У Вити Кныша околела бабка. Жила себе старушка, не бздела, а тут – чпок – и загнула когти: мочевой пузырь по шву лопнул. Бабка рассол от помидоров сильно уважала. Третьего дня банку трехлитровую в один ебальничег морщинистый скушала и поехала на картошку двести километров без остановок. Там, посреди ботвы и колорадских жуков, в самом расцвете старушечьих сил, можно сказать, и крякнула. Казалось бы, семьдесят три всего – в трамвае хоть с пяти утра на костылях фехтуй, скамейки под домом на вылет проперживай, а по выходным хрючево для внука кашеварь – не жизнь, а малина. И тут такая неприятность с косой…

  Родственники к трагическому событию прохладно отнеслись – у кого аллергия на трупы, кому накладно, кому и вовсе похуй. В общем, чмырьё нестроевое, а не родственники: сострадания со щедростью – таракан наёб, а дармового борщеца за помин души прихавать – так у всех ебало на распашку. Один Кныш извелся весь: ему бабку жалко практически до слез – хрючево нажористое было, блинчики с павидлом, то-сё, пенсия опять же… Хули делать, хочешь, не хочешь, а зарыть как-то надо.

  Витек финансовое бремя на себя взвалил, а меня по-братски подсобить попросил – с одними старухами-плакальщицами и гроб, и венки, и табуретки там всякие таскать тяжко. В общем, местяк под бабушку в каком-то блядь кювете исхлопотал и, прискорбно мурлыкая "я пью до дна за тех, кто в морге", сел поджидать, пока она из этого самого морга прикатит. Покуда ждали, Кныш и его кореш – литр водяры – в квартире антураж "пичалько" навели: гераньку черной ленточкой обвязали и зеркальце для бритья чистым носком завесили, чтоб видно было – траур ниибацца.

  Привезли Серафиму Ильинишну на второй день такую румяную и свеженькую, что если ее в бикини обрядить и ножки по краям гроба раздвинуть, у любого нормального старичка привстал бы. Куколка просто! Никаких консервантов не надо. И то ли Витек внатуре какого-то ебливого пенсионера разыграть решил, то ли от горя помутнение рассудка случилось, но стал он ее за руки зачем-то хватать, приподнимать и голосить. Не сразу из этой пантомимы «Бабушко, вставай, пора в собес» понятно стало, что покойная не полностью укомплектована. Пока из мычания Кныша не вылепилась страшная правда: у бабули острая нехватка пальцев. Пригляделись, действительно, двух сучков, безымянного и среднего, на правой клюке не хватает. Витя родственницу приподнял, под подушечкой пошарил – нету. Карманы обшмонал и кофту тщательно прощупал – вдруг за подкладку закатились? И там прелых хуйцов лукошко, то есть, в сущности, нихуяшечки. И главное, место спила аккуратно лейкопластырем залеплено, как будто так и надо. Ну, не пидорасы? Лежит Серафима Ильинишна, вся такая нарядная, и «козу» к груди прижимает. Типа, все ништяк, пацаны, в последний путь отчаливаю, там меня ждут секс, драгс и элекрофарез! А на отсутствующих без уважительной причины конечностях кольца золотые ценности немалой были, бабка их давно из-за артрита снять не могла.

  Короче, преступление, блядь, века. Оно понятно, что в морге спиздили, а вот что с этим делать – не понятно. Медработники, они ведь гаже любого Киркорова бывают. Это ж сколько надо душевной скверны в себе нагноить, чтобы бабушку остругать, ограбить, а пальцы обратно не прикрутить?! Хучь бы на проволочку какую присобачили или на саморезы, нечисть сука мародерская. У таких спросишь вежливо «как в бассейн «Льдинка» пройти?», а они тебе немытыми геморроидальными щипцами по лбу – кланц – и в колодец с формалином: «Пойди, мил человек, тама поплавай, «Льдинка» – это каток». А ведь и не такое бывает, когда у чмырюнов в белых халатах организм на семьдесят процентов состоит из гавна, а на тридцать из кала. Возмущению пердела нет, а тут еще Витюша лицом взбледнул и говорит:
  – Ко мне бабка ночью приходила. Витенька, говорит, ежели ты, мудило окаянное, меня, беспалую, схоронишь, эти пальцы ночью к тебе приползут и простатку вырвут. А потом глаза выдавят. Найди!

  Кныш прям зажмурился, представляя, как ему счупальца в его же гавне окуляры протрут. И такая картинка яркая вышла, что мы все на плакальщиц бросили, и – в гараж. Мотоцикл там у него. Иж сука ебать его в руль Планета-2 с самодельной деревянной коляской системы «Ковчег». Хуй знает, где Витюша этот гнилой саркофаг из-под нетленных мощей выкопал, но в порядок он его кое-как привел: рубероидом обтянул, просмолил и дырку в крышке выпилил. Только в Кнышев ковчег каждой твари по паре не влезало. Одна тварюка, и та с трудом втискивалась. Тварь звали Валя. Жирная подруга Кныша, короче. Он ее туда утрамбовывал, так чтоб только один кудрявый и страшный, как жопа Валуева, ебыч торчал, ну и в посадку вез. Там, не открывая крышки, давал даме хуйца похряпать. Если было не впадлу, выковыривал и еб по мере сил. После чего, навалив на клюф, галантно вез обратно. Так себе «ебушечная на колесах», честно говоря, но им нравилось. Маргиналы, хуле…

  На этом чуде инженерно-ебической мысли мы в морг и покатили. А именно, в поселок городского типа «Отрадный», куда Серафиму Ильинишну с картофельного поля увезли, по месту окукливания. И такая поебанная жизнью дыра этот поселок оказался, что отрадного в нем было только название. Ни дорог тебе, ни фонарей, ни публичного дома приличного. Пивная одна, и та заблевана по колено. Короче, отсталый в культурном отношении городишко, общечеловеческих и духовных ценностей – белобровый соловей насрал. Мало, одним словом. Мы одного зомбовидного алконавта в пивняке выцепили, спросили, где морг. Он сразу кеглями замахал, вспенился, побежал куда-то и в лужу ебнулся, огромную, как Иссыкуль. Потом на другой берег переплыл и оттуда уже забулькал что-то про кладбище. Пожелали синему гиппопотаму хорошего отдыха и красивых жаб, ну и дальше погнали. А после расспросов одной бородавчатой девчушки, оказалось, что морг у них на кладбище, в здании бывшей часовни. Это, думаю, они хорошо устроили. Вскрыли, полюбовались и закопали, не отходя от кассы. А чего туда-сюда кататься?

    Так вот. План был сцуко прост, как венский шницель: стучимся в двери, Кнышара, детина здоровая, резко звонит с правой в бубен открывшего и спрашивает, где, мол, драгоценности и пальцы моей опочившей в бозе родственницы? Вот такой ахуенный план. А что дальше? – спросит вдумчивый читатель. Цитирую Кныша: "А ничего. Будем играть в радиолюбителей из девяностых. Бери паяльник и пассатижи".

  Гениальный в своей простоте план был похерен на корню, ибо морг мы безошибочно нашли в сумерках по дикому зловонию и решили внутрь не заходить. Нахуй надо раньше времени покидать земную, ебать ее с квасом, юдоль и записываться приходно-расходную книгу этого пахучего заведения? Воняло страшнее, чем от бумерангов мертвого таджикского гастарбайтера. Свет нигде не горел, тишина стояла, как пишут в этих ваших романах, гробовая. Вокруг уютного домика из красного кирпича птички скорбно не чирикали, мелкий усатый скот, типа кошаков и прочих блохастых гандонов, в надежде вточить свежей жмурятики не шароебился, а если присмотреться, можно было увидеть, как кладбищенские муравьи судорожно зажимают пальцами носы и уебывают в ужосе. Я хотел последовать их сцыкливому примеру, но усилием воли стиснул сфинктер и остался. И ахуеть как скоро пожалел об этом.

Витек вдруг пошел к жмурохранилищу и вежливо постучал задним копытом в дверь. Она оказалась открытой.

  – Наверно, санитары внутри дрыхнут. Сейчас мы их атхуярим прямо во сне, а потом поговорим. Вот это удача! – Кныш обрадовался и меня гостеприимно зайти пригласил.
  – Удача, Витек, это когда ты в лицо спящей теще пернул с крошками, а она не проснулась. А тут удачей не пахнет, тут запах пиздеца стоит, – я решил не торопиться.
  Витюша на мобиле фонарик включил и в зловещую темноту первым ломанулся. Сначала все тихо было, потом вопль нечеловеческий раздался, и Кныш, меча фарш, наружу выбежал. Чисто человек-брандспойт, ни разу я такого не видел: фонтаны Петегофа – галимая канализация по сравнению с ним.

  – Там, там…внатуре пиздец! Трупак черный весь и раздувшийся, как дирижабль… – сообщил Кнышара, когда проблевался.
  – Ты хавал его что ли? Чего харчами разбрасываешься?
  – А ты сам сходи. Не желаешь? Ладно, что делать будем? Там ни пальцев, ни санитаров. Только пять жмуров голых, и бабка одетая. Давай, у нее пальцы одолжим и моей старушке на суперклей прилампичим.
  – Кныш, может, ты пока слепошарым инвалидом без простаты поживешь? Ты ведь все равно идиот. А там врачи что-нибудь придумают…
  – Нихера. Зуб за зуб, перст за перст! План меняется: сейчас эту в лес отвозим, там ручонки купируем и обратно возвращаем. Закрывай поддувало плотно и – погнали!
    – Гони нахуй отсюда. Я никуда не пойду. И не уговаривай!
    – Долг прощу.
    – Экий ты гусь и обирала! Меня за понюшку табаку не купишь, – собрался возмутиться я, но вместо этого сказал: – Да ты мертвого уболтаешь, жучара. Идем!
 
  Зашли, короче. Поблевал феерично и я за компанию, ибо увиденное и унюханное было за гранью. Взяли мы бабулю-донора за копытца и в ковчег загрузили. Следы заметать не стали, дабы еще по разу не наследить. Витюша не побрезговал и глаза бабке открыл, чтоб без палева ехать. Они, правда, куда-то вверх смотрели, но это хуйня. Когда Кныш на пустой трассе семидесяточку даванул, я на бабушку глянул и ахуел: на ветру беззубый рот у нее открылся, седые патлы растрепались, и шары еще больше ввалились. Короче, антигуманная образина смерти нах. Эпитома пиздоса и ужаса. Нам бы, думаю, к коляске еще трофейный пулемет на вертлюге прихуярить, и – все! Пендосы со своим «Абрамсом» сосут у нас кожаное дуло, жалкие французики заказывают вместо «Мистралей» смертоносный Иж Планета-2, фашики копируют выражение жала нашей бабушки для разработок психического оружия массового поражения. И нахер та нефть, вертели мы этот шарик на своей волосатой оси, как шкурку на хую.

  Но тут колесница смерти дала сбой. Пыхнуло что-то снизу, пердануло, и мы посреди дороги встали. До леска километр не дотянули, сцуко. Вот это пападос, думаю, если нас в такой прохладной компании зажопят, махровой пиздятинкой накроется наше хорошее самочувствие и, весьма вероятно, свобода передвижения. Отбитый Кныш тоже быстро скнокал, что можно неиллюзорно выхватить по хрюкалу за такие шутки с чужими бабушками. Пришлось переключить съебатор в турборежим и толкать мотоцикл изо всех сил. 

    И так мы раскочегарились, что не заметили, как ментовский бобик подъехал. Я чуть было слабину не дал и не украсил свои пацанские «Адики» шоколадной глазурью. Но из машины буквально вывалился бухой ментенок низкого роста, чисто хоббит с кокардой, и стал добродушно пиздаболить:
  – Байкеры, епта, чо тут у вас случилось? Бензины кончились? Тормоза отказали? А кто это у вас в коляске такой крааасивенький? О-о-о, баба Мат-Матрена! А говорили, ты по-поп-померла. На свиданку с этими орлами собралась? На Грушинский фестиваль? «Бааабушка была из тех, кто проооосто любит жиииизнь! Ты летящий вдаль, вдаааль аааангел!» Эх, гор-р-рячая штучка! – заржал мент и упал в канаву. – Давайте, я вас до заправки дотяну, – внезапно предложил он, высовывая поцарапанное жало из ямы, как ни в чем не бывало. 
  Мы с Кнышом на мороз упали, типа: не надо, товарищ гном, сами дотащим, вылазьте из окопа и пиздуйте охранять правопорядок, преступность не дремлет.
  – Да хули та преступность? Вот она у меня где! – мент вскочил, потрясая кулачком, и трос из багажника буксировочный выудил. – Крепи к рулю!

  Мы и закрепили. Дебилы, блядь... Только уселись, это карликовое гавно как придавит на гашетку, стритрейсер хуев! Въебал сотку где-то за шесть секунд, у меня аж кафтан завернулся. Шушлайка ментовская с турбонадувом, паходу, оказалась на закиси азота или еще какой мачмале реактивной. Короче, мы полетели. Но перегруз в девять G наш трехколесный спэйс шаттл не выдержал, и на подходе к первой космической скорости мы понесли первые потери. Потерялась зажмуренная космонавтка Матрена. Причем вместе с ковчегом, который с хрустом отстыковался от станции «Иж Планета» и сошел нахуй с орбиты, переворачиваясь и разлетаясь на куски.

  – Надо выходить на повороте! – заорал я Кнышу в ухо, когда стало понятно, что все может кончиться дивными пиздарезами.
  Он ко мне повернулся и только крепче в руль вцепился. Причем заточка у него такая зверская была, будто во время ебли с Валюхой ему ногу судорогой свело, но он решил не сдаваться. И тут мышиный катях в погонах очередной вираж заложил. Я не удержался, разжал руки и улетел в тартарары, то есть в кромешную пизду из кустов, гавна и палок. В тот же момент у шатла отвалился штурвал. Кныш повис в воздухе, цепляясь ногами за мотоцикл, а клешнями за уезжающий без него руль. Сначала горе-акробата растянуло до полного сходства с цирковой таксой в спортивном костюме, и какое-то время он катил в этой нелепой ипостаси, издавая леденящие душу вопли. Проезжавший мимо водила даже посигналил и поднял палец вверх, типа, во дают пацанчики-каскадеры, ваще ребята! Но потом под воздействием центробежной силы Кныша выбросило на траву, раскрутило и херакнуло всей тушкой о препятствие системы «кряжистый дубок». А низкорослый убийца людей дальше покатил – руль заправлять.

  Вылез я из кустов, техосмотр провел. Вроде, целое все, только ребра сломаны и ноги нет. В смысле – есть, но болит так, будто минуту назад отрезали. Смотрю, Витюша тоже живой под дубком сидит, глаза только, как криветка, выпятил и летающих вокруг него светлячкоф с малиновками рассматривает. И взгляд такой неумный, что без анализов видно – вопиющая хуйня с человеком приключилась. Ишемический пиздец или грыжа Шморля головного мозга. Одно из двух.
    – Знаешь, Катран, – Витя в пространство бессмысленно уставился, – я сейчас вспомнил, как пиздюком носки разного цвета на себя натягивал, а бабка мне говорит: «Сымай. Распарованные нельзя носить, примета плохая». «Какая?» – спрашиваю. «Мамка умрет», – отвечает. «У кого?» – заржал я и не снял, конечно. А теперь вот смотрю на свои носки –один синий, другой дырявый – и думаю, вдруг сегодня примета сбудется? 
    – Витенька, ты ебнулся. Вставай, пойдем травмпункт искать, пока тебя не переклинило. Помнишь, как в тот раз, когда тебе стрекоза на залупу села? Ведь чуть ли не заново ходить учили.
  У Кныша, надо сказать, была такая маза – в критических ситуациях впадать в легкий кататонический ступор. Стрекоза – это хуйня, а вот была еще абассака, когда Витюша хотел тротиловой шашкой козу на шашлык взорвать, а она веревку перегрызла. У Валюхи тогда от смеха половая губа треснула. Ну, это отдельная история, как-нибудь приколю.

  Похромали мы в больничку местячковую. Пришли, в очередь встали. Перед нами всего два человека было: один малолетка с двумя ножевыми, а другой – мужичок грустнявый с забинтованной правой рукой. Типичный такой потыканный жизнью работяга, по всемуу видать, хлебнул чувак говна из чаши бытия.   
    – Мужик, пусти нас вперед, тут человека об дуб с разгона стукнуло, – я к нему с просьбой обратился. А хуле, думаю, работяги, они терпеливые, пропустит.
    – Да ты чо, паря? Мне четыре пальца станком отрезало. Вот жду врача, чтоб пришил, пока не остыли, – не захотел уступить говночерпий и кульком из «Ашана» со скрюченными корявками перед нашими носами помахал.
  – Да, не подфартило тебе, дружище, – Кныш вдруг оживился. – Сильно больно? Ахуеть… Тебя как зовут, бедолага?
  – Миша.
  – А меня Витек. Дай пять! А, извини, у тебя уже не пять... Мишаня, слушай, я как человек близкий к медицине скажу: тебе их никто уже не пришьет. Ты ж не плюшевый заяц, епть. Ладно, не грусти, а то пальцы не будут расти! Но есть и хорошие новости. Я могу купить их у тебя.
  – Зачем?
  – Просто так.
  – Ты совсем ку-ку, паря? – мужик явно прихуел от такого предложения.   
  – По пятьсот рублей за штуку. Все не надо, хотя бы парочку продай. Хорошие деньги для вашей забыченной местности. Не боись, я твои отпечатки оставлять на месте убийства не собираюсь.
  – Да тут доктор хороший. Он пришьет, я знаю. А тебе не сюда, тебе в поликлинику к Виктору Михалычу надо. Психиатр это наш, – мужичок явно обиделся и отвернулся.

  Кныш заткнулся и принялся демонстративно хрустеть суставами своих грязных сучков. Потом целый театр теней из них устроил: стал собачку гавкающую с птичкой показывать и всякие другие крендельки уморительные выкручивать. Ну, чисто чтоб развеселить пострадавшего. Но тут очередь работяги подошла. Он подорвался, нихуя не развеселившись, и на суете в кабинет щеманулся. А кулек с обрезками под стулом остался.

  Витенька, не долго думая, пакетик сцапал и на выход. Я, понятное дело, за ним поковылял, не получив бесплатной медицинской помощи. Чтобы следы запутать, мы какими-то сука чигирями к вокзалу шустро двинули. По пути, правда, остановились. Пришлось предать погребению оказавшиеся лишними мизинец с указательным. Зарыли с почестями и по-христиански в гробике из-под «Мальборо», не в урну же с окурками их выкидывать. После чего сразу в электричку сели, и двух минут не прождав. Это, думаю, нам за доброе дело воздалось…

    Ага, блядь, щяс… На вокзале у себя вышли – хуяк – двое пэпсов с собакой к нам идут. А мы еще от прошлой встречи не успели отстираться. Кныш, с пальцами на кармане, когда хаски огромную у этих обсосов срисовал, на месте замер и ни му сука, ни хрю, ни блять кукареку. Впал в свой ебучий ступор. Стоит болван, бледнеет и ебло совершенно безбожное кривит, из серии «я чепушило-чекатило, ловите меня». За локоток пришлось его придержать. Потом я аккуратно вытащил пакет и к себе в карман переложил. Пэпсы подошли, представились и документы попросили. Ну, я под бухова гуляку закосить решил, замычал что-то невнятное. А Кнышу и косить не надо было, он тупо на спину падать начал, как последний пропойца. Пока менты его ловили и суетились, я пакет в кармане развернул и к собаке сунулся. 
     
  – Фьють, фьють!  Хорошая собачка. Хочешь косточку? На! – и без палева так пальцы ей кинул. Псина два раз пастью щелкнула и схарчила нямку вместе ногтями. Поминай шомпола пролетарские, как звали. И вуалябля: предъявить нам нечего, шмонайте, сколько угодно.
    Весь мнешь-трешь с пэпсами описывать не буду – процедура известная и малоприятная. Домой попали только под утро. А там изжога и паника – Витюша, кормилец, пропал. Но все обошлось: схоронили Серафиму Ильинишну чин чинарем, без пальцев, конечно, но и без приключений. Долго еще потом Кныш просыпался по ночам и орал благим матом, пока соседи одного злоебучего экстрасенса на него не натравили.