За Меловым далёким перевалом, где ледники шлифуют гладь скалы, где снежные заносы и завалы, как стражи заповедной Бричмуллы.
Никитиным воспетые чинары, Большой Чимган пасущий облака, где воду пьют курдючные отары, из беглого Чаткала арыка.
Там виноград искрится изумрудом, арчовый лес которому сто лет, ручей в корнях сверкает, как полуда, тепло сердец, которым равных нет.
Там друг армейский, друг без оговорок, растит лозу обычный человек. Обычностью своей он сердцу дорог, большой душою маленький узбек.
Жена его, красавица хевсурка, стройна, голубоглаза, лён волос. Была Марина, ныне стала чурка, век-отморозок коррективы внёс.
Он прочесал железною гребёнкой, былых понятий и реалий срез. И всех от аксакала до ребёнка, занёс в таблицы. Род, окрас и вес.
Определил сумняшеся ничтоже, и разделил, кто всадник кто плебей. По языку и вновь по цвету кожи, тот фараон, а этот скарабей.
А было время, надо вспомнить, надо! Когда узбек (иначе он не мог) упал шинелью ржавой на гранату, резцы в насвае стиснувши в замок.
Тогда он выжил, он не мог не выжить, ведь за него молился весь спецназ. А мы всё ждём, неужто не напишет? Ужель запас огня в груди угас?
Сереет ночь, смердит гора окурков, ложатся строки, тяжелы и злы. Прочти узбек, и позвони мне чурка, дехканин заповедной Бричмуллы.