Молоденькая девка Катя, которую по виду ни в чем дурном в жизни не заподозришь, уже как битый час толкалась по мудацкому дискачу города Долгопрудного, подбирая подходящую кандидатуру. Сегодня явно не её день – пришлось отшить нескольких клейщиков, от вида которых протекла промокашка, но задание старшей сестры найти и склеить малолетнего «еблана» для утех в обмен на «ключи от хаты на пару вечеров» поначалу давало стойкости не размениваться на сиюминутные мелочи, тем более, что продолжение вечера обещало быть забавным. Порядком подзаебавшись после часа скитаний, она уже было решила плюнуть и на ключи и на интерес, а уже как-то обустроить судьбу нестерпимого зуда в чесалке, как на её глаза попался заказ – напивасенный прыщавый дрочер, переживающий очередной акт клубной драмы «Послали». Подтанцевав к нему, мерзавка изобразила интерес, и у задрота пропали остатки ума, которого, впрочем, и так не наблюдалось.

Через полчаса парочка ввалилась в однокомнатную  каморку в девятиэтажке; мычащий кавалер, истекая слюнями от посулов «сможешь делать со мной все, что хочешь…», всю дорогу пытавшийся замацать и оседлать уворачивающуюся шмару, игнорируя «…терпи до дома, не понял, что ли,  козел, бля…», здесь собрался распаяцаться  окончательно, но не тут-то было... Вспыхнул свет, и чучелот, несмотря на своё состояние, увидел то, что никогда не видел и охренел настолько, что позабыл и про то, зачем он вообще сюда пришел и про то, что у него обломалось. Посередине единственной комнаты, в которую выходил коридор, стояла особа по имени Анна, затянутая в чудовищные ботфорты до середины мясистых ляжек с каблуками-пятнашками, латексный пиджак и гестаповскую фуражку. Толстая цепочка крепила на груди суровых габаритов украшение из жести, изображающее то ли ромашку, то ли пион, грубость выделки которой порождала ассоциации с самыми мрачными, таинственными и мерзкими культами центральной Африки. Картину дополняли очки, которые обожали усатые американские вертолетчики семидесятых и плетка черной кожи.

Протрезвевший и бледный до зелени, придурок издал носоглоткой воющий звук, присел как псина, которую заебавшийся хозяин очередной раз застукал за пирушкой в холодильнике, и медленно развернулся на пятках-носках к выходу, но побег был не возможен. Младшая дрянь преграждала путь к отступлению с невесть откуда взявшимся шпаером в руке. Сопротивление было бесполезно, и спасительное беспамятство поглотило сознание.
Марамойки привязали бесчувственное тело в ванной, в которой уже были приготовлены орудия удовольствия – клизма, шар с завязками и жуткого вида самопальный страмбон. От одного взгляда на это орудие волосы встали бы дыбом даже у видавших виды доблестных оперов. В своей первой ипостаси это был просто эбонитовый цилиндр, толстый и корявый. Где-то к середине перестройки  из этого цилиндра был выточен скипетр владыки-империалиста, которого должны были чмырить и перевоспитывать в каком-то мудацком школьном спектакле. Этот спектакль пионеры готовили для подшефных октябрят под верховодством вожатого, сорокапятилетнего плюгавого кретина, который по вечерам успокаивал свои потрепанные нервы хуепоказничеством в местном парке. Скипетр, по замыслу, соединял два начала – монархию, которой уже накостыляли и современных буржуев-милитаристов, которым обязательно накостыляют в будущем. С монархией было все понятно, скипетр – неотъемлемый её атрибут, а милитаризм остроумно символизировался набалдашником в виде гранаты–лимонки Ф-1 в натуральную величину. Сие поделие искусно выточил на станке отличник труда по прозвищу «Культурист», которого, кстати, в начале нового тысячелетия ухандокали прототипом набалдашника за его проделки в лихих девяностых. После дебильного спектакля, на котором с пеленок запасливая Анька была зрителем (на него заодно привели детсадовских, над которыми шефствовали октябрята), предмет реквизита был ею  удачно спизжен по какому-то странному наитию и валялся без дела до появления у выросшей засранки нового увлечения. Рукастая девица приладила к нему упор и веревочки, и у изделия началась третья жизнь.

Пленнику ограничили возможность вволю поорать шариком и привели в чувство. Первое, что он увидел, продрав глаза - это тема вечной альтернативы, воплощенная в вариации Фемиды,  только вместо меча было кошмарное изделие умаполатинского промысла, а вместо весов – увесистая клизма. Наглазная повязка так же претерпела метаморфозу, плеткой обмотавшись вокруг чресл Аньки, и гарантировала неизбежность правильного выбора. Из-за двери с любопытством выглядывала соблазнительница и хихикала.
«Раб, » - обратилась изуверка к связанному, - «ты провинился и понесешь заслуженное наказание! Конечно, ты сразу исправишься  и будешь хорошо мне служить, за что я тебя награжу авансом прямо сейчас – осыплю тебя золотом!». Произнеся эти слова, она присела над ним и пустила струю под заливистый, набирающий истерику, смех наблюдающей за происходящим сестры «а-хи-хи-…

…пи-пии-пииии» – ненавистный будильник надрывался, обещая новую скучную серию будней за клерковским столом где-то в недрах Центрального Аппарата СБ. Анька недоуменно озиралась в развороченной, обосанной постели. Рука судорожно сжимала томик ебанутой Неробски.