—  Д-а-а-а-ртс, — мечтательно протягивает Аллах. —  Блядь, а ведь никогда в это не играл. Может, организуем тут партейку перед уходом?
—  Да ну, полная хуйня — игра для умственно отсталых, — Рыба глубоко затягивается сигаретой и с издевкой пускает клуб дыма Аллаху в лицо. — Я вам так скажу.
—  По-моему, засадить с восьми футов дротик точно в цель — это не полная хуйня, — перебивает Рыбу Мусор. —  Это достаточно тяжело, тут требуется настоящее мастерство.
—  Дартс — достойная игра. Рыба, не городи чепухи, у тебя все хуйня, — я тоже встаю на защиту игры.
—  Засадить дротик… Тьфу, хуйня в хУевом квадрате. Я вам скажу, что не хуйня, — Рыба хитро улыбается, показывает пальцем на девку, сидящую у барной стойки в компании перегоревшего в солярии клоуна. —  Засадить вон той цыпе хуй в жопу так глубоко, чтоб она засвистела, как, блядь, кипящий чайник — вот это не хуйня.

Очередная дебильная шутка Рыбы проходит, мы смеемся. Нам нечего горевать. У нас отличное настроение, да и сидим мы сейчас, пожалуй, в одном из лучших пабов Питера. Если вы любите пиво, если окажетесь в Петербурге, обязательно заскочите в «Диккенс». Но при условии, что вы не нищеброд. Впрочем, если даже вы точно такой же пизданутый нищеброд, как и я, не лишайте себя радости пропить небольшую часть зарплаты в этом заведении. За нашим столиком разбросаны карты. Хаотично, но все рубашками вверх. За вечер мы почти не прикасаемся к ним, только два раза: когда выкладываем их на стол и когда забираем перед уходом. У каждого из нас есть свои причины больше никогда не играть в карты. На лице Аллаха два глубоких шрама от ножевых порезов, и получил он их как раз за карточные долги. Наши азартные проебы, в общем-то, не многим лучше. Зачем тогда нам карты? Просто нам нравится пить и трепаться за столом, на котором разбросаны карты. С ними антураж сочнее. Мы собираемся в пабах раз в две недели. Накачиваемся пивом, общаемся за всю хуйню и каждый раз рассказываем друг другу по одной истории. Иногда истории длинные, а иногда короткие. Сегодня такой вечер, когда рассказываем короткие.

Друзьями нас назвать сложно. Члены клуба по интересам — так, наверное, правильнее. А наши интересы — напиваться и рассказывать всякие истории за столом, где рубашками вверх разбросаны карты, к которым мы не прикасаемся. Никаких членских взносов и прочей ебалы нет. Как нет в нашей компании и имен — только погремухи. За всеми, кроме Мусора, они закрепились по нашим первым историям. Сегодня начинает Мусор, а я пока немножко расскажу о нем.

    Мусору тридцать пять или около того. На мента он не очень-то похож — ну нет у него ни блядских усов, ни отпечатка дегенерации на лице. Похож он скорее на адвоката, но только не на какого-нибудь ебучего еврейского паренька. Стильные очки в тонкой оправе; аккуратная прическа; дорогие часы; белые и ровные, как у звезд Голливуда, зубы; спокойный и уверенный голос — вот вам и Мусор. Пожалуй, из всех нас Мусор выглядит наиболее интеллигентно и респектабельно. А еще Мусор никогда не рассказывает ментовских историй. Ну, не считая той байки, когда мы сидели за столом впервые. Если же мы спрашиваем у него про работу, в ответ он пожимает плечами, тяжело вздыхает и повторяет одну и ту же мантру:
—  Да ну, нахуй. Ничего хорошего — сплошные муки совести. Как-нибудь лет через пятьсот обсудим.

***

До того, как получить эту погремуху, Мусор был для нас Сорванным. Второе погоняло приклеилось к нему после одной не слишком удачной посиделки в пабе «Бульдог». Тогда, изрядно набравшись, Мусор до усрачки перепугал официантку. Бедная девочка решила, что сдача четыреста рублей со счета почти в восемь тысяч для четырех выпивших джентльменов является вещью незначительной. Забрав счет, она еще долго крутилась вокруг нас, игнорируя пять или шесть просьб Мусора притащить сдачу. Нет, безусловно, мы хотели поощрить девочку чаевыми, но все должно было быть по своей воле. Без наебалова. В итоге, когда та в очередной раз промчалась мимо нас, у Мусора сдали нервы. Размахивая табельным пистолетом, как разъяренный Чапаев, когда Анка не хотела ебаться, свободной рукой он тыкал ксивой в лицо официантки и неподобающе грубо требовал уважения к закону. Сдачи мы так и не дождались, съебывать нам пришлось быстро. Никому из нас не хотелось, чтобы Мусору пришлось объяснять своим коллегам, за каким хуем тут случился этот спектакль. Мы посадили дебошира в такси, распили на улице по банке простецкого пива и разошлись. На следующий день я набрал Мусора с целью справиться о его самочувствии. И когда я спросил:
—  Дружище, а что это за пиздец ты вчера выкинул?
Мусор спокойно ответил:
—  Виноват, не надо сердиться. Наебениваться и размахивать пистолетом больше не буду, перед той девочкой извинюсь с цветами.

Вот после того злоключения Мусор и стал Мусором. Хотя, сам он не очень-то обижается на такую кличку, смотрит на ситуацию иронично. Говорит:
—  Ну да, вот такие мы козлы.
И сразу же хмурится, пристально смотрит на нас.
—  Но мы ведь все прекрасно понимаем, что это в рамках шутки. Никакой я не мусор на самом-то деле — так?
В такие моменты нас пробивает на смех, уж больно комичен в своей серьезности Мусор.
—  Ведь так, придурки?
И мы соглашаемся:
—  Именно так и никак иначе.

А по-хорошему, Мусор самый адекватный и спокойный в нашей компании, и это заслуживает уважения. Можно даже предположить, что он не ебнутый. Ну, или ебнутый, но не на всю голову. Без него мы бы уже точно пару-тройку раз влетели на пиздюли и прочие неприятности.

***

    —  И про что у тебя сегодня история? — Рыба, закончив вопрос, ловит приступ икоты.
—  Знаете, на свете есть и будет много долбоебов, — Мусор укоризненно смотрит на икающего Рыбу. —  Похлеще тебя, мудака, многократно. Это история как раз про такого долбоеба. Выдающегося долбоеба. И про невозмутимую лошадку.
—  Насколько невозмутимую, — перебивает рассказчика Аллах.
—  Ты когда-нибудь ебал в локоть московскую модель, что родом из глухой провинции, сынок? — спрашивает Мусор. —  Охуенно невозмутимую. На все сто процентов.

Мусор, раскурив сигарету, делает глубокую затяжку. Дым выходит из его легких, а на лице Мусора возникает ухмылка. Вероятно, он сейчас с теплом вспоминает сеанс ебли в локоть с той самой охуенно невозмутимой московской моделью. Что родом из глухой провинции.
—  А еще эта история про еблю человека и зверя, — ухмылка пропадает с лица Мусора. —  Да, кстати. Это весьма печальная история.
—  Так-так-так, и кто кого трахал, — не унимается Аллах. —  Человек животное или животное человека?
—  Ты сам-то как думаешь? — спрашивает Мусор.
—  Коню не интересно ебать человека, — вмешиваюсь я. —  Так, для справки.
—  Это еще почему? — Аллах.
—  Да, потому что у коня огромный хуй, который не влезет даже в шестидесятилетнюю нигерийскую шлюху. Ты бы стал тыкать своим членом в замочную скважину, умник?
—  Нихуя! — вопит Рыба. —  Я один раз смотрел порнуху, где телка должна была конкретно отсосать коню. Необычайно глубокий минет, а потом все по-взрослому — так в аннотации было написано. Вполне вероятно, что он ее выеб, и ему это было интересно.
Мусор складывает ладонь пистолетом, указательным пальцем стреляет в Рыбу.
— Извращенец ебучий, а.
Мы переглядываемся, ржем.
—  Так у нее получилось? — спрашивает у Рыбы Аллах.
—  Чего, бля? — Рыба наконец-то перестает икать.
—  Ну, она смогла полноценно отсосать коню? — Аллах серьезен. —  Я это спрашиваю не просто так. Смотрите, вот у меня не очень-то огромный хуй. Скажем, обычный человеческий хуй, побольше среднего, но не каждая женщина, а у меня их было много, могла ртом обработать его, эээ, целиком. Ну, вы поняли. А тут огромный конский член. Неужели, бывают такие глотки?
—  Блядь, да я-то откуда знаю, — Рыба разводит руками в стороны. —  Я кончил еще на моменте, когда телка раздевалась. А дальше смотреть порнуху не стал. Нахуя?
Мы опять смеемся.
—  Хватит трещать, — Мусору наш балаган надоел.—  Лучше послушайте меня.

***

История эта приключилась в одной британской провинции, время — ближе к концу восемнадцатого века. Жизнь тогда была чудесной, еще не засранной злобной отрыжкой прогресса. Люди были куда ближе нас к природе и натуральному, они не должны были сходить с ума — ну, как сходят с ума сейчас. Тем не менее, с развлечениями тогда было не слишком круто, поэтому иногда и происходило то, о чем я рассказываю.

Старине Эдварду в жизни повезло. Сам он и не работал, но был богат деньгами родственников из Ливерпуля. Были у него и замечательная жена, и спиногрызы. Жило семейство на собственной ферме. Со зверушками там, полями-лугами и прочей херней. Жена Эдварда, хоть и не была особо прекрасна собой, трахаться любила и мужу ни в каких желаниях не отказывала. К тому же она пекла охуительные яблочные пирожки. А дети — те вовсе были глухонемыми, потому не доставали папашу воплями и соплями. Короче, жизнь у мужика была бы удавшейся, если б не одно но. Эдвард был поражен в голову безумной идеей.

Ему очень сильно нравились лошадки. Вот только не так, как нравятся лошади коллекционерам. Этому мудаку хотелось выебать кобылу. И не какую-то мифическую, а белую лошадку Дану, что находилась во владениях семьи Эдварда. Пизда этой лошади манила Эда, как манит космонавта млечный путь. И потому нет ничего удивительного в том, что в один из солнечных дней, проснувшись в лучшем расположении духа, ебарь-террорист осуществил задуманное.

Эд, взяв в руки табуретку, зашел в конюшню, вывел Дану на свежий воздух и там отчаянно ей засадил. Просто и бесцеремонно. Будто бы так и надо, будто бы это нормально — ебать лошадей. Случилось все крайне быстро, Дана даже толком не успела удивиться. Эд кончил моментально, как пятнадцатилетний ПТУ’шник, дорвавшийся до пиздятины вырубившейся на пьянке одногруппницы. В дальнейшем конеебля набирала обороты так стремительно, как набирает их мотор Феррари.

Один за другим летели дни, и количество спермы, закаченной Эдом в лошадь, приближалось к рекордному. А та молчала и не сопротивлялась. Она вообще никак не реагировала на свое заключение в сексуальное рабство. Гринписом, конечно, тогда и не пахло, и строчить жалобы Дане было некуда, но пару раз ебануть этого придурка копытами она могла бы. Что интересно, в те моменты, когда Эдвард, стоя на табуретке за кобылой, стонал от удовольствия, солнце всегда было закрыто облаками. Вероятно, даже оно не могло смотреть на это безобразие. Может, все и закончилось бы по-доброму — Эд так и трахал бы лошадку до самой ее смерти, лишая жителей провинции хорошей и ясной погоды, однако не сложилось.

Беда захуячила на горизонте в тот момент, когда в Эдварда забрался человек совестливый. Извращенец глубоко проанализировал происходящее, и ему стало дико стыдно. Но не за то, что ебет лошадь, хуй там. Он сильно переживал, что Дана не получала никакого удовольствия от их секса. Сначала в бой пошли вещи из гардероба жены. Шляпки там, платочки. Одеть кобылу в платье Эд не мог, но вот всякие цацки цеплял на Дану регулярно. А невозмутимая лошадка все равно не проявляла никаких эмоций. Смекнув, что дело тут в размерах, неудавшийся герой-любовник весь день потратил на изучение коней. Болты у тех были просто здоровенные — на глаз британца, где-то с человеческую руку.

Уже на следующий день Эдвард погружал левую руку в лошадку, а правой с энтузиазмом надрачивал себе. Но кобыле и эти новаторства оказались похуй. Заветная мечта ускользала от Эда, как заяц от волка в самом пиздатом советском мультфильме. Технология конеебства требовала новых решений. Конечно, в погоне за успехом безумец мог бы запихать в лошадь одновременно обе руки. Но этот вариант Эдвард отбросил, ибо нечем было бы надрачивать себе. В конце концов, это ж секс — все должно быть по-честному — удовольствие для обоих. В принципе, кретин мог бы засадить в Дану и ногу. Вот только он не был акробатом, поэтому решение Эд выбрал самое дурацкое.

Набрав воздуха в легкие, Эдвард погружался в лошадь все глубже и глубже. И когда уши Эда терлись о стенки влагалища кобылы, та впервые за месяцы их тесных отношений издала одобрительное ржание. Нельзя сказать, что лошадь ловила кайф, но что-то близкое к этому она наконец-таки ощутила. Оказавшись внутри Даны по шею, Эд попытался открыть глаза. Было темно, очень сыро и даже страшно, еблан запаниковал, задергался и попытался вылезти наружу. Да только лошадь уже прилично завелась и радостно хлопала стенками влагалища, поймав Эдварда в смертельный капкан. Задыхаясь и паникуя, мудозвон извивался, как червяк, чем еще надежнее запирал себя в ловушке. Эд уже отчетливо видел силуэт пиздеца, свет в конце туннеля и прочий перфоманс. И, надо сказать, чудо со спасением идиота нихуя не свершилось. А подоспевшая Смерть удивленно смотрела на последние секунды жизни старины Эдварда, чесала свою лысую черепушку и даже неприлично ругалась вслух:
—  Ну еб твою мать, ну как же, бля, так!

От чего конкретно зажмурился Эд — хуй вам кто скажет. Может, задохнулся внутри лошади. Может, захлебнулся. А может, шею поломал, когда кобыла крутила жопой. Но одно ясно точно — не будь Эдвард ебанутым идиотом, он прожил бы несколько дольше. И любой нормальный человек согласиться, что смерть этого мудака, в общем-то, была комичной и справедливой. Любой, кроме жены Эда. Та, обнаружив мертвого мужа торчащим из лошадиной пизды, в таком представлении чревовещания ничего смешного и справедливого не увидела. Напротив, вдовушка загрустила и на фоне тоски люто пизданулась. В тот же вечер, накидавшись вискарем, женщина перерезала нахуй всех зверушек на ферме, а после и себя ебнула. Топором — сначала прямо между сисек, потом еще добила себя ударом между глаз.

Какие итоги конеебства? Вырезаны ни в чем не повинные животные, два человеческих трупа и оставшиеся сиротками глухонемые детишки. И все из-за одного еблана, которому вовремя не дали отпор. Вот такая вот, блядь, печальная история, мотайте на ус.

***

—  Так что, — Мусор крутит в руках пинту красного эля. —  Если хоть одна разошедшаяся блядь собирается вам засадить, пресекайте это на корню. Дальше будет только хуже.
—  Погодите, я одного не понял, — спрашивает Рыба. —  Как вы думаете, а могла ли кобыла залететь и родить от этого долбоеба кентавра?
—  Р-ы-ы-ы-ба, — Аллах хохочет.
—  Дай-ка мне пистолет, я грохну Рыбу, — говорю Мусору. —  Давно пора.
—  Рыба, ну как ты заебал идиотскими вопросами, — улыбаясь, фырчит Мусор.
—  Да ладно вам,  — Рыба лыбится, его и самого прет. —  Так, а это что еще за нахуй справа по борту?

К нашему столику подваливает тело в сером костюме. Пошатываясь, уже прилично пьяное. Одну руку тело кладет на стол, едва не опрокинув пинту стаута Рыбы, второй рукой тело приветливо машет. Глупо улыбаясь при этом. Выглядит незнакомец, как ебанный дебил. Должно быть, телу сейчас охренительно, и все присутствующие в пабе — ему братья и сестры. Несмотря на нирвану, с риторикой у тела все в порядке, тот складно изрыгает:
—  Дарова, чувачки. Помогите друга разыграть — тема нехитрая.
—  Чего-чего? — переспрашивает Аллах.
— Чувачки, да? Я правильно понял? — Мусор тоже удивлен хамскому обращению.
Пока Мусор и Аллах растерянно переглядываются, я наблюдаю за Рыбой. Уголки его губ медленно-медленно разъезжаются по горизонтали, рисуя на лице злую улыбку. Чего сейчас пизданет Рыба, я знаю прекрасно. Качаю головой, устало объявляю:
—  Ну, блядь, мы начинаем КВН.
Когда я произношу «КВН», из Рыбы уже вылетает адресованное незнакомцу:
—  Слышь, хмырь! Пшел бы ты нахуй отседова, пока еще можешь съебаться самостоятельно.

          …