой от Сахнюка толк? Он и бабу-то по пизде погладить не сможет толком, не то что въебать кому-то...
    - Ведь Свища тоже никто не зовёт! – вступает молчавший до этого Кица и каптёрка взрывается хохотом.
    Действительно, Вася Свищ не в наряде. Но и в каптёрке его нет. Сидит себе в бытовке и подшивается.
    - Что есть, то есть, - отсмеявшись, говорит Борода. – Толку от Василия Ивановича никакого в таком деле... Бля, какая фактура зря пропадает! Мне бы половину его здоровья!

    На этом решено разойтись.
    Я и Кица помогаем Гитлеру подняться и тащим его в умывальник. Череп остаётся в каптёрке и что-то негромко говорит Бороде.
    Гитлер, беспрестанно всхлипывая, пытается умыться. Его трясёт крупной дрожью, и вода расплёскивается во все стороны, не попадая ему на лицо. Я хватаю Гитлера за шею и сую его голову под струю. Кица курит и молча наблюдает.
    - Оставь на нас тоже, - говорю я ему и вдруг понимаю, что права курить в туалете Гитлер лишился надолго. Если его заловят с этим здесь, будет совсем нехорошо.
    Вспоминается солдат по кличке Опара, из “букварей”, вечный боец. Повар Гуля, которого из-за нас с Черепом низвели в бойцы...
    Гитлер высовывает голову из раковины и, нагнувшись, стряхивает руками воду с волос.
    К своему удивлению, обнаруживаю, что мне жаль этого склочного хохла.
    Кица протягивает сигарету. Делаю пару глубоких затяжек и передаю её Гитлеру:
    - На, и давай, на очке заныкайся, что ли… Войдёт кто-нибудь щас...
    Не успеваю закончить, как дверь сортира распахивается и на пороге появляется Борода.
    Гитлер прячет руку за спину и роняет бычок на пол.
    Борода подходит и оглядывает нас. Останавливается на Гитлере. Мокрый, жалкий, с распухшим носом, тот стоит перед сержантом и снова начинает всхлипывать.
    - Прощаю, - Борода протягивает руку к воротнику Гитлера и расстёгивает ему крючок. – Черепу и вот им, - сержант кивает на нас с Кицей, - спасибо скажи. Отмазали тебя. Ты понял, воин?
    Гитлер судорожно кивает.
    - Ни хуя ты не понял, - с деланной грустью говорит Борода. – Взвод – это сила. Один за всех, все за одного. Что, про мушкетёров не смотрел, что ли?..
    Гитлер молчит и уныло смотрит на сержанта.
    - Короче, - Борода достаёт сигареты и угощает нас. – То, что за своего вступились, не зассали – молодцы. Ты, Гитлер, с нами всё равно пойдёшь. Встанешь на шухер вместе с бойцами. Ещё один такой залёт – и вообще всё вместе с ними делать будешь. Ты понял меня?
    - Саня, я всё понял. Спасибо! – мгновенно забывший про побои Гитлер торопливо курит предложенную ему сигарету.
    Мне кажется, прикажи ему Борода сейчас зарезать меня с Кицей, хохол сделает это не задумываясь. Весь этот цирк с последующим восстановлением в правах был рассчитан именно на это. Зато теперь у Бороды есть преданный исполнитель. И мы теперь знаем, что это может случится с каждым из нас.

    Перед самым отбоем, уже в койке, шёпотом спрашиваю Черепа:
    - Ну и на хера мы подписались на это? Отказались бы все разом... Ничего бы они не сделали…
    - Чего же не отказался? – ухмыляется Череп.
    - Взвод – это сила. Один за всех, и все за одного. “Мушкетёров” не читал, что ли?
    Мы тихо смеёмся.
    Наши койки стоят изголовьями друг к другу. Разговариваем мы лёжа на животах, и лицо Черепа очень близко от моего.
    - Пизды-то давать в роте старым будем, да из осенников кому навешаем, если за них поднимутся… Когда ещё такой кайф получишь… - шепчет Череп, скаля зубы. – А наши тихо лежать будут. Им-то чего лезть… Цапля там, Сито… Не махаться же со своими. Да там с нашего призыва почти все молдаване, кочегары… Небось, в котельной все сейчас. Да не ссы ты…
    - Бля, подставит нас Борода. Как пить дать. Ладно, давай спать. Может, вообще ничего не будет. Кто у нас сегодня ответственный?
    - Колесников. Сам видишь, нет его ни хуя в казарме.
    - А у роты?
    - Не знаю. Только если Борода задумал что, то уж точно сделает. Ну, давай, покемарим пока...

    Нас будит Аркаша Быстрицкий.
    Самый мелкий и тщедушный из наших старых, он вечно комплексует и относится к нам хуже всех.
    - Чё, бля, спим, а? Одеваем штаны с сапогами, и в каптёрку быстро! Ремень возьмите. Без кителя, я сказал! И бойцов поднимите!
    Мы трясём за плечо бойцов и объявляем им форму одежды.
    Бойцы напуганы и одеваются с неохотой.
    - Резче, суки, одеваемся! – шипит на них Череп. – Чтоб меня потом за вас ебали, ещё не хватало...
Черепа бойцы побаиваются и одеваются живее. Мне они совсем не нравятся, и я не понимаю, зачем их Борода взял в дело. Бойцы – они и есть бойцы. Один среди них нормальный парень – Арсен Суншев. Жаль только, его сегодня в казарме нет – в штабе посыльным стоит, и спать к утру только придёт.
Сунув руку под тумбочку, Череп достаёт оттуда что-то похожее на зубную щётку и прячет в рукав.
Делает он это тайком, даже от меня, поэтому я не показываю, что заметил.
В конце концов, действительно, темно.

В каптёрке Борода стоит на табуретке и что-то сбрасывает с верхнего стеллажа .
    - Держите, - показывает их нам. – Морды полотенцами обвяжите…
    Мы непонимающе смотрим на кучу полотенец.
    Сержант терпеливо объясняет:
- Сначала вообще думали в противогазах пойти, чтоб не узнать было… Да ведь самим не видно ни хуя будет. В темноте-то…
    Борода завязывает себе полотенце на затылке и нахлобучивает шапку. Завязывает уши под подбородком.
Его примеру следуют все остальные.
    Не было бы мне страшно, сказал бы, что вид у нас смешной. Мудацкий.
    - Теперь в сушилке одеваем бушлаты. Берём не наши, а мандавошные. С дневальными всё на мази. Стучать не будут. Дальше делаем так…

    Тихо спускаемся по тёмной и холодной лестнице на первый этаж.
    У меня, Черепа и Кицы на руку намотаны ремни. Бляху я придерживаю свободной рукой, зачем-то нервно тру пальцем рельефную звезду.
    Бойцы – Белкин, Мищенко и Ткач вооружены швабрами.
    Осенники и старые идут с пустыми руками.
    Останавливаемся перед обледеневшей дверью. Пришли.
    Здесь ещё холоднее, чем у нас.
    Гитлер, единственный без шапки и полотенца на лице, проскальзывает в предбанник. Отворяет наружную дверь и вглядывается в темноту. Машет рукой – всё в порядке.
    Занимаем позицию.
    Сквозь дверные щели виден слабый свет дежурного освещения роты.
    Страшно.
    - Понеслась! – дёргает на себя дверь Борода.
    
Дневальный роты не успевает даже испугаться. Кто-то из наших бьёт его ногой по яйцам. Бойцы подхватывают обмякшего воина под руки и тащат в ленинскую. Там, как и ожидалось, спит на столе дежурный.
    Швабрами запираются двери ленинской комнаты и канцелярии. Ткач остаётся у входной двери и просовывает в её ручки своё “оружие”.
    Молча - лишь сапоги гулко стучат по деревянному настилу, - вбегаем в спальное помещение роты.
Казарма – близнец нашей. Такие же стенды, такие же койки. Только фотообои другие. Но сейчас не до них, да и не видно их в темноте.
    Борода ещё наверху объяснил, где нужные койки. Без труда их находим и встаём к ним спиной. Слева от меня Череп, справа – судя по фигуре – Кица. Наша задача простая – махать бляхой во все стороны и не давать никому пройти.

    В роте начинается шевеление. Поднимаются тёмные кочаны голов. Откидываются одеяла. Никто не может сообразить, что происходит.
    Старые с осенниками подбегают к койкам и расхватывают стоящие возле них табуреты.
Форма МТО-шников летит на пол.
Опрокидывается несколько коек.
Череп наотмашь бьёт бляхой по чьей-то чубатой голове. Раздаётся протяжный вопль. Секунду спустя наши начинают молотить табуретами по мечущимся под одеялами фигурам.
    Казарма наполняется визгами и криками.
    Некоторым удаётся вскочить и выбежать в проход. Но все табуретки разобраны или выброшены на взлётку нашими. Безоружную мазуту снова настигают удары.
Борода – я узнаю его по характерным выкрикам – орудует двумя табуретами сразу. Кому-то он даже успевает заехать ногой в лицо. Получивший падает на пол и извивается уже под ударами сапог.
    Прямо на меня из темноты выпрыгивает кто-то в белом нижнем белье. Я едва успеваю выставить руку. Угол табуретки врезается в моё предплечье и, ещё не осознав боли, изо всех сил бью гада ремнём. Бляха заезжает ему по скуле, но он не падает, а лишь замирает на какое-то мгновение. Этого достаточно для Кицы – тот несколько раз охаживает МТО-шника своим ремнём.
Солдат роняет табурет и, обхватив голову руками, падает на колени. Может, и кричит, но в поднявшемся оре неслышно.
.
    Толстый рукав бушлата смягчил удар, и левая рука моя почти в рабочем состоянии. Подхватываю табурет и швыряю его в глубь помещения.
Уверен, что в кого-то попал.
    Дёргаю за бляху, укрепляя на кисти ремень.
    Больше желающих пока не находится. Краем глаза замечаю, что слева от меня никого нет. Оглядываюсь на наших, и вовремя – Борода уже стоит на взлётке и машет рукой.
Отходим.
    Я вижу как двое наших тащут кого-то долговязого. Без сомнения – Соломона.
    Рядом появляется Череп. Без полотенца на лице, со съехавшей на затылок шапкой. Одна из тесёмок вырвана “с мясом”.
    - Уходим! Уходим!! – орёт он сквозь шум.
    Бежим по взлётке. Вдогонку нам летит несколько табуретов. С грохотом падают позади нас, никого не задев.
    Изнутри в дверь канцелярии отчаянно молотит запертый там ответственный по казарме лейтёха. Не повезло ему.
    На лестнице мы стягиваем с себя полотенца и каски.
    - Что с Соломоном? – орёт Борода.
    Никто точно не знает. Но у Соломона из бушлата на месте поясницы что-то торчит, какие-то лохмотья.
    - Порезали его, - бросает Колбаса на ходу. – Бушлаты в сушилку! И все по койкам!
    Дневальный-мандавоха с перекошенным лицом впускает нас. Кивает Бороде и, выглянув на лестницу, закрывает дверь на брусок.
    - Всё понял? – спрашивает его Борода, стягивая бушлат. – Услышал шум, испугался. Закрыл дверь.
    Дневальный кивает, не переставая.
    - Звони, вызывай дежурного, - приказывает Борода.   
    
    Почти месяц часть шерстили военные дознаватели.
    На комполка лица не было.
    Замполит Алексеев отменил просмотры кинофильмов и каждый вечер собирал полк в клубе. Читал лекции о воинском долге и дисциплине.
    Начмед Рычко старательно опаивал питерских “гостей”.
    Удивительно, но дело решено было спустить на тормозах. Формально факт драки доказан был – несколько сотрясений и  пробитых голов не скроешь. У Соломона – колотая рана, неглубокая, правда. Предположительно отвёрткой.
    На три недели отправили его в госпиталь, к нашей всеобщей радости.

    Порешили на том, что драка возникла внутри самой роты. На почве распития спиртных напитков.
    Оказывается, почти все старые в роте той ночью были пьяные в хлам. Не слегка выпившие, как наши, а совсем никакие. Когда прибежал дежурный по части с помощником, а за ними – патруль, никто даже толком не мог рассказать, что произошло.
    Много позже, когда Борода уже дембельнулся, я узнал некоторые подробности той операции.
    
    Хитрый Борода через третьи руки загнал в роту банку спирта.
    Спирт раздобыли так. Ночью, разумеется, с ведома одного из фельдшеров, влезли в кабинет Рычко. Спирт начмед держал в сейфе, перелитый уже из канистр в стеклянные ёмкости.
    Вскрывать сейф не стали. Просто свалили сейф на тщательно вымытый пол и губкой собрали всё вытекшее. Отжали в свою тару, поставили сейф на место и ушли.

    Взлом и кражу повесили на роту МТО.
    Наказали дневальных, ответственного офицера, замполита роты и самого ротного. Нарядами, лишением отпуска и выговорами.
    Рычко пытался привлечь и фельдшера, но тот в момент взлома в санчасти отсутствовал – был вызван на КПП для оказания медицинской помощи сержанту Деревенко, порезавшему руку о консервную банку.
    Таким образом, и Борода вышел из этой истории сухим.

    На всякий случай наш взвод решили расформировать. Но потом передумали и просто сократили наполовину, до пятнадцати человек.
    Кончилось наше особое положение в части.
    Теперь на КПП и в караул стали заступать попеременно с другими ротами
    Правда, слава “отморозков” за взводом закрепилась окончательно.

    Из старых ушли от нас Подкова, Быстрицкий и Супрун. Убрали десяток осенников, раскидав их по разным ротам.
    Из моего призыва перевели только одного - Черепа. Причём – в роту МТО. Сказать, что Черепу пришлось там нелегко – значит, ничего не сказать. Странно, что его там вообще не убили…
    
    Весна всё ближе.
    Дикие холода позади. Солнце, всё ещё маленькое и тусклое, теперь показывается  чаще. Пару раз случились уже оттепели.
    Небо светлеет. Пролежав всю зиму чуть не на крышах казарм, теперь оно поднимается на положенную ему высоту.
Тревога вперемешку с радостью, смутные надежды и тянущая тоска – всё это приносит в душу ещё не сама весна, но её предчувствие.
Весна поменяет многое в нашей жизни. Главное – чтобы она настала.

Для этого имеется ряд мероприятий.
Одно  из них – выгон зимы из казармы – успешно выполняют бойцы. Машут полотенцами по всей казарме и гонят зиму к выходу.
Уколов заставляет их не просто махать под койками, а ползти под ними и кричать “Кыш!”
Бойцов, как водится, подбодряют пинками.
Нас уже к этому не привлекают. На нашем счету выгоны лета и осени. Теперь мы лишь наблюдаем. Я волнуюсь за друга Арсена – как отнесётся к этому маленький горец?
Но Арсен воспринимает всё на удивление легко. Скалит белые зубы и крутит полотенце, как пропеллер.

Завтра – первое марта. До приказа наших старых – шестнадцать дней.
Скорее бы.
Потом ещё месяц – другой, и их, наконец, в части не будет. А мы, сидя в столовой, посмотрим на вершину горы, где машет нам рукой маленький человечек, опираясь на длинный черпак.
Но до этого надо ещё дожить.

Ещё одно сезонное мероприятие носит официальный характер. К нему привлекается весь сержантско-рядовой состав.
Имеется даже название – “приближение весны”.
Сигнал к действию – появление грачей.  По мотивам картины - уже не помню кого - “Грачи прилетели”.
Всем выдаются ломы и штыковые лопаты. На ближайшие несколько дней часть превращается в какой-то странный прииск. Кипит работа. Повсюду тюкают ломы, взметается грязно-серое крошево льда. Лопаты вгрызаются в слежавшуюся по обочинам дорог снежно-льдистую массу. Куски голубоватого снега выбрасываются на асфальт, рубятся, растаптываются сапогами.
От работы не увильнуть никому – руководят командиры подразделений. Никаких тебе перекуров. По  дорожкам снуёт неутомимый Геббельс, он же замполка подполковник Порошенко.
Даже Борода держит одной рукой лопату и тычет ей в снег, ковыряя ямку.

Мне работа нравится. В отличие от чистки снега, этого мартышкиного труда, когда ты оглядываешься на только что проделанную скребком полосу и видишь, как её на глазах вновь засыпает снегом. А полос таких тебе проделать надо не меньше полусотни. А из приоткрытой двери КПП на тебя уже орёт дежурный, и ты понимаешь, что снег будет валить всю ночь, и что ты, наверное, сдохнешь к утру прямо на плаце...
Удивительно, но ты не сдыхаешь, и вечером сменяешься, а весь следующий день, до нового заступления, чистишь закреплённую за взводом территорию части. А потом снова сутки в наряде, и пальцы привычно обхватывают ручки скребка…

“Приближение весны” – совсем другое дело.
Здесь ты уничтожаешь врага навсегда. Колешь, рубишь его, швыряешь.
Чтоб больше уже не прикоснуться к нему никогда.
Конечно, снег выпадет следующей осенью и пролежит опять больше полугода. И вновь будут скрестись плацы и возводиться огромные снежные “гробики”.
Но уже не нами.


Со страной происходит беда.
Страна решила узнать у самой себя, оставаться ли ей в живых.
Новое, незнакомое многим слово – “референдум”.
В курилках закипели споры.
Хохлы-западэнцы торжествуют. Те хохлы, что с Восточной Украины, поумнее, больше молчат или слушают других… Многие растеряны.
Вот и дожили…
Молдаване - все как один за выход из Союза.
Немногочисленные кавказцы – азера и армяне, лишь качают головами.
Замполит полка подполковник Алексеев собрал всех в клубе. Объясняет суть референдума и правила голосования.
Фельдшер Кучер, хоть сам из Львовской области, угрюмо слушает замполита. Наклоняется к моему уху:
- Я тебе одного теперь пожелать хочу – дембельнуться раньше, чем война в стране начнётся. Я-то осенью уйду, а тебе до следующей весны тянуть…
- Да брось ты, Игорёк… Какая, на хер, война…
Кучер взглядом показывает на кучку сидящих неподалёку молдаван-кочегаров:
- Вот они-то и начнут одни из первых…

На вечернем построении в казарме, после переклички, назначения нарядов и уборщиков, появляется замполит мандавох старший лейтенант Сайгаров.
    - У меня объявление. Товарищи! В связи с проводимым завтра референдумом командование части решило объявить завтрашний день Днём демократии…
    Строй недоумённо смотрит на замполита.
    - Поясняю, - поправляет фуражку Сайгаров. – Объясняю, растолковываю. Подъёма завтра не будет…
    Строй начинает радостно гудеть.
    - Минуточку! Секундочку! – Сайгаров поднимает руку. – Подъём, безусловно и конечно, будет. Но! Подъём будет неофициальный, без команды. Проснётесь, встанете, умоетесь. Завтра у вас по плану - свободный день. Завтрак, просмотр телепрограмм. После обеда – спортивный праздник...
    - Вот те нате, бля!.. – роняет кто-то в строю.
    Все смеются.
    - Отставить смех!- командует Сайгаров, но его мало слушают. – Товарищи, товарищи! Сейчас самое главное. Ключевое, так сказать, мероприятие завтрашнего дня. Каждый из вас завтра должен найти время для исполнения своего гражданского сознания. И долга…И того и другого, одним словом. Вернее, несколькими словами.

    Кличек у Сайгарова две. Одна просто от фамилии – Сайгак. Другая, более меткая, за должность и внешность – Дуремар.

    - В спортивном зале клуба будут расположены, установлены и расставленны голосовательные урны. Каждый из вас получит, так сказать, на руки голосовательный бюллетень. Как его заполнять, где и какую ставить галочку, вам уже было подробно рассказано на политинформации. Кто забыл, запамятовал или, там, не помнит, обратитесь ко мне. С этими вот самыми бюллет… - запинается вдруг Дуремар, но быстро находит выход: - С этими бюллетнями вы пройдёте в голосовательные кабинки. Или кабинки для голосования. Так даже лучше сказать… - совсем доволен собой замполит.
    - Бюллетни следует заполнять… - продолжает было он, но кто-то из строя отчётливо, по слогам, произносит:
    - Бюл-ле-те-ни! Бюл-ле-тени! Дуремар, сука-бля…
    Сайгаров идёт пятнами. Пересиливает себя и скомкав объяснения, командует “вольно!”
    Строй расходится.
    Удивительные вещи начинают случаться, думаю я.

    Ночь проходит спокойно. Ни нас, ни бойцов никто не тревожит.
    Просыпаюсь за пять минут до подъёма. Сегодня он на полчаса позже – воскресенье.
Вспоминаю вчерашние слова замполита. Значит, “подъём!” командовать не будут. Тогда что?.. Не может такого быть: чтоб до завтрака, и в койке, да ещё с разрешения командования…
Бойцы проснулись все до одного и негромко переговариваются между собой на койках.
Арсен машет мне рукой.
Я показываю ему жестом – спи!
Семь часов. Дневальный молчит.
Из наших проснулись Кица и Костюк. Мишаня Гончаров спит возле меня. Рот его полуоткрыт, на подушке – пятно от слюней.
Гитлер в наряде, уже оделся и ушёл к дневальному за штык-ножом.
    Некоторые из старых ворочаются, приподнимают всколоченные головы и ложатся снова.
    Пепел мычит что-то из-под подушки.
    Бойцы не выдерживают, встают и начинают одеваться.
    Борода лежит на спине. Трёт лицо руками и открывает один глаз:
    - Чё за возня? Сказано –  демократия, значит – выполнять! Всем по койкам!
    Минут через пятнадцать в спальном помещении появляется Сайгаров. За ним растерянно топает дежурный по роте.
    - Тащ сташ литинат, тащ сташ литинат… - скороговоркой бормочет дежурный. – Вы же говорили, команду не подавать...
    Сайгак хмурится из-под козырька фуражки. Принимается расхаживать между рядов и трясти спящих за плечи.
    - Вставайте, вставайте! Голосование необходимо провести организованно, до завтрака! Втавайте! Дежурный, командуйте!
    - Ну… подъём, - вяло и негромко произносит дежурный и после паузы добавляет: – Чего тогда надо было про демократию мутить…
    - Ты мне поразглагольствуй тут!.. – заводится старлей.

    Народ начинает просыпаться от затеянной перепалки и, приподнявшись на локте, с интересом следить за развитием.
    Раздаются комментарии:
    - Вот тебе и “найдите время…”
    - Сами не знают, бля, чего хочут!
    - Без меня меня женили!
    - Да здравствует День демократии! Ура, товарищи! Вставай и пиздуй голосуй!
    - Голосуй, не голосуй…
    - Всё равно получишь…
    - ХУЙ!!!
    Последняя реплика выкрикивается чуть ли не хором.
    По лицу Сайгака видно, что он уже не раз пожалел о затеяном.
    - Смирна-а-а! – вдруг раздаётся вопль дневального.
    Дежурный срывается с места в сторону выхода. За ним семенит Сайгаров.
    Пришёл ротный, майор Парахин. Огромный, как мамонт. Человек-трёхстворчатый шкаф. Киборг-убийца в шинели.
    Некоторые, от греха подальше, встают и начинают одеваться.
    Парахин, тяжело ступая, проходит по взлётке и останавливается на её середине.
    Тяжёлым взглядом окидывает казарму.
    - Не встают! – выныривает из-за его спины Сайгаров. – Я им говорю, а они – не встают!
    Майор не удостаивает его ответом.
    Ну просто тигр Шерхан и шакал Тобакки. Странно – не в первый раз я вспоминаю мультик про Маугли… Что-то такое в нём всё-таки есть…
    Ротный неподвижен, как скала..
    - Рота связи, взвод охраны… Сорок пять секунд! ПА-А-ДЪЁ-О-О-О-М!
    Парахин орёт так зычно, что мандавохи, а следом и мы, без возражений вскакиваем и напяливаем форму.
    Бойцы прибегают из сушилки с ворохом шинелей.
    - Построение на этаже в две шеренги! – уже обычным, но оттого не менее внушительным голосом командует ротный. – Через туалет на выход – шагом марш! Построение внизу в колонну по трое!
    Кулак у Парахина здоровенный и твёрдый. Когда он попадает им по затылку замешкавшегося в дверях Костюка, с того слетает шапка и катится вниз по лестнице.
    
Строимся возле казармы.
    На крыльцо выходит Парахин. Закуривает.
    Сизое облачко дыма плывёт по влажному мартовскому воздуху.
    - Рота, взвод! В направлении клуба! С места! С песней! Шаг-о-о-ом… Марш!
    Бух-бух-бух! – печатают шаг сапоги.
    Навстречу робким солнечным лучам летит залихвацкая, исковерканная местными талантами песня:

До нас пехо-ота!Хуй! Дойдёт!
И бронепо-о-о-езд не! Домчится!
Тяжёлый танк! Не доползёт!
И заебётся да-а-аже птица!

    Парахину песня нравится. Он идёт сбоку, покуривая и улыбаясь.
    Из-под наших сапог летят грязные брызги.
    День демократии заканчивается, не успев начаться.