Чертыхаясь и вспоминая матерей всех солдат бундесвера, рядовой красной армии Максим Кораблёв пробирался через болота Белоруссии. Два дня он ничего не ел. Всё, что он успел стащить с продсклада - это пять фляжек со спиртом, две уже закончились. Дезертиром Максим не был. Просто первой фляжки спирта немного заблудился. А за эти два дня успел пять раз нарваться на фрицев, которые теперь, кажется, были повсюду.

В сапогах хлюпала вода и Максиму вспоминалось детство, как когда-то старший брат, решив подшутить, помочился Максиму в сапог.
Максим Кораблёв решил сделать привал и уговорить оставшиеся пол-фляжки спирта, рассчитанной на сегодняшний день. Максим уснул. Ему снился базар, на базаре продавали еду и сухие кирзовые сапоги.

Проснулся он уже в темноте. Но, решив не терять времени, опять куда-то пошёл. Идти в лесу, в темноте, было тяжело, но забавно. Его веселило - упадет ли он в следующий раз, куда наступать, или снова шлепнется в грязь, зацепившись ногой за ветку. В очередной раз зацепившись за что-то, Максим упал. Упал в какую-то яму и, стукнувшись головой, потерял сознание.
Когда очнулся было уже светло. Он обнаружил, что лежит в окопе, рядом с трупами немецких солдат. Не долго думая, Максим поменялся сапогами с каким-то офицером. Да тот и не возражал.

Потом Максим начал шарить по вещмешкам в поисках еды. Но попадались фотографии голых немецких фрау, сигареты и губные гармошки. От столь интересного занятия его отвлекли голоса, доносившиеся с ветром. Речь была немецкой. Высунув нос из окопа, Максим увидел немцев, собирающих трупы погибших воинов. Ком подкатил к горлу. Он, ком, понимал, что бежать некуда. А так как его сильно трясло и он методично икал, притворяться мёртвым не имело смысла. Солдаты подбирались всё ближе к его окопу, а рядовому красной армии было все страшнее. И тут в голову пришла мысль, которая так и кричала "Я умная!!!". Максим решил переодеться в форму немецкого солдата. А так как в школе учился хорошо и по немецкому имел твёрдую тройкуЮ решил, что вполне может закосить под контуженного немецкого солдата, который, к тому же, ничего не помнит. В крайнем случае, сделает вид, что сошел с ума.
Не особо выбирая размеры, Максим облачился в нацистскую форму и писклявым голоском запел детскую песенку Liebe Avgustine, которую выучил в школе.
Ганс и Хуберт без энтузиазма собирали трупы и, услышав чей-то голос, вскинули свои шмастеры. Хуберту показалось, что кто-то поёт. Гансу показалось, что на немецком. Аккуратно переступая через груды тел, они пошли на голос. Голос раздавался из окопа.
"Может, гранату кинем?", - спросил Ганс.
"Нет, лучше посмотрим", - сказал любопытный Хуберт, понимая, что после гранаты смотреть будет не на что. В окопе сидел небрежно одетый боец Вермахта, которого изо всех сил трясло. Из часто мигающих глаз горошинами катились слёзы, а рот старался воспроизвести старинную детскую песенку и икал.
"Ганс, что с ним?", - спросил Хуберт.
"Война, Хуберт", - многозначительно произнес Ганс.

Аккуратно вытащив выжившего солдата, Ганс и Хуберт повели его под руки в машину. А Максим для пущей убедительности начал орать "Криг".
Гансу и Хуберту было жалко бойца и они дали ему глотнуть шнапса. Боец не отказался и залпом осушил бутылку, чем сильно смутил Ганса и хуберта.
Всю дорогу до ближайшей санчасти, Максим в пьяном припадке пел "Liebe Avgustin", плакал и отбивал чечетку в кузове грузовика, отбивая у видевших это солдат желание воевать.
Максим Кораблев был доставлен в главный военный госпиталь Берлина. Неделями его водили по профессорам, возили по различным больницам и регулярно кололи какой-то дрянью, от которой тошнило и кружилась голова, а перед глазами плыли цветные круги. Одно радовало - кормили вкусно и много.

Максим поддерживал имидж психа и несколько раз на приёме у профессора, вспоминая детство, помочился ему в сапог, чем совершенно расстроил профессора.
Через некоторое время Максима оставили в покое и он жил припеваючи. Играл в шашки с другими больными, клеил коробочки, щупал за зад жирную медсестру и, вконец обнаглев, учил русскому мату Наполеона из соседней палаты. Иногда, от скуки, Максим придумывал себе новые симптомы, и тогда попадал на прием к профессору, где можно было попить лимонада и нассать кому-нибудь в сапог. Однажды на таком приеме Максим краем глаза заметил на столе профессора газету. Это была "Berlin Zeitung" от 17 октября две тысячи четвертого года.
Максиму Кораблёву стало грустно.