Актовый зал Дворца культуры Железнодорожников был забит людьми. Разных возрастов, разных привычек и достатка люди внимали докладчикам одинаково страстно, будучи объединены какой-то равным образом значимой для каждого темой. Эта тема то всплывала наружу в речах докладчиков, концентрируясь в повелительных высказываниях-лозунгах, то растворялась, оседая сумрачной взвесью на дне людского котла, что бурлил под натиском сотен высказываний, сколь убедительных в отдельности, столь и противоречивых вместе. Один за другим к трибуне выходили выступающие. Одни имели с собой заранее заготовленные речи, другие предпочитали импровизировать, поскольку верили в каждое собственное слово, и не боялись ошибиться. Их взгляды – тяжелые, горящие – как бы обрушивались на публику, как падает в толпу преданных фанатов рок-звезда в припадке экзальтации, а аудитория жадно расхватывала их на сувениры.
      Подобные саперам, докладчики ступали по минному полю рассуждений, стараясь найти одну, общую тропинку к сердцам и душам слушателей. У одних это получалось привычно-непринужденно, другие – спотыкались в буреломе своих мыслей, но не встречали освистывания, а напротив, окунались во всеобщие благосклонность и сочувствие, волны сопричастности великому делу.
      И вновь по душному залу проносились сквозняки одобрительных шепотков, вновь проступали сквозь сбивчивое косноязычие очертания общего интереса, все более явной цели, во имя которой все эти люди съехались сюда из разных уголков страны.

      - Да, мы веруем! – кричал один, и изо рта у него, отчетливо видимая в свете рампы, летела в пахнувший тысячью горл слюна. – Мы есть те, кто истинно верует во всеобщее благо, дарованное нам Абсолютом, что имеет тысячу имен и, как считают многие собравшиеся тут, - тысячу обликов. Мы знаем, что грядут времена великой смуты, не впервые в жизни нашей родины, когда злые силы обращают на наши души свои взоры, ища ключи к нашему духовному богатству, чтобы ограбить, обобрать, как случалось многажды. Мы здесь для того, чтобы дать отпор воинству зла, чтобы оградить Россию от нашествия темных полчищ. Беда, беда явилась на русские земли, нашествие идет, оно уже началось.

      Эти проникновенные и немного абстрактные слова принадлежали невысокому худощавому мужчине средних лет, одетому в помятый – двое суток электрички, ночевка на транзитном вокзале – костюм.  Инженер из Волгограда, он служил в Волгоградской ячейке сообщества Космических Коммунистов, так они себя называли, красные богоискатели. Он много и эмоционально рассказывал аудитории о последствиях мирового заговора, который однажды едва не расколол Землю, когда светлым силам пришлось послать спасителя в Россию, ставшую в семнадцатом году центром напряжения высших энергий. Вспоминая Ленина, докладчик указал на его вклад в смягчение накала борьбы герметических эманаций, на его главенствующую роль в кристаллизации мощи и величия страны, в концентрации народных усилий, в рывке навстречу светлому будущему, что не смогло наступить, поскольку однажды, в девяносто первом, силы зла одержали временную, но крайне болезненную для всего мира победу. Инженер взывал к Логосу, к мудрости запредельного разума, которая не позволит нечистому одолеть чистое, и потрясал партбилетом, сделанным нелегально в одной из волгоградских типографий, будто это был не партбилет, а кадило, источающее благодать, которая очищает и защищает. Свою речь он закончил не вполне внятной цитатой то ли из Блаватской, то ли из Рериха-старшего.
      В первых рядах его напряженно слушали анастасийцы из Рязани, в разноцветных косоворотках, и самодельных мокасинах. Уж им-то было не понаслышке известно, какие трудные времена начались, и кто всему виной. За стенами Дома культуры, на автомобильной парковке, ржали и трясли косматыми гривами их лошади, запряженные в обозные телеги. Последователи идей Анастасии приехали сразу из нескольких регионов,  из своих родовых селений в старинных обозах, будто сошедших с картинок о русской деревне, привезли кедровых шишек и выращенной без единого инструмента картошки, которой питались в дороге, и собирались поделиться с товарищами по съезду. Их представитель уже выступил: он демонстрировал карту России на домотканом полотнище, по ней рассыпались, как оброненные бусинки, экологические поселки, родовые поместья, что по его мысли должны были стать очагом новой, свободной от гнета цивилизации, жизни.
      Космический коммунист-инженер использовал в своей речи немного другие слова, и грешил досадными для слуха анастасийцев тирадами о технологиях, но тем не менее, в основных идеях он выказал полное с ними единство. Когда он закончил, зал дружно рукоплескал.
- Мы, хранители тайных заветов чуди белоглазой, явившейся из космоса, клянемся баретками Синюшки и Аркаимскими святынями, что сегодня не сойдем с нашего места, которое заняли в рядах борцов против засилья отвратительного и преходящего, против мирской мерзости, и поповской лжи! – вторила космическому коммунисту темноокая женщина, на шее которой красовался выточенный из дерева медальон с изображением хитро изогнувшейся ящерицы. Это была активистка общества бажовцев, программист из Челябинска. Она горячо поддержала идею экологов-анастасийцев селиться по пустошам и степям, но с одной поправкой – новые поселения надлежало зачинать на месте давно разрушенных древних городищ, мест силы, где упомянутый волгоградским коммунистом-эзотериком Логос дозволяет жаждущим знания подключиться к его мудрости, распыленной в атомах галактических рукавов и звездных скоплений. На память, не заглядывая в бережно прижимаемый к груди потрепанный томик «Медной горы Хозяйки», женщина декламировала казавшиеся ей исключительно важными места своей священной книги,  и одинокий вогульский шаман, затесавшийся среди красноярских виссарионовцев на левом фланге зала, то и дело подскакивал со своего места, и оглушительно ударял в бубен, нечленораздельно кричал. Никто не делал попыток его остановить.
      Немногочисленные антропософы одобрительно кивали. Библеисты, оказавшиеся на галерке, пользуясь случаем, делились свежими изданиями книг.
      По залу, ничем не сдерживаем, расплывался сладковатый запах вареного молока и конопли: это босоногие кришнаиты готовили на примусах священную сому.
      Целители и орденцы, неокаббалисты и толкинисты-мистики так называемой спекулятивной фракции соседствовали с деятелями классического нью-эйджа – шумными улыбчивыми магами Симорона, светлоликими прихожанами Церкви Солнца, адамитами, и  таинственными толкователями из «Радастеи», кажется, мордовского отделения общества.
      Калейдоскоп лиц, талисманов, религиозных одежд и магических жестов закружил толпу, повинуясь ритму, заданному выступлениями. Первые ряды сидящих вскинули руки в восторженном экстазе, принялись бормотать всяк на свой лад, зашелестели языки, зазвучали заклинания и духонравные распевы.
      Докладчики монолитным хором голосов заклеймили позором Православную Церковь, подвергли обличению стяжателей-попов, осмеяли мракобесов-муфтиев, и погрозили метафорическим пальцем злокозненным раввинам.
      Никого из тех, кого так дружно и гневно осудили, в зале не было.
      Председательствовал один из экзархов хаббардистов – лысоватый, до синевы выбритый эстонец в не по погоде легкой рубашке с короткими рукавами, на которой красовался глянцевый значок с неизвестным большинству логотипом. Он сделал знак рукой, и аудитория, заволновавшаяся было, поутихла.
- Нам, искателям истины, долгие годы внушали, что наши взгляды на мир суть ложны, и являются ересью, - негромко но значительно говорил он, демонстрируя легкий балтийский акцент. – Нас выгоняли из учебных заведений, не давали практиковать и проповедовать.  Так называемые традиционные конфессии развернули против нас, свободных людей, настоящую войну на уничтожение. Нас высылали с родины, нашим родным угрожали, а порой – искушали зловредной вековой ложью спасения через покаяние и возврат к тем квази-ценностям, которые эти средневековые кликуши так ревностно и иррационально отстаивали, плевками и упреками осыпая всякого, кто не подходил под их шаблон духовности. Но мы не сдались. Мы – посмотрите друг на друга, на восхитительное многообразие светлых лиц – выстояли, чтобы продолжить поиски себя в этом мире, чтобы пойти одной большой и доброй дорогой к счастью, пусть и понимаем это счастье мы по-разному. Главное, в чем мы едины – это в том, что счастье  - есть! Счастье – существует! (на этих словах едва слышно заиграла, перекликаясь с речью оратора, электронно-музыкальная композиция одного известного ди-джея, мастера дианетики). Мы собирались здесь, в этот час, в этом прекрасном месте, на первый Всеобщий Собор Понимания, чтобы еще раз подтвердить наши единые намерения, чтобы еще раз закрепить в сердцах единство устремления к Счастью. Как председатель Собора, я объявляю Минуту Молчаливого Единения. Пусть каждый из нас обратится к богу в себе, к разуму свыше, и вспомнит героических борцов за духовную свободу и духовную терпимость, павших жертвами тоталитарного режима религиозных фанатиков. Вспомните их поименно, тех, кого сгноили в тюрьмах, в психиатрических больницах, чьи жизни оказались прерваны подлым ударом в спину от наймитов традиционалистского мракобесия. Пусть каждый из нас шагает по своей собственной тропинке, не забывая, чьими усилиями удается нам до сих пор оставаться по-настоящему свободными, несмотря на грядущую угрозу мировой катастрофы, - сказав это, лысоватый умолк, и вместе с ним замолчал зал, беззвучно молясь и вспоминая. Глянцевый значок бросал отсветы, преломлявшиеся в гранях графина с водой, что стоял у микрофона.

      Минута прошла, и председатель торжественно объявил, что первый Собор закрыт.

      Толпа потянулась к выходу, бурля обсуждениями, не желая так рано покидать место единения, извиваясь кольцами, набегая и отступая волнами от дверей актового зала.
В холле забилась в эпилептическом припадке, исходя пеной, девочка лет двенадцати. К ней тут же бросились на помощь, кто-то крикнул, чтобы выключили неоновые лампы, помаргивание которых могло вызвать приступ. Айванховец из Киева, в белой мантии, достал из облепленного наклейками чемоданчика стеклянную шкатулку с антиконвульсантами и фенобарбиталом. Девочке сделали инъекцию, и она успокоилась.      Толпа двигалась на улицу, обтекая ее, маленькую, спящую, склонивши голову на плечо сердобольного киевлянина. Проходившие мимо – счастливо улыбались.

      На улице толпа растворилась, распалась на фракции. От здания отъезжали машины, телеги, выстраивались в походные порядки группы пеших ходоков.
      Бойцы RFOR в голубых касках провожали покидающих Собор на своих бронированных «Humvee». Колонна автомобилей растянулась по городу, минуя один пост за другим.
      На площади Труда неподалеку активисты-аштариане шумно праздновали казнь какого-то священника из Тулы, его, как говорили, задержали в лесу за городом. Сейчас он лежал, обезглавленный, посреди площади, и радостные прохожие без ханжеской жалости плевали в его сторону, а кто и норовил бросить пустую бутылку из-под пива.

      Капрал Говернор, благочинный мормон, вел автомобиль в авангарде колонны. Он поморщился, заметив мертвеца на площади. Зачем? Зачем все это? Какая опасность может исходить от этих бородатых чудаков в черных рясах теперь, когда свобода восторжествовала, когда мы – одержали победу?
      Ведь мы победили тогда, в раскаленных песках, у горы, как же ее там…Мегидо.

Рядом, задорно жужжа, пронеслись по своим неведомым делам беспилотники, и исчезли в зареве пожаров, устилавшем горизонт до самого неба.