(Продолжение)

С вашего позволения ещё разочек процитирую Куприна:  «Судьба русской проститутки – о, какой это трагический, жалкий, кровавый, смешной, и глупый путь! Здесь всё совместилось: русский Бог, русская широта и беспечность, русское отчаяние в падении, русская некультурность, русская наивность, русское терпение, русское бесстыдство.»
     
          Я прочитала эти строки лет пять назад. Вот тогда-то во мне и поселился червячок, возбудивший неистребимое желание написать книгу. Только вот как это делается, я не представляла. Недавно я услышала шутливое предположение: ни один классик, наверное,  не сдал бы экзамена по собственным  произведениям.

          Может быть, шутник и прав.                     



      Глава 2.

      Шло время.  В нашей семейной жизни ничего не изменилось. Наши развлечения с Семёном мне казались настолько естественными и безобидными, что я даже подумывала: а не поделиться ли с подружкой. Однажды я призналась в этом Семёну. Он так зашипел на меня, что я раз и навсегда отказалась от этой затеи.

      - Если твоя кентесса сдаст нас, меня могут в тюрьму посадить, - сказал брат. – Ты это понимаешь?
      - За что? – удивлёно спросила я.
      - За то, что ты ещё малолетка.
      - Сам говоришь, что я уже взрослая девушка.., - попыталась я возразить.
      - Я и не отрицаю, - согласился Семён. – Взрослая.
      - Ну…
      - Вот тебе и «ну». Это мы с тобой знаем, что ты уже взрослая. А ментам по фигу. Они смотрят в свидетельство о рождении. Нет девушке восемнадцати, всё – совращение малолетней. Мигом наручники наденут.  И насрать им, что тебе самой это в кайф. Ясно?
      - Ничего мне не ясно, - ответила я. – Я же сама делаю это. Никто меня не заставляет.
      - А им какая разница? – хмыкнул Семён. – Всё равно посадят. Так что не вздумай никому ляпнуть. Если не желаешь мне зла…

        Семён был прав. Нельзя раскрывать тайну подруге. Я поняла это много лет спустя. А знаете, почему? Потому что у подруги тоже может быть подруга. Другая. И всего хуже сохраняются любовные и сексуальные тайны. Тайна - словно самодельный шарф, связанный крючком. Стоит разорвать одну петлю, и всё расползётся.

        Зла брату я не желала, но где-то глубоко в сознании у меня зародилась мысль о том, что брат находится в зависимости от моего решения. Он боится правды, вернее, если она всплывёт. Это дало мне повод иногда перечить брату и безоговорочно иногда требовать кое-что для себя. Брат шёл на уступки и выполнял мои  некоторые детские прихоти. Однажды ко мне пришла Инка. Мы сидели с ней в моей комнате. Подружка вдруг призналась, что страшно хочет мороженого. Я вынула из тумбочки рубль и позвала Семёна.

        - Сёма, - протянула я деньги и, прищурившись, взглянула брату в глаза. – Принеси, пожалуйста, нам мороженое. 
        - А самим в лом, что ли, сходить? – нахмурился Семён.
        - Принеси, пожалуйста, нам мороженое, - невозмутимо повторила я, и Семён не решился отказать.
        Через несколько минут мы с Инкой поглощали лакомство, а подруга удивлялась:
        - Какой у тебя брат хороший. Наверное, любит тебя очень.
        - Конечно, любит, - с гордостью ответила я. – Я же младшая сестра. Он должен заботиться обо мне.
        - Ты же всегда говорила, что он у тебя такой строгий.
        - Был строгим! – ответила я и добавила: - Когда я была маленькой.

          В ту пору, я сохранила все петли самотканого шарфа. Видимо в ребёнке больше стойкости, чем во взрослом человеке. Повзрослев, я почему-то к петлям стала относиться более легкомысленно. Только после тридцати я поняла, что свою жизнь можно основательно отравить небрежно брошенным словом, которое является основой пусть даже маленькой тайны. Но не станем опережать событий.


                                                          * * *
     

        Весной 1985 года папа, как всегда под хмельком, рассказывал всем подряд свои любимые анекдоты:
       
      - На экране телевизора появляется диктор и говорит: «Товарищи, вы, конечно, будете сейчас смеяться, но Черненко тоже умер…»
          Слушатели хохотали, а отец продолжал:

          - А вот ещё один. Послушайте: «У вас есть пропуск на похороны?  Нет, у меня абонемент». Народ закатывался пуще прежнего, а отец довольный улыбался.
          - Ну, Паша, ты даёшь, - подбадривал народ, но тут же, оглядываясь, с опаской добавлял: - При Сталине тебя бы уже увезли, куда надо.
          - То при Сталине, - хорохорился отец. – Что нам Сталина вспоминать? Сейчас другие времена.

        Смысл этих анекдотов я узнала гораздо позже, но к тому времени они уже перестали быть  смешными. Со временем я поняла, что юмор от сумасшедшего дома отделяет тюремная решётка. Скоро-скоро я стану отважным юмористом, и буду смеяться над всеми, кем захочу. Мёртвые не боятся последствий.

        Всё чаще и чаще я стала слышать от взрослых, что жить мы стали иначе. Не лучше, а именно - иначе. Мне казалось, что взрослые шутят. Ведь ничего не изменилось. Мама как работала от зари до зари, так и работает. Папа, как бухал на кухне со своими друзьями, так и бухает, как не было у нас денег, так и нет. Единственное, что изменилось в моей личной жизни, так это то, что Сёмка нырял ко мне в кровать едва ли ни каждую ночь, несмотря на то, что родители в этот момент были дома.

        А происходило это так. Окна моей спальни выходили на трассу Харьков-Ростов (все остальные окна квартиры выходили во двор). Жили мы на первом этаже. Когда все укладывались спать, Семён объявлял:
      - Пойду немного прогуляюсь.
      - Только, пожалуйста, чтобы к двенадцати был дома, - просила мама. – Иначе я буду волноваться и не спать.
      - Хорошо, - покорно соглашался Сёма и исчезал за дверью.
        Я к тому времени уже закрывалась в спальне и гасила свет. Семён, выйдя на улицу, огибал дом и уже через минуту-другую тихонечко барабанил по стеклу, я на цыпочках подходила к окну, отворяла раму, и брат ловко запрыгивал на подоконник. К тому времени, я уже привыкла к его ласкам и даже, если брат по какой-то причине не приходил ко мне ночью, начинала скучать и тосковать. Мне нравилось, как он орудует языком. Однажды я, испытав неведомое чувство, даже испугалась. Мне показалось, что я потеряла сознание. Нет, не показалось. Я действительно провалилась в какую-то пропасть, а очнулась оттого, что Сёмка ладонью закрывал мне рот и испуганно шептал:
      - Шурка, ты чего?
      - Что? Что случилось? – взволнованно прошептала я.
      - Ты чё орёшь? Хочешь, чтобы сюда предки стали ломиться?
      - Извини, я не помню, - смутилась я. – Разве я кричала?
      - Ну, не то, чтобы орала, но зарычала, как тигрица…
      - Странно, - пожала я плечами.
      - Ты чё, кончила?
      - Что? – не поняла я вопроса.
      - Тебе хорошо было? – спросил брат.
      - Угу, - ответила я.
      - Очень?
      - Ну что ты пристал? – наконец-то я полностью очнулась.
      - Скажи, очень? – не унимался Семён.
      - Да. Всё, иди.
      - Шурка, это классно. Ты сегодня испытала оргазм.
      - Это ещё что такое? - усмехнулась я.
      - Понимаешь, секс нужен мужчине и женщине для того, чтобы получать удовольствие. Но не простое, а самое высшее. Как бы тебе сказать, ну, наслаждение. То есть такое, что на мгновение даже отключаешься. Вот как ты сейчас. Врубилась?
      - Сёма, - взмолилась я, - иди, а. Я хочу спать. Пожалуйста. Потом расскажешь.

          Семён выпрыгнул в окно, я закрыла раму на щеколду и, упав в кровать, мгновенно уснула. Несмотря на то, что Семён приходил ко мне всё чаще и чаще, оргазма, о котором мне талдычил брат, я больше не испытывала. Мне было приятно, когда он лизал, но пропасти не было. Что-то напугало меня в ту ночь, но я пока не знала что именно.


                                                                  * * *


        Страна шагала перестроечной походкой. Власти, пытаясь устранить дефицит товаров, создали дефицит денег. Забыли наши правители. Забыли или не знали, что сказал Лев Толстой: «Никакая насильственная реформа не исправит зла, пока люди останутся таковыми, каковы они есть, и потому ждать исправления зла можно не от изменения формы нашей жизни, а только от распространения доброты и разумности…»  Но, видимо и сам Лев Николаевич до конца не осознал, что разумность – это подробное знание добра и зла. А это известно только Богу.  И, как это не прискорбно,  - сатане. Как не крути, а человек никогда этими знаниями обладать в полной мере не сможет.
       
          Отец плевался и проклинал на чём свет стоит. У него были свои проблемы. Баба Поля наотрез отказалась гнать самогон. Как оказалось, её чуть не посадили в тюрьму. А в магазине достать водку стало практически невозможно. Мало того, что продавалась она где-то у чёрта на куличках, так ещё и магазины открывались в два часа дня.

        - Блядь, ну откуда он взялся на нашу голову этот помощник комбайнёра? – матерился отец. – Это ж надо так издеваться над русским мужиком. Ты знаешь, мать, - обращался он к жене,  - как называют Горбачёва?
        - Как?
        - Минеральный секретарь.
        - Болтай поменьше, - хмурилась мама. – А то наживёшь себе неприятностей.
        - Какие ещё неприятности?  - хорохорился отец. - Это же шутка. Но, - добавлял он, - в каждой шутке есть доля правды. К чему всё это?
        - Да к тому, что народ ведь спился совсем, Паша. Ты посмотри на себя, на кого ты стал похож? Ни дня без рюмки. Разве так можно? Ты же угробишь себя. Никакой организм не выдержит…
        - Что ты всякую херню несёшь?  Я же не упиваюсь до поросячьего визга, - разводил руками отец, - не валяюсь пьяным на улице…
        - Всему своё время, - продолжала мама, - пока не валяешься, а настанет время, будешь валяться.
        - Да ладно, мать, не драматизируй, - махал рукой отец. – Ты думаешь, они лучше сделали? Раньше я выпил рюмашку и всё. А сейчас мужики что только не пьют, даже стеклоочиститель. Вон, в нашем микрорайоне скольких уже похоронили. До чего дошло, свадьбу недавно у знакомых играли. Вроде как безалкогольная. А водку в самовары налили. Ну и к чему это? Разве это нормально? Русский народ как пил, так и будет пить. Не верю я в эти антиалкогольные компании…
        - Мы же с тобой вместе смотрели передачу, - перебила мать, - ты не слышал? В прошлом году в нашей стране установлен рекорд по употреблению алкоголя на душу населения. До чего докатились? Ты считаешь, это нормально?
        - Да пиздят они всё. Побольше  верь телевизору. Они вообще с ума посходили. Лучше бы срамоту эту убрали, как её…
        - Аэробику, что ли? – подсказала мать.
        - Ну да! – отец сплюнул. – Смотреть стыдно.
        - А что ж там стыдного-то? – рассмеялась мама. – Это же спортивная передача.
        - Спортивная? – передразнил отец. – Девки голые  раком стоят. Это спорт, по-твоему?
        - Паша, ты что? – удивилась мама. – Что ты говоришь такое? Это же гимнастика…
        - Ни хрена это не гимнастика, это полнейший разврат. Ты на Сёмку на нашего взгляни со стороны, когда он эту твою гимнастику смотрит. У него аж слюни текут, как у кобеля…
        - Прекрати, - заметив меня, прикрикнула мать, - что с тобой?
        - Да ну тебя, - отец направился к выходу.

          Семён действительно обожал смотреть аэробику. Если мы оставались одни дома, он включал передачу с девушками, усаживал меня спиной к телевизору, но так чтобы ему был виден экран. Стянув с меня трусики и широко раздвинув мои ноги, он становился передо мной на колени и запускал в меня горячий и вертлявый язык. Затем мы менялись с ним местами, он разворачивал кресло и, облизывая пересохшие  губы, пялился в телевизор. Во время аэробики, минет длился с минуту-две. Семён больше не выдерживал. Под ритмичные звуки он весь напрягался, затем выгибал спину, громко стонал, обхватывая руками мою голову, и выплёскивал густую струю спермы мне на лицо. Со временем я поняла, чем она пахнет. Один в один запах совпадал с Сёмкиным потом. А может, мне просто так казалось.

        Летом, когда я уже была на каникулах, мама ругалась с отцом, и снова разговор зашёл об аэробике.
        - Ну, что я тебе говорил, - кричал отец. – Посмотри, до чего народ довели. Сплошной разврат.
        - Что там ещё случилось?  - усмехнулась мама.
        - Мужик на картину с ножом набросился.
        - Где? – удивилась мать.
        - В Эрмитаже! Порезал и кислотой облил. Вот тебе и искусство…
        - А что за картина?
        - Не знаю, баба какая-то голая. Вообще, придурки! Зачем всякую фигню в музеях показывать. Там же дети ходят. А они порнографию развесили по стенам, нате вам, смотрите.
        - Ой, Пашка, - тяжело вздохнула мать, - тебя послушаешь, так всё разврат. Что-то ты в последнее время часто на эту тему говорить стал. Ты в паспорт давно заглядывал?
        - В какой паспорт? – удивился отец.
        - В свой! – рассмеялась мама.
        - А причём тут мой паспорт? – отец выпятил губу и застыл в недоумении.
        - Так пятьдесят пять тебе уже. А ты всё то Аэробика, то Эрмитаж, то порнография. Раньше ты терпимее был.
        - Раньше и жизнь другая была. Пошёл в магазин, купил бутылочку и сиди спокойно телевизор смотри или иди во двор в домино играй. А сейчас, как на вулкане. Все рыскают, что-то ищут, в очереди за водкой на «Соколовке», говорят, мужика вчера задавили. И это жизнь? И это ты называешь жизнью? Охота сплошная, а не жизнь. 
        - Я смотрю, отец, у тебя две темы на языке, - подбоченившись, возмутилась мама, - разврат и водка. Может, в кино сходим? – неожиданно предложила мать.
        - Да можно, - согласился отец.
        - Пойдём, отвлечёмся, - мать подошла к отцу и погладила его седую голову. – Соседка вчера была, рассказывает фильм обалденный.
        - Как называется?
        - «Зимняя вишня», - ответила мать. – В главных ролях Елена Сафонова и Виталий Соломин.
        - Да, - кивнул отец, - я люблю этих актёров. Пойдём сегодня вечером.

        Это был последний в жизни их совместный поход в кинотеатр. Вернувшись, отец кричал на весь дом:
        - Везде одно блядство! Больше я в кинотеатр не пойду.

          Вот и верь после этого Виссариону Белинскому, который утверждал, что искусство – это воспроизведение действительности. Не все так считают. Мой папа считает (считал) это блядством.

        Пока родители были в кино, Семён умудрился кончить два раза.



                                 
                                                                    * * *

       
            Осенью папины собутыльники довели его до истерики. Всё-таки ненавистный двадцатидвухлетний «чурка-молокосос» (отец называл его только так) обыграл Карпова и стал тринадцатым шахматным королём. До последнего отец надеялся, что чемпионом останется его любимец. Всё решалось в последней партии. Каспарову даже не нужно было выигрывать, ему было достаточно ничьей. Но Гарри выиграл, доказав всему шахматному миру, что он сильнее обласканного властями Карпова. Отец так и не поверил в честность выигрыша, обвинив во всём сионистов и масонов. Он не хотел соглашаться с тем, что в шахматах выигрывает тот, кто ошибается предпоследним.

        - Каспаров – еврей, - заявил он, и евреи что-то намутили. – Не мог этот птенец выиграть у Анатолия Карпова. Вот не мог и всё… Подонок. Стрелять таких надо!

          Прав, ох как прав поэт-еврей И. Губерман:

                                «Как не скрывался в чуждой вере,
                                  у всех народов и времён
                                  еврей заочно к высшей мере
                                  всегда бывал приговорён.»






                                                      * * *

     
        В конце 1985-го года в нашу семью пришла беда. Семёна посадили в тюрьму на три года. Я затосковала. Выручала ванная. Мастурбировала и вспоминала то Сёмку, то Руслана. Но Руслана чаще. 

      Сейчас я понимаю, что  была похожа на сиамскую кошку, которая возмущается, когда её гладят, но ещё больше возмущается, когда её подолгу не гладят. Равнодушного к ней может и за ногу укусить…

        Пока Семён сидел в тюрьме, у меня наконец-то появилась и третья тайна. Теперь с папой. Однажды рано утром, не дойдя до школы, я почувствовала характерную боль внизу живота. Сообразив, что сегодня занятий не вынесу, я вернулась домой. Поднимаясь по ступеням, услышала голос мамы. Она с порога кричала отцу, чтобы тот встал с постели и закрыл за ней дверь:

      - Паша, никого нет. Сашка ушла в школу, закройся.
        Мы встретились с мамой на лестничной площадке. 
      - Сашенька, что случилось? – взволнованно спросила она.
      - Мама, я сегодня не смогу пойти в школу. У меня, месячные начались. Живот болит ужасно…
      - Ну, Бог с ней, со школой. Я позвоню твоей классной. Иди, приляг. Там в ванной на полочке вата лежит.
      - Я знаю, скривилась я и вошла в квартиру.
        Я уже была в своей комнате, когда услышала, как папа прошаркал к входной двери. Щёлкнул замок. Я лежала на кровати с закрытыми глазами и слушала продолжавшееся шарканье по квартире. Затем всё стихло. Я задремала. Разбудил меня звук телевизора. Знакомая мелодия и голос ведущей. До меня дошло: папа смотрит аэробику.

        «Вот чёрт старый, - мысленно усмехнулась я. – Возмущается-возмущается. А сам туда же».

        Я прислушалась. Из-за двери послышалось странное сопение. Я встала с кровати и на цыпочках подошла к двери. То, что я увидела, меня повергло (как я не люблю этого слова, но другого не нашла) в шок. Посреди гостиной стоял отец, совершенно голый. Он пялился в телевизор, а между ног торчал член. Папа неистово мастурбировал. Ну, это я сейчас так выражаюсь. Тогда бы я выразилась гораздо проще и понятнее для русского человека. Папа дрочил. После всего того, что мы вытворяли с Сёмкой, меня бы это не удивило. Но поразило другое: рядом с ним стояла корзина для белья. Папа, выудив из неё мои грязные трусы, одни натянул себе на голову, другие свободной рукой прижимал к носу и жадно вдыхал через них воздух. Остолбенев, я наблюдала за его действиями и не могла даже пошевелиться. 

        Не помню, сколько прошло времени, очнулась, когда на пол из-под папиной руки брызнул фонтан спермы. Отец зарычал и, спустя несколько секунд, обессиленный рухнул на диван. Развалившись, он некоторое время полулежал, закрыв глаза. Затем, почуяв неладное, медленно повернул голову в мою сторону. Увидев меня в дверном проёме, он вскрикнул и вскочил, словно ужаленный.
          - Шурка! – прохрипел он, срывая с головы мои трусы. – Ты что здесь делаешь? Ты же должна быть в школе? Ты же… Шура…. Ты всё видела? Санька! Санька! Ты…
          - Видела, - спокойно ответила я и затворила дверь, щёлкнув задвижкой.
            Через несколько минут отец тихонько постучал в мою дверь:
          - Сань, открой. Пожалуйста. Саня. Прошу тебя.
          - Да, - отворив дверь, тихо произнесла я. – Слушаю.
          - Саша, давай поговорим, - отец смотрел в пол. – Понимаешь, дочка. У взрослых есть определённые слабости. Ты не осуждай меня. Если хочешь, я всё объясню. Извини… Я же не знал, что ты дома. Я думал… думал… в общем, Саня. Мы с матерью давно не спим вместе… В смысле не спим, а… ну, это… не живём… Тьфу чёрт! Ну… я - почти этот, как его… инпо… импот… В смысле, у меня не стоит. Ты понимаешь, о чём я?
          - Понимаю, - кивнула я.
          - В общем… я иногда… занимаюсь онанизмом. Природа, так сказать… Хочется…
          - А трусы мои зачем? – глядя в глаза отцу, спросила я.
          - Понимаешь, Саня. Это трудно объяснить, не знаю, поймёшь ли ты…
          - Пойму, - хладнокровно произнесла я. – Ты объясни, я пойму.
          - Меня… трусики… твои… твои трусики… они… В общем, запах…  Они меня очень возбуждают… ну… ну, и я… иногда… это… Дочка, миленькая, родная моя, - отец внезапно упал на колени и взмолился: - Сашенька, миленькая, прости меня. Умоляю тебя. Прости меня.
          - Пап, да ладно, - сжалилась я. – Вставай. Я всё понимаю. 
          - Сашка, как мне стыдно. Боже мой. Как же мне стыдно!
          - Ты же говоришь, что бога нет, - усмехнулась я.
          - Не знаю, - неожиданно выдал отец. – Не знаю, кто есть, кого нет. Но кто-то всё-таки есть. Это ж надо… Сашка, прости меня…
          - Папа, ну что ты? Ты не бойся, я никому не скажу, - мне в этот миг стало его жалко. «Ну и что тут такого? – мысленно произнесла я. – Подумаешь, трусы нюхал. Жалко мне, что ли? Нравится, пусть нюхает. Мы с Сёмкой  тоже не семечки по ночам лузгаем…»
          - Правда, Саня? – отец продолжал стоять на коленях. - Скажи, ты правду говоришь?
          - Ну, конечно, правду. Вставай пап.
          - Санька, миленькая, пусть это будет нашей тайной… Договорились, доченька?
          - Договорились, - ласково ответила я и поцеловала отца.           

            Круг замкнулся. Три тайны. Три тайны на одну детскую голову. И что, позвольте вас спросить, из меня должно было вырасти? Отвечайте!

          Родной брат трахнул (пусть даже языком) меня, когда мне едва исполнилось двенадцать лет. Папа дрочил, словно подросток, нюхая мои грязные трусы, мама (моя любимая  мамочка – святая женщина)  просила скрывать правду о Боге. Став профессиональной проституткой, я смеялась, прочитав однажды чьё-то выражение. Не помню дословно, но суть такова: «Правильное воспитание детей состоит в том, чтобы дети видели своих родителей такими, каковы они в действительности.» Я представила папу с моими трусами на голове. 

        Хорошенькое воспитание получила девочка Саша Макошина. Если найдётся после этого «судия», который бросит в меня камень, я прямо со страниц своего повествования плюну ему в рожу. Так что, читатель, осторожно. Я то, что из меня сделали.  Извините, но если вам в детстве выкололи глаза и вырвали язык, можно ли вас обвинить в слепоте и в онемении? Ответь, читатель! Ответь честно!

        А, если нечего сказать, читай дальше. Поди, не Бунина читаешь. И не Тургенева. Мне не до «Тёмных аллей»,  не до «Отцов и детей». Вообще-то, я больше всех люблю Владимира Владимировича. Он такой красноречивый, сексуальный, обаятельный. Я люблю его рассуждения, прозу, стихи… Только не подумайте, что я говорю о Маяковском. И тем более, о… Я пишу о Владимире Владимировиче Набокове. Хотя, что там греха таить, другой В.В. мне тоже понравился. Правда, я не знаю, насколько он остался силён, как мужчина,  после того, как занял высокую должность. Однако, будучи помощником градоначальника, был достойным любовником. Диму тогда в сауну ещё не приглашали. Видимо в то время, не дорос до расслаблений. Или они ещё не были друзьями. А вообще замечу, питерцы неплохие ребята. Гораздо воспитанее  и интеллигентнее московской быдлячьей «элиты». Я далека от большой политики, но всё же замечу, питерцы даже в присутствии проститутки  не теряют галантности. Спасибо Вам, ребята! Я рада, что у власти находятся славные сыны (и пасынки) Санкт-Петербурга.

          Наверняка, любопытный читатель, захлёбывается слюной в предвкушении сенсации. «Неужели она, - с придыханием думает он, - автор этого бестселлера, спала с самим…» Спала. А что, он не мужик, что ли? Хотя, он ли то был, или кто-то другой…

( Анекдот в тему:

- Ваш любимый поэт?
- Владимир Владимирович Маяковский.
- Ваш любимый писатель?
- Владимир Владимирович Набоков.
- Ваш любимый политический деятель?
- Ну сколько можно?!)

        А вот тут ещё раз спасибо моему доктору. Могла бы я всё это писать, собираясь жить-поживать до семидесятилетия? Небось,  рассуждала бы: ляпни лишнее слово – угодишь в четвёртую, пятую (а  в моём случае, в семнадцатую или триста двадцатую) тайну. Зачем мне лишние головные боли? Офис на Лубянке пока не закрыли. Кризис ему не грозит.

      А теперь? Теперь-то мне какая разница? Выкопают, перезахоронят? Сожгут и пепел над семью холмами развеют? Да плевать я хотела на всё это. В начале девяностых моим клиентом был он. Могу перечислить родинки на… Только кто это проверит, кроме жены? Ладно, пусть всё идёт своим чередом. Я «прикоснулась» к истории своей страны. И теперь меня оттуда не выжечь калёным железом. Я осталась там навсегда. Но хочу заметить: клиент оказался настоящим джентльменом!

        Дорогой, если ты прочитаешь эти строки, положи тайком мне гвоздички.  Когда будешь возлагать венок на могилу неизвестного никому солдата, вспомни обо мне. Съезди, положи пару цветков на могилу известной тебе проститутки. Тебе же было хорошо со мной? Было-было… Я - не жена. Проститутку не вызывают второй, третий раз, если не понравилась. Показатель качества обслуживания в нашем бизнесе – это постоянники. И, если, клиент приглашает проститутку второй (а уж тем более, третий, четвёртый) раз, то тут комментарии излишни. Ты помнишь всё?  Я – да. Скажу кратко: ты был лучше, гораздо лучше, моего брата Сёмки… Спасибо тебе. Это не забываемо.


                                                            * * *

         
        Несмотря на модное слово «гласность», которое звучало на каждом углу, мне не с кем было «погласничать». Брат находился в тюрьме, а мои подружки о половой жизни, если что-то и знали, то говорить на эту тему не решались. Я тоже никогда эту тему не затрагивала. У папы появился новый объект для ежедневной критики – жена Михаила Сергеевича. Он называл её Райкой и материл на чём свет стоит.

      - Не пойму, - возмущался он, - ну чего он её за собой везде таскает? Не мужик, а подкаблучник какой-то.
      - И что в этом плохого? – возражала мама. – Значит, любит…
      - Пусть дома любит, - стучал по столу кулаком отец. – Зачем на весь мир позорить страну?
      - Чем же он страну-то позорит? – удивлялась мать. – Что женат? Или этого нужно стесняться?
      - Ты мне эти  свои еврейские штучки брось, - рычал отец. – Причём тут женат или не женат. Я о другом говорю: зачем бабу за собой таскать?
      - Так все же руководители государств ездят с жёнами,  - старалась переубедить мама. 
      - Кто это все?  Кто? Сталин с женой ездил? Брежнев с женой? Андропов с женой? Мы и знать их не знали. А этот без жены ни шагу. Тьфу, блядь, смотреть стыдно…

      Иногда были у нас и радостные переживания. Не без помощи отца я пристрастилась к футболу. В качестве болельщика, конечно. Мы искренне радовались и прыгали от восторга, когда киевское динамо выиграло кубок кубков.

      Потом произошли страшные катастрофы – погибли американские космонавты на Челленджере, взорвалась Чернобыльская АЭС, утонул параход «Адмирал Нахимов». Не знаю, запомнились ли эти события моим ровесникам, но у меня они чётко отложились в памяти.

      Вообще, моя память сохранила много интересного.  Например, как Академику Сахарову разрешили приехать в Москву. Помню, что любимой нашей группой стала «Модерн Токинг», а русским певцом - Александр Розенбаум. Папа, правда не долюбливал его, хотя песни слушал. Особенно мне нравилась песня про Семена. «Мы с ним росли в одном дворе…» А буржуйскую песню мы пели на свой лад в шутку: «Ты мой хлеб, ты моя соль!» В те годы я стала слушать Гребенщекова, Виктора Цоя («Мы ждём перемен»), Бутусова, Юрия Шевчука.

      Но особенно я упивалась «Взглядом». Даже  влюблялась поочередно то в Дмитрия Захарова, то в Листьева, то в Александра Любимова, Мукусева, Политковского. Неожиданно для себя вчиталась в книгу  «Дети Арбата». Признаюсь, стала читать лишь потому,  что папа критиковал это произведение. Мне понравилось. Это же автор «Кортика» и «Бронзовой птицы»… Разве он может плохо писать? И вообще, я всё чаще и чаще стала слышать о Сталинизме, Гулаге.

        Взрослые плевались, а я радовалась, когда в Москву прилетел Руст. Папа назвал меня ненормальной.

      - Чему ты радуешься, дочка? – насупившись, цедил папа. – Это же враг. Они, сволочи, скоро и власть в стране захватят. А ты будешь радоваться.
      - Ой, папа! – возражала я. – Парень просто пошутил.
      - Это уже не шутки, Саша. Это преступление. Вот посидит в тюрьме лет пять-десять, подумает в следующий раз, как с Советской властью шутить.
      - А мне кажется, - вмешалась мама, - парня отпустят. Ну что он такого сделал?
      - Вот из-за таких, как ты, мать, - зашипел отец, - и просрали мы страну. Ты видишь, что творится вокруг? Молодёжь… молодёжь совсем совесть… - папа взглянул на меня и смутился. – А ладно, чё об этом гутарить, - он махнул рукой и умолк.   

      Как раз в эти годы я услышала от телевизора, что у нас в стране «нет секса», но зато есть проституция. А проституток называют ночными бабочками и путанами. Читая перед сном папины газеты, я узнала, что путаны зарабатывают иногда за ночь больше, чем мои родители за месяц. И мне захотелось стать валютной проституткой. То есть проституткой, как тогда говорили журналисты, высшей категории.

      Но в нашу жизнь пришёл и Вирус – убийца, то есть СПИД. Я с ужасом узнала, как в Элисте заразили двадцать семь младенцев СПИДом. Это недалеко от нашего города - рядом с Ростовской областью.

      Событий было столько, что некоторые стёрлись из памяти со временем, а другие быстро забывались уже на следующий день. А вот такое не забывается: - у моей подружки мама приобрела где-то журнал «Бурда». Мы шили себе платья и юбки по выкройкам. Я зачитывала журнал до дыр, потому что там были не только выкройки, но и разные полезные советы.

      Мы с подружками смотрели фильмы «Асса»,  «Маленькая Вера», «Интердевочка» . Узнали имя первой победительницы конкурса красоты – это была Маша Калинина.
Вместе с папой мы радовались успехам советских спортсменов – наши футболисты стали в Сеуле Олимпийским чемпионами, затем серебряными призёрами на чемпионате Европы. Больших успехов добились наши баскетболисты и волейболисты.

          Мои подружки плакали под «Ласковый май». Я, как и все мои подружки, одно время тоже была без ума от Юры Шатунова. В то время я по совету мамы стала носить нательный крестик. Но не потому, что уверовала в бога, а просто это стало модным. Однажды это увлечение выйдет мне боком.

      Посмотрев с друзьями фильм «Легко ли быть молодым», мы узнали себя. К сожалению, наши родители нас не узнали и не поняли. 

        По-моему где-то в это же время все обсуждали поступок семьи Овечкиных и захват преступниками детей в городе Орджоникидзе.

        Удивляюсь своей памяти. Мне казалось, что я всё это забыла раз и навсегда. Оказывается, где-то всё это хранилось. И вот теперь всплывает. Странно всё это.

                                 
                                                                    * * *


        В 1987 году прошёл слух, что вышел Указ о какой-то крупной амнистии. Мы ждали домой Семёна. Но, как оказалось, он в колонии был нарушителем режима содержания, и потому амнистия на него не распространялась. Мама плакала по вечерам, а я её успокаивала. Отец, напротив, злился и ругал нас за «сопли».

      - Никто его туда не толкал в спину, - бурчал папа. – Сам дурак залез, вот и пусть теперь посидит, может, ума наберётся.
      - Павел, как тебе не стыдно, - старалась усовестить его мама, - это же твой родной сын. Неужели тебе не жалко мальчишку?
      - Тоже мне мальчишка, - возражал отец, - другой бы один раз попал за решётку и на этом угомонился бы. А этот лоботряс снова полез…

      Однажды я поехала с мамой на свидание к Семёну. Нам разрешили побыть вместе целых трое суток. На второй день свидания Семён отправил маму в магазин, и пока она отсутствовала, я два раза успела сделать ему минет. Там, в зоне, я впервые проглотила сперму. И оказалось, что это не так противно. Семён лизал меня, как безумный. Кончив, он развалился на кровати и принялся рассказывать, что в зоне ему минет делают парни, которых называют петухами.

      - Есть такие мастера этого дела, что девушки отдыхают, - бахвалился он. 
      - Лучше, чем я? – Меня почему-то задели его слова.

      Брат, видимо, уловив эту задетость, ответил, что мой минет самый лучший, тем более, со мной у него есть возможность полизать «между ножек». Это, дескать, ни с чем нельзя сравнить. Я ездила с мамой после этого на все свидания. На последнем - мама что-то заподозрила. Вернувшись из магазина, она как-то странно посмотрела на нас с Семёном, но промолчала. 

      Семён освободился только в конце 1988-го года. Я очень хорошо помню тот день. Как раз в это время по телевизору показывали страшные кадры трагедии в Армении, где в считанные секунды погибли от землетрясения тысячи и тысячи людей.  Я плакала и от радости за брата, и от горя, увиденного по телевизору.