Шестая глава здесь:
http://udaff.com/creo/96918.html

7


Вечером Василий отключил телефоны и, лежа на кровати, задумчиво курил одну сигарету за другой, ежеминутно осматривая себя, надеясь поймать «момент истины» ─ момент возникновения очередного рисунка. Время тянулось безвкусной жвачкой, однако ничего не происходило, лишь вечерняя мгла недоверчиво пробиралась в комнату, заливая своим паутинным телом пыльные углы. Света Василий не включал, продолжая осторожно лежать, глядя в потолок, по которому время от времени пробегали отблески легкового света. Вскоре из-за дома выставила круглый бок сдобная луна. Она была такая огромная и висела так низко, что могла в любой момент сорваться вниз и раздавить хрупкую Москву, к вящей радости жителей всего российского закольцовья.
Василий ещё раз осмотрел очаги поражения своего кожного покрова: «ВАСЯ» на левой руке, три перстня на правой, товарищ Сталин на груди, «СЛОН» на правом запястье, часы на левом. Более никаких подозрительных посинений на теле не наблюдалось. Вася освидетельствовал пах, что на некоторое время отвлекло.
«Как же так, почему они появляются ночью? Может, всё-таки приходит кто? Не человек, конечно, его бы я заметил, потусторонний гость, вроде покровителя чёрных белок… А может быть, кто-то из моих предков был художником-неудачником, и он мне теперь сообщения такие посылает, чтобы я проснулся как бы, взялся за краски и посвятил себя высокому искусству? Хм… а какие раньше художники были? Иконописцы только или как их там – гравёры, вывески разные на кабаках рисовали – вилку, ложку, рыбку, кружку, русалку, может, какую… Кстати, а почему сразу русский?! Может быть, в крови у меня горячие итальянцы засели? Хотя в школе я как-то неважно рисовал… Иконописцы… хм… надо всё-таки последить, что же со мной ночью происходит». И Василий решил не засыпать этой ночью. Он пристально следил по углам и таращил белое лицо на входную дверь. Он пил объёмные кружки рассыпного кофе и напряжённо выходил без одежды курить на балкон. Вот и сейчас Василий в ужасе проснулся, ночь уже полностью растопырила по небу свои задумчивые сучья; он потянулся, с пустым звуком похрустел пальцами, взял спички и пачку папирос. Пыльный сноп света, наполовину погрузившись в сизое поле старого ковра, медленно двинулся, дёрнулся и исчез – в доме напротив открыли окно. На улице деятельно шумели деревья.
– Нина, ты пойми меня морально! – убеждал невидимую Нину в кустах взволнованный мужской голос.
Мёртвая луна в черном безветрии поглядывала на город сквозь мелкие ночные облака. С неба сорвалась неосторожная звезда и быстро умерла, оставив после себя только короткую царапину. «Как всегда не успел загадать!» – расстроился Вася и чиркнул спичкой по коробку. Спичка зашипела и сразу погасла, а больше в коробке не было.
Василий потянулся, встал и прошёл на кухню. Включил свет и постоял около раковины, откуда, смешно и неумело торопясь, разбегались маленькие угрюмые насекомые. Василий подумал: «Интересно, их точно так же резко слепит неожиданный свет, как и меня?» – и раздавил большим пальцем несколько наиболее детских тараканов. Взяв на кухне свежий коробок, Вася в рассеянии посмотрел на стоящий на тёплой плите чайник, начал протирать его замасленный бок губкой, которой вчера вечером раздавил рыжего таракана, вернее, тараканиху, потому что от испуга смерти она мгновенно потеряла ребристую корзинку, в которой носила с собой своих будущих детей.

«А может, мне в еду чего-нибудь подкладывают? Но кто? Зачем? – тревожно думал Вася. – Что это за нелюди такие?» За стеной вдруг коротко стрекотнула дрель – как будто кто-то резко сморкнулся. Этот звук вывел Тутаева из мучительной задумчивости. Он, наконец, решился посоветоваться с братом Колей, который всегда его выручал, ещё с младших классов школы, когда приходил с друзьями и разбирался с Васиными обидчиками. Коля – хороший, Коля – поможет, Коля – родная кровь, Коля – братское сердце. Василий нашёл телефон и набрал номер брата. Восемь. Гудок. Девять. Семь. Два… Тот, как назло, оказался временно недоступен. Вдруг телефон встрепенулся и заблеял. Вася приложил телефонную систему к уху:
– Це Ростов, чи ни? – задребезжал в ухе рыжий голос.
– Чего чинить-то? Чего чинить? – возмутился Василий и аннулировал соединение.
Старший брат Коля уехал из семьи, когда Василий ещё учился в школе. Сам Коля учился через пень колоду и при первой же возможности покинул ненавистное заведение. Естественно, Коля отправился в первопрестольную. В столице Николай, как многие пронырливые и ухватистые приезжие, быстро обогатился и даже пошил себе пальтишко из кожи бабируссы. Приторговывал он всякой модной мануфактурой, жевательной и иной резиной. Впрочем, торговал всем: что предлагали, то и брал. Наценку ставил небольшую, божескую. Предметы в его руках редко задерживались.
У Коли были свои взгляды на жизнь, не было в нём орднунга, необходимого для успешной офисной работы. Он предпочитал мелкий независимый бизнес и рассуждал таким образом: как только ты завёл себе распорядок – ты потерянный человек. Ты – мясной робот, который выключает мозг и только выполняет нужные другим действия. Подъём по будильнику, обед по расписанию, ежедневные новости по телевизору, отбой ко сну. Вся жизнь и слагалась из этих не особо кому нужных мелочий. Николай старался максимально разнообразить своё существование: часто менял гардероб, передвигался разными маршрутами, питался морепродуктом, много путешествовал по городу, а иногда мог два дня проваляться в кровати – просто так, даже выпивал крайне непредсказуемо. «А так веселей! Жизнь-то шибче проходит, глядишь, и на пенсию скоро!» – говорил он, усмехаясь.
Компьютерной техники Коля опасался и сторонился. Он относился к тем людям, для которых почта – это жёлтое одноэтажное здание с запахом тёплого сургуча, с огромным вьюрком бечёвки и приветливыми круглыми женщинами с толстыми сумками. Человеком Коля был весьма неглупым, поэтому мало кому верил. И очень Коля не любил медные предметы, даже к маленькой канцелярской скрепочке, вытянутой из меди, он старался без особой нужды не прикасаться – говорил, что медь кровью попахивает. Читать Николай не любил: «Когда читаешь, живёшь чужой жизнью, а свою пропускаешь… а мне своя, знаешь, как-то ближе», – говорил он, ограничиваясь непритязательными газетками с цифровыми головоломками на последних страницах.
Однажды, когда Николай по очередному сомнительному бизнесу (виноторговля – чилийское, немецкое) находился в центре, он, рассеяно закуривая, случайно подслушал диалог между девочкой лет пяти и молодой, но не очень симпатичной девушкой в массивных очках:
– Мама, а этот дом похож на сосульки, которые наоборот растут!
– Это не совсем дом, Лер, это церковь, а называется костёл.
– Костёр? Он же горит!
– Нет, костёл, – буква «л-л-л» на конце.
– Мама, а зачем бабушки целуют этого голого дядю на досках? Как он туда залез?
– Это не дерево, это крест такой деревянный. Дядю распяли язычники.
– А как это распялили? Кто такие язычники? Они языками покрыты, что ли?
– Распяли – это значит убили.
– А зачем тогда бабушки его целуют? Чтобы он ожил, как царевна?
– Нет, чтобы он заступился за них и пожалел.
– Но ведь он же мёртвый!
– Ну, он не совсем мёртвый.
– Его сильно ранили? А что, бабушек обижают?
– Нет, но могут.
– А этот дядя придёт и поможет?
– Да.
– А мы разве не можем помочь бабушкам?
– Нет, мы не можем, а дядя спасёт их.
– От кого?
– От всего плохого.
– А как он всем поможет сразу?
– Ну, он умеет делать чудеса.
– Прям как фокусник?
– Нет, по-другому. По-настоящему.
– А мне он сможет сделать фокус?
– Конечно, только его нужно хорошо попросить и правильно себя вести.
– Хорошо, а ему нужно написать письмо, как Деду Морозу?
– Да, напиши, Лера.
– А как дядю зовут?
Тут Николай не выдержал, подошёл, и спросил у родительницы, можно ли угостить девочку жвачкой. Получив утвердительный, он присел и протянул девочке розовый кубик.
– Вот видишь, – пышно произнесла мамаша, поправив оптику. – Ты ещё ничего не написала, а Дед Мороз в лице этого дяди принёс тебе гостинчик! Возьми, Лерочка. Большое вам спасибо, добрый молодой человек!
– Не за что, – быстро отреагировал Николай и торопливо пошёл в сторону от костёла, отчётливо осознав, что религия – это такая область, в которую если плотно сунешься, то невозможно в ней не сделаться крупным бизнесменом.
Вообще-то Николай опасался и сторонился людей, особенно организованных групп, которые вели активную агитацию. Он считал так: стоит только раз в жизни куда-нибудь примкнуть, и ты уже стоишь на опасном пути «вниз по скользкой залупе». Коля не переносил совершенно никакого руководства и отчитываться за свои дела собирался лишь на последнем суде. Единственный раз Коле очень захотелось присоединиться к панкам, поющим в переходе. Но, подумав о том, что скажет, к примеру, Александр Иванович, увидев его в таком обличие (даже не скажет, а какое обиженное выражение лица сделается у этого простого, доверчивого человека), Коля отбросил свой бунтарский замысел вместе с допитой склянкой коньяка.
В недоверчивой голове у Николая время от времени звучали два сиплых мужских голоса, один был с хрипотцой, другой – с беззубым посвистом. Голоса беседовали между собой с использованием специфических бранных терминов. Николай научился различать их и одно время даже вёл стенограмму бесед. Голоса принадлежали двум лифтёрам, застрявшим, судя по всему, в шахте какого-то мёртвого объекта.
– Не спи, ебёныть, трави трос, трос трави, говорю!
– Не пизди-ка мне, гвоздика, лебёдку, сука, заклинило…

Василий ещё несколько раз попробовал установить связь с братом, однако доступнее от этого абонент не стал. «Наверняка дома с Алкой со своей, погряз в половых излишествах, аж телефон отключил. Или случилось чего? Может, родителям позвонить?»
Родители Коли и Васи были людьми скромными и впечатлительными. Их постоянно что-то пугало и тревожило. Примечателен был дед по отцовской линии – Пётр Афанасьевич.
Дед Николая и Василия, Пётр Афанасьевич Тутаев, мужчина крупный и видный, был военным корреспондентом, большим любителем животных и первооткрывателем таёжных тупиков. Пётр Афанасьевич часто с воодушевлением вспоминал, с каким наслаждением православный гнус жалил и объедал настырных путешественников, забиравшихся в самые непотребные сибирские уголки.
Он обладал бесформенной головой и давно уже написал свои лучшие километры фронтовой прозы, но всё никак не мог остановиться. Баловался он фотографией и рассказами о деревне – пошивал эдакие некрасовские зипуны с фройдовой подстёжкой. Хорошо, что никто не рассказал ему об этом, иначе дедушка, как честный коммунист, повесился от досады. Но в последние свои годы, он всё больше любил лежать в прохладной и полутёмной кладовке и читать Советскую военную энциклопедию в тёмно-синей шершавой обложке. Память у него была удивительная. Он помнил все мало-мальски значимые события кровавой людской истории, от имён предводителей восстания занюханных сипаев до незначительных деталей Курской битвы или казусов Берлинской операции. Дед лежал на кровати, сипел тухлой трубкой и жмурился от удовольствия, под носом у него пенилась седая, почти прозрачная борода, кишащая опилками и табачным мусором. Пока водились деньжата, дед очень уважал дагестанский коньяк.

Детство Василия и Николая было жаркое и безалаберное. У деда Петра и доброй бабушки Вари все летние каникулы напролёт гостил Вася. Кольку, чтобы не сильно бременить пенсионеров, родители обычно отправляли на весь сезон в пионерский лагерь. Может быть, именно от этого обозначилась разница в характерах двух братьев. И действительно, даже внешне они были довольно разными.
Василий русоволос, сероглаз, статен, Николай же очень высок, худощав, волосы его кудрявятся. Василий плавен и кроток, рос медленно, Николай, напротив, угловат и порывист. Василий терпелив, но уж если довести – мог серьёзно покалечить, а то и насмерть прибить: в пятом классе ослепшего от гнева Василия с трудом оттащили от уже неподвижной тушки злоязычного одноклассника, который полгода изводил маленького Тутаева гнусными прозвищами. Васю некоторое время одолевала романтическая мечта сделаться пилотом-перехватчиком, Николай скромно грезил работой шеф-повара.
Коля, когда бывал в деревне, любил гонять на огромном велосипеде «Урал» в продмаг, где каждый день покупал по три буханки рыжего хлеба: две для коровы Ночки, а одну для человечьих нужд. Васе же «Урал» очень долго был не по росту и он долго рассекал на толстошинной «Бабочке», а потом мучительно привыкал к «Школьнику»…
Однажды, в пятницу днём, дедушка решил, что пора уже забивать угрюмого брата Ночки бычка Бызю, и призвал живущего при свиноферме тёмного человека Митю Долгова, который был всегда зол, нелюдим и пьян. Васю отправили погулять с товарищами, а когда он вернулся домой, процедура с Бызей была благополучно закончена. Его пятнистая шкура была растянута на заборе, хвост висел на Васиных качелях, аккуратно сложенные копыта торчали из ведра, из которого бык любил пить воду, а курчавую голову Долгов забрал себе.
Дедушка Петя с энтузиазмом жарил на огромной сковороде Бызины яйца и член плодородия.
– Это тебе не анчоусы в ресторациях трескать, неженка! – сурово предостерег дедушка, увидев приближающегося Васю. Он наколол с ворчащей сковороды шипящий кусок, отправил его в рот и, обжигаясь, стал мощно жевать. Вася не знал, что такое анчоусы, и представил себе это как какое-то розовое мороженое, утыканное солёными орешками и разноцветными сахаристыми перьями. А буквально полчаса назад Вася со своим приятелем Лёхой Пейко сидел в крапивных кустах, наблюдая за банькой на отшибе деревни и поджидая, когда ж придётся увидеть им первую девическую наготу. Наконец дверь баньки отворилась, и из неё вылезли две мощно распаренные бабы. Они уселись за стол и, совершенно не подозревая о четырёх любопытных мальчишечьих глазах, затаившихся неподалёку, стали, не стесняясь, похлёбывать чаёк, да нахваливать берёзовый жар.
Только спустя много лет Вася, вспоминая этот врезавшийся в память кусок деревенского лета, начал отчасти понимать своего деда и его траншейный юмор.
Особо ответственным заданием в раннем детстве было крутить тяжелую ручку сепаратора. Бабушка осторожно подливала в глубокую чашу сепаратора из теплого ведра молоко, а Вася старательно вращал маслянистую ручку. Из двух алюминиевых клювиков текли две слабые речки – одна блестящая и жирная, другая малокровная и голубенькая. Иногда Василий шалил и раскручивал ручку быстро-быстро. Бабушка выходила на реактивный шум и нестрашно грозила своим фронтовым пальцем.
Когда Вася подрос, он больше не подходил к сепаратору, потому что тот стал старый и кисло пах. Вася всё чаще томил свой досуг на огромном тополе, который рос на краю небольшого леска возле деревни. На развилке трёх подходящих ветвей он свил себе обстоятельное гнездо и лежал там, наблюдая качающуюся деревню, соломенный воздух и трубный дым, терпеливо выходящий из маленькой пекарни, которая для удобства была встроена в бревенчатый детский сад.
На уклоне своих лет дедушка юного Василия разнообразием досуга жизни себя не баловал – он всё больше уважал сон. Его можно было найти в кладовке, в которой вкусно пахло берёзовыми вениками, или в саду, бессознательно лежащим около пенька, на котором всегда стояла порожняя бутылка.
Так и остался никем не оценённым полёт его узловатой фантазии. Никто книг его не покупал, журналы о нём не писали. Васе хорошо помнил военные истории деда про севастопольские дела, особенно рассказ пленного немецкого офицера из дедовой фронтовой тетради: «Переходя Дунай, немец думал так: враг силён и опасен, придётся столкнуться с мускулистыми красавцами в новеньких мундирах и с огненно начищенным оружием. Враг будет гулко идти стройными шеренгами, с гордыми и бесстрашными лицами, а мы будем косить врага раскалённым свинцом, строчить врага автоматами, поливать врага пулемётами, рвать его мундиры гранатами, вздымать на воздух минами, а когда кончатся мины, гранаты и патроны, бросимся врукопашную и будем пронзать врага штыком, грызть смертельными зубами, резать вражьи головы, очень прекрасно! Но противниками нашими стали голодные оборванцы, противниками нашими стали хитроумные партизаны и полковые сыновья, не ведающие страха из-за своей безудержной молодости…»
Перед Васей сразу предстал исклеванный пулями каменный забор, рядом невзрачный домик из кирпича, который когда-то был красным. По телу острого тополя старательно карабкается вверх пыльный плющ. Возле обгоревшего остова грузовика шевелится изодранный осколками человек – всё пытается подтянуть рукой за белые нитки свою ногу, которая валяется в полутора метрах от него. Слева покачиваются безвольные тела повешенных. Совсем близко от их ног уютно прикорнул толстячок, голова которого развалена мясницким топором на две арбузные половинки…

+ + +

Вася лежал без света и прислушивался к вечерним звукам жизнедеятельности соседей. Со стороны кухни слышался хорошо поставленный голос диктора новостей, сверху фальшивили на караоке.
Вася ненадолго задремал, но вскоре испуганно проснулся. Он внимательно поводил по сторонам набрякшими кровью глазами и ещё раз набрал номер брата сонными и горячими пальцами. Восемь. Гудок. Девять. Семь. Два… Результат тот же. «Где же ты шляешься, братка? Ну что ж, если гора не идёт к Магомету, значит, и нам пора».
Он раскинул тело и потянулся, кое-где соблазнительно хрустнув суставами. «Да дома он! Где ему ещё быть? Поеду прямо сейчас», – решил Василий. Он посмотрел на часы и засобирался, чтобы поспеть на метро. Коля жил на самой окраине Москвы.
По дороге он встретил певца монгольской вольности Нурата Масырова и понял, что слухи о его смерти сильно преувеличены. Вспомнилась шершавая Интернет-лирика:
Выпал снег у меня за окном наконец.
А Масыров Нурат из окна.
Как скворец…
У метро было совсем пусто. Торговки уже разошлись, и только две кроткие собачки с жалкими лицами стояли в сторонке на чресельной сцепке. У самых ступеней Василий приметил краснощёкую урну, но в рассеянии стрельнул бычок на пятнистый асфальт. Возле урны в куче перьев валялся разбитый голубь – вороны уже выклевали ему всё пузо, а голову унесли ещё вчера. Вася отвернулся от птичьей беды и спустился вниз.
Ночью метро совсем не такое, как днем. Ночью метро тихое, таинственное, каждый приближающийся шаг раздаётся глухим эхом по переходам. Ночью в каждом перегоне просыпаются чудовища. Они неслышно приближаются к тебе, когда ты стоишь в полумраке на безлюдной платформе, обреченно следя за холодным ходом секунд.
Локомотив возвестил о себе радостным порывом ветра. Из бокового лаза вынырнула полная девушка в оранжевом комбинезоне. В её руке поскрипывало, посвистывало, скрежетало и взвизгивало пустое ведро.
Сумрачный юноша с задом тяжелым, опершись спиной о мрамор, недовольно листал страницы внушительной книги и что-то пришёптывал лысыми губами. Поезд застонал, как раненый дракон, и остановился.
Вагон доставил несколько спящих людей. Василий вспомнил, как и сам однажды на День радио прикорнул на вагонной лавке и проснулся в тёмном депо. Через три часа его выпустил машинист. На этот раз ему не спалось, он смотрел на вьющиеся за окном кишки коммуникаций. Василию подумалось, что это, возможно, трубы, по которым подаётся газ для вечных костров прямиком в преисподнюю. Наконец с большим облегчением Тутаев вылез на волю, огляделся и увидел Колин дом.

+ + +

Вася сразу припомнил исцарапанный подъезд, поднялся на лифте на седьмой этаж и уверенно постучал кулаком в дверь, так как дверные звонки Коля почему-то отвергал.
– Коля, ты дома?
– Только и слышишь целый день: «Коля, ты дома? Ты дома, Коля?» – раздался из-за соседней двери недовольный голос.
Коля торопливо и шумно отворил, покрыл дверь соседки беглым матом и впустил брата в дом. В квартире свирепствовал генеральный ремонт. Душно пахло только что разогретой духовкой. Содранные со стен обои обнажили лица старых газет. На одной из них скалились две перепуганные сучки, снизу значилось, что это Стрелка и Белка. Мебель была демонтирована, пол нещадно засыпан старой извёсткой, а сам Коля щеголял в газетной шапке с весёлыми белыми конопушками. Судя по всему, Вася застал брата в самый разгар созидательного порыва.

– Здорова, братка, ты, как всегда, не вовремя, – Колян улыбнулся, лицо его покрывала рыжая мякоть защитных волос.
– Колян, ты чего это, к тебе брат родной пришёл, а ты «не вовремя», – слово «не вовремя» стойко ассоциировалось у Васи с приблудным сексом, застигнутым врасплох.
– Ну, заходи, раз пришёл, только не разувайся, татарин… Коля был в усталых джинсах залапанных известью и краской.
– Как бизнес, Коля?
– Ну что тебе до моего бизнеса?! Бизнес как бизнес, работаем, всё пучком. Видишь, благоустройство затеял, скоро не квартирка будет, а конфетка. Вот тут я кашпо повешу, а тут – плазмо.
– Мне, брат, помощь нужна.
– Ну что ты, Васёк, за свинья такая. То не видно по полгода, весь деловой, минутки свободной не найти. А как помощь понадобилась – он тут как тут, нарисовался – хрен сотрёшь. Только ты не по адресу, денег лишних у меня нету, всё в ремонт вложено.
– Да я не за деньгами. Беда у меня такая, что не знаю даже, как начать.
– С начала и начни.
– Началось всё недели полторы назад, утром, в ванной комнате. Даже нет, началось всё с зелёных стрингов на моём мониторе.
– Да, Васёк, вижу, дело серьёзное, без поллитры ничего не разберу, что ты чешешь. Дуй-ка в магазин, а я нам пока посадочные места сооружу.
– А кстати, где Алка? – вдруг вспомнил Василий.
– Позже будет, а может, и у матери останется. Успеем крякнуть, беги давай!
Василий по привычке, купил «Гвардейскую» за девяносто рублей и запивон. В пору первых алкогольных экспериментов над собой запивон был необходимой и достаточной закуской. Рыбинские пацаны иногда уважительно говорили о нём «гидроколбаса». Для экономии пили разводимую отраву, «Гупи» или «Цуко», химический вкус которых забивал даже ацетоновое амбре палёной водки.
Вася вернулся, и братья расположились вокруг табуретки, посреди обойной эпопеи, сдвинув в стороны валики и вёдра с известью. Разложили минимальную закуску: три помидора, две луковицы, половинку бородинского. Выпили раз-другой, и Василий наконец смог вкратце пересказать Коле злоключения своего тела.
К двум ночи оба брата были уже изрядно пьяны.
– А мне недавно отец приснился. Будто какое-то несчастье с ним произошло. Может, позвоним папке?
– Давай, только у меня телефону каюк, звони сам.
Василий покопался в записной книжке мобильника и набрал нужный номер. После нескольких протяжных гудков раздался недовольно сонный голос отца:
– Вася, какого хера, я уже сплю! Случилось чего?
– Да вроде ничего, хотел спросить, как ты себя чувствуешь?
– Я себя хорошо чувствовал, пока ты не позвонил.
– А мать как?
– Как-как, твоя мать тоже проснулась из-за тебя. Весь дом на уши поставил. Всё, конец связи, днём поговорим.
Вася вопросительно посмотрел на брата, мол, ты ведь понял, о чём был разговор, и перевёл взгляд на пустую бутылку.
– Кстати, а где там Алка-то моя шляется, может, ей жидкость заказать? – встрепенулся хозяин и внёс рацпредложение.
– Звони, – утвердил Василий.
Коля встал, пошарил руками по одежде и рассмеялся: «Я ж говорю, каюк!» Штаны его зашевелились, и раздался протяжный вой. Василий отскочил и брезгливо сморщился. Николай захохотал в поддержку своей весёлой шутки.
Третий раз в магазин бежать не хотелось, и братья Тутаевы перешли к пенистой лакировке.
– Братан, да ты отнесись по-философски к вопросу, – слово «по-философски» далось Коле с некоторым трудом, – само по себе ничего не появляется, даже твой шанкр. Так что, если лезут, значит это кому-нибудь нужно. Потусторонние знаки, может, кто подаёт, а ты тупишь.
– Да какие ещё в жопу знаки?! Проклятье какое-то на мне висит, воронка зла закрутила, ёпте.
– Кстати, а на жопе ничего нету?
– Да кроме волосни вроде ничего, глянь, а? – и Василий начал дёргать себя за конец ремня, силясь совладать с упругой пряжкой.
– Ну вот ещё, родному брату жопу под нос совать? Ну уж нет!
– А что делать-то мне теперь? – на Василия накатила хмельная волна тоски и безысходности.
– Слышь, братан, а ты не заразный? – чутко насторожился Коля.
– Да иди ты, был бы заразный, давно бы уже заразил!
– Ты на что это намекаешь? – плохо про Аллу подумал Николай.
– Да ни на что я не намекаю, скажи лучше, что мне теперь делать? Как быть? Коля, родной, помоги, я уже с ума схожу с этой синевой, чудится чёрт-те что.
– Да забей, думаю, само пройдет.
– Смеёшься, что ли? Как я в таком виде на работе появлюсь перед клиентами?
– Ты, Вася, главное – не сцы. В общем, план такой у меня созрел. Давай мы видеокамеру установим и заснимем на плёнку момент появления картинки. А вот когда запечатлим всё, так сказать, документально, тогда и обратимся к специалистам профильным – урологам, то есть не к урологам, а к этим… уфологам, ёпт, которые по разным полтергеям мастера.
– А это действительно идея, – оживился младший Тутаев, – а то сейчас все, кому ни покажу, меня за дурачка считают, думают – двинулся я, зашуршал шифером.
– Вот заодно и проверим, – радостно ответил Николай и, пошатываясь, полез в кладовку искать погребённую под завалами шмотья камеру. По дороге он зацепил ногой ведро с извёсткой, ругнулся и с грохотом повалился в молочно-белую лужу. Вася тем временем разделся в ванной, единственном более-менее не охваченном ремонтом месте.
Когда все приготовления были закончены, камера установлена и подключена к телевизору, который стал показывать кресло и комнату. Василий скорчил несколько глупых рож, косясь в телеэкран, и замер в облегающих трусах-боксерах с квадратным лейблом непосредственно над приоткрытым ртом ширинки. Можно было подумать, что бирка относится не к трусам, а к их содержимому.
– Трусы тоже снимай, – приказал Коля.
– Это ещё зачем? – Что значит зачем?! Для чистоты эксперимента. А вдруг следующий абсцесс у тебя прямо на нём вылезет. Типа: «Морской привет защитникам Балтики от героических моряков Севастополя!»
Василий послушно стянул трусы и стоял, неловко пореминаясь с ноги на ногу и поёживаясь, буд-то от холода. «Мотор!» – радостно закричал Коля и вдруг осёкся: он увидел у брата на спине виртуозно нарисованную церковь о трёх куполах.
– Ты чего? – заметил Василий слетевший с брата алкогольный румянец.
– Да пиво что-то не в то горло пошло, – Николай закашлялся, отхлебнул из банки и включил камеру, которая довольно замигала своим красным глазом. Вася расположился в кресле, проследил, что его изображение ровно вырисовывается в телевизоре, и стал терпеливо ждать. Он старался не шевелиться и, естественно, вскоре заснул.

+ + +

Через некоторое время дверной замок заскрежетал, и в ремонтный коридор вступила шаткая и весёлая Алла. Коля прикрыл дверь в комнату и съёжился встречать.
– Ты где это шляешься, знаешь, сколько времени?
– А сколько времени?
– Третий час ночи, между прочим, даже проститутки в такое время уже дома лежат, третий сон видят.
– Так я и не проститутка, если что.
– Где ты шлялась, я тебя спрашиваю?
– Да с подружками засиделась, разговорились что-то под винцо. Прикинь, Машка познакомилась с таким крутым мужиком, такая у него машина огромная, как танк, заднее сиденье – больше, чем диван в троллейбусе!
– Это что такое? – Алла вошла в ванную и осторожно взяла пальцем подозрительные трусы.
– Оставь, это Васькины стринги, – потянулся было Колян.
– Так он тут, что ли? Как интересно! – Алла быстро спрятала руку за спину.
– Тихо ты, там он спит, не ходи.
– Так и вот, каталась Машка с ним, каталась, с переднего сиденья на заднее, пока не выяснилось, что мужик этот – шОфер всего-навсего. Вместо того чтобы тачку в гараж ставить – тёлок на ней снимал! Вот хохма-то, а Машка-дура губы уже раскатала, думала, уже миллионэр её замуж возьмёт. Ха-ха-ха. А Светка…
– Подружки твои – ебанушки, – прервал её Коля, – о чём с ними вообще можно говорить?
– Коля, не хами! Как тебе мой новый цвет волос?
– Я тебе для того тыщу дал, чтобы ты покрасилась в цвет говна?
– Это не цвет говна, а каштановый золотистый. Говно, между прочим, совсем другого цвета.
– Ну, у тебя, может, и другого, а у меня именно такого. Я даже перепутать могу, где ты, а где говно.
– Я сейчас обижусь.
– Ой, мама!
– Что такое?
– Да испугался. Первый раз вижу говорящее говно.
– Всё, я обиделась.
– Да перестань, говно обижаться не может!
– Ну прекрати, Коляшка, пойдем в кроватку, – и она потянула Колю за ремень в комнату, приоткрыла дверь и не сразу увидела голого Васю, который, бесстыже разметавшись в кресле и свесив голову набок, преспокойно похрапывал под красным оком большого брата.
– Чума! – шёпотом восхитилась Алла. – Как же ты мог, Коля, он ведь брат тебе! – глаза Алла засияли удивительным светом. – Это что за кровосмешение вы тут устроили?
– Ты что несёшь? За языком-то следи маленько! – Коля торопливо отсоединил камеру и, стараясь мало двигаться, вытолкнул Аллу из комнаты. В телевизоре напротив спящего Василия посыпался снег.
– Вот какие вы браты-акробаты, я уже давно за Васей твоим странности замечаю.
– Ты не понимаешь… Коля закрыл за собой и Аллой дверь в другой комнате и поставил камеру на стремянку.
– Чего я не понимаю? Что вы друг дружку пользуете перед камерой, а потом по Интернетам рассылаете для таких же извращенцев?
– Заткнись, дура! – немного рассвирепел Колян.
– Конечно, дура, где мои глаза были? Теперь понятно, откуда тот триппер взялся, которым ты меня в Крыму заразил и сказал, что это из-за фото с обезьянкой!
– Я тебя заразил? Да это ты, обезьяна, с какими-то хачами по кустам шурупилась, мадеру жрала как не в себя, так что потом тебя по рукам таскали.
– Кто? Я? Мадеру?! Коленька, а ты ничего, случаем, не путаешь? Это ведь ты на бровях каждый день приползал, так что с тебя штаны стаскивать приходилось.
– А тебе лишь бы штаны стаскивать, шалава! – Николай попробовал вырвать Васины трусы из рук Аллы.
– Это я ещё и шалава? А ты – пидор!
– Шалава!
– Пидор!
– Шлюха!
– Пидор!
– Проститутка!
– Пидор!
– Блядища!
– Пидор!
– Я сейчас ёбну кому-то!
– Только попробуй, отдача замучает!
– Вот и попробую.
– Да я вижу, что ты только у братца своего попробовать можешь, чмо! – трусы Василия Тутаева метко попали Николаю в разъярённое лицо.
Николай схватил пустое ведро из-под извести и наотмашь ударил им Аллу по лицу. Красно-белые брызги прыгнули на стены. Алла схватила камеру и, визгливо крича, ударила ею Колю по голове. Техника хрустнула, немного покряхтела, и красный глаз её медленно погас. Алла, совершенно озверев, колошматила Колю кулачками, тот схватил её за волосы, намотал на кулак и потащил в туалет освежиться. Там он несколько раз макнул подругу в белое ухо, шумно при этом пуская воду.
– Успокоилась, тварь?
– идр ойны… – гулким эхом отозвалась бескомпромиссная девушка.
Василий почему-то проснулся только тогда, когда до него донесся шум смываемой воды. Услышав рыдающий женский голос, он завертел ошалелой головой и, спохватившись, закинул ногу на ногу, запрятав свои подробности где-то внутри. Несколько секунд посидев, он стал суетливо кружить по комнате в поисках одежды.
Для верности Николай ещё несколько раз аккуратно пнул Аллу и открыл входную дверь, чтобы любимая немного остыла.

– На пол, руки за голову, ща палить начну, суки! – раздался вдруг громоподобный крик и Колян получил мгновенный удар в челюсть. Он влетел обратно в свою квартиру, ударился о туалетную дверь и упал на пол. Два дюжих милиционера вбежали, навалились на Колю и потащили его на кухню. Василий выскочил из комнаты в коридор, поскользнулся на своих трусах, которые валялись в луже жидкой извести, и промелькнул мимо отрешённой Аллы. Из соседской двери высунулось глумливое старушечье рыльце:
– А вот этот голый меня сегодня по матушке обложил, сукин кот! – это она вызвала милицию; когда Вася возвращался с добавкой из магазина, он ошибся звонком и сразу же, по привычке, в любезных выражениях извинился перед психической старушкой. Судорожно вздрагивая и взвизгивая, милицейский «бобик» незалежной раскраски подъехал к подъезду через сорок минут. Пыхтя и посапывая от возбуждения, милиционеры выбежали из лифта, и дверь нужной им квартиры, как в сказке, сама распахнулась перед ними. Пока милиционеры боролись на кухне с мычащим Колей, Василий сбежал на один лестничный пролёт вниз, попытался спрятаться в мусоропроводе, вовремя одумался и устремился ниже, позвонил в случайную дверь и напугал беременную женщину, ожидавшую приезда врача.

Через некоторое время Николая, к несказанной радости соседки, милиционеры вывели и загрузили в машину. Алла тоже забралась в «бобик». В поисках Василия милиционеры ворвались на чердак, предварительно перекусив длиннорукими кусачками замочную дужку. Они побегали по чердаку, никого, естественно, не найдя. Василий стоял абсолютно голый за распахнутой дверью у выхода из подъезда. Он прикрывался ладошкой и почти не дышал. Вскоре, помигав на прощанье, «бобик» отчалил вместе с братом Колей, Аллой и зарумянившимися милиционерами.
Дождавшись, пока шум удаляющейся машины утихнет, Василий осторожно вышёл из-за двери. Волосы на голове засохли и уже не шевелились. Он прислушался, немного постоял и прошлёпал босиком к Колиной квартире.
Подергал дверь – так и есть, заперто: «Будьте вы прокляты, бляди!»

+ + +

Генеральское положение обязывало мыслить остро и быстро. Нужно было во что бы то ни стало проникнуть внутрь, где осталась Васина одежда вместе с паспортом и ключами от его собственного жилья.
Спустившись на первый этаж, Вася распотрошил несколько запущенных почтовых ящиков и соорудил себе из выгодных предложений что-то среднее между балетной пачкой и набедренной повязкой. Соваться на улицу в таком виде было бы верхом глупости, поэтому Василий крепко напряг мозговые поджилки, устремился наверх и к своей радости обнаружил, что дверь на чердак распахнута. Вот это удача! Ведь можно с крыши спуститься на Колин балкон, всего пара этажей – сущие пустяки для голого, загнанного в угол колбасного менеджера. Алкоголь вместе со смелостью быстро выветривались, кроме того, скоро должно было рассвести, нужно было торопиться.
Тутаеву определённо везло, злополучный подъезд был оборудован сушильными комнатами, с такими прорезями-бойницами. Домовитые жильцы приспособили эти помещёния под склад ненужных, но дорогих сердцу вещёй – велосипедные запчасти, газовые плиты, безносые лыжи, но кое-где всё-таки присутствовала бельевая верёвка. Василий отвязал всё что было – получилось достаточно длинное подобие каната, измерил его шагами, добавил на запас и проверил на прочность – перекинул через трубу и повисел на каждом узле. Вроде ничего, должно выдержать.
Тутаев пошарился в темноте по чердаку, ступая босыми ногами по хрустящему керамзиту (в детстве его очень интересовало, из чего этот керамзит сделан, почему он не тонет, откуда и зачем он вообще берётся на чердаках). Наконец Вася нашёл выход на крышу и вылез наружу. Внезапный порыв ветра заставил его съёжиться, вдалеке уже брезжил рассвет.
Василий крепко привязал верёвку к ограждению, взялся за неё двумя руками и с опаской пополз вниз. Остатки опьянения мигом улетучились, и единственная мысль, молотившаяся в голове, была такой, что если вот сейчас разжать руки, то это действительно будет окончательный и бесповоротный каюк. Жил ты не тужил, деньги зарабатывал, ел-пил, спал с кем-то, а вот через секунду… хлоп, и лежишь корявым трупом, тешишь кровожадное любопытство обывателей своим нелепым видом.
На балконе девятого этажа неподвижно находилась рыжая, очень древняя старушечья голова, тела видно не было. Старушка и так плохо спала по ночам, а тут ещё милицейская беготня над головой, потом осторожные тутаевские шорохи… Её глаза – две юркие моли с любопытством вцепились в свесившееся сверху бежевое пятно. Василий тоже заметил старушенцию, покрепче ухватился за узел и замер, притворившись луной. Старуха очень быстро потеряла к бежевому пятну интерес, тягуче сплюнула вниз, потёрла ручки и зашуршала в свою конуру вздыхать и продолжать неравный бой с бессонницей. Василий выждал некоторое время и начал осторожно спускаться вниз, продолжая свои размышления.
А может, действительно, вот он выход, решение всех проблем разом? И никаких больше надписей и рисунков на теле, никаких начальников-идиотов и бандитоватых клиентов, никаких терзаний, мучений, сомнений, лишь тишь да гладь, да божья благодать. Стоит только разжать пальцы и, ух – в восьмиэтажную бездну, поминай как звали. Что там вчера отец Константин говорил? Милосерден боженька наш, всё поймёт, всё простит и определит куда следует, прямо в райскую кущу. Рай представлялся Василию тем местом, где люди живут, беззаботно, счастливо, вечно и ходят голыми. Внезапно к Васе подступила неуместная эрекция. Он вспомнил, что некоторые люди перед смертью непроизвольно испускают своё семя на волю, значит, раз пришла эрекция, действительно, пора умирать… «А, кстати, азерботов в рай не пускают, иначе какой же это рай?!» – эта законная мысль взбодрила Васю и придала немного сил. Он застонал и продолжил мучительный спуск.
В это время молодая женщина, которую недавно бросил поэтически настроенный муж, встала попить воды. Она подошла к окну и увидела болтающиеся на ветру мужские аксессуары. Сначала она испугалась, затем обрадовалась, но быстро сообразила, что это всего лишь сон. «Сон в руку», – прошептала она еле слышно, легла в кровать и быстро уснула, забыв попить.
Василий держался, как говорится, из последних сил, на ладонях его вздулись безобразные кровавые мозоли. Дышал он тяжело и уже собирался в рай – сначала разогнуть палец с буквой «В», потом с буквой «А», потом с буквой «С», но тут нога нащупала холодные перила спасительного балкона. Вася шумно вкатился в комнату. Он лежал на полу, среди извёстки, рваных газет, и ещё долго не мог отдышаться, с ужасом вспоминая отвратительную близость рая.