Пока дождь не перекрыл наши лица, у меня есть несколько минут, чтобы помолчать, глядя в твои красные от бессонных ночей глаза.

Мы проснулись рано утром, когда городской общественный транспорт был представлен лишь несколькими вахтенными трамваями, когда возле круглосуточных магазинчиков начинала зарождаться скупая похмельная жизнь, когда дешевые самодельные парусники крепким колом начинали вспарывать водную гладь Варнавинского водохранилища. Мы посидели перед дорогой на чемоданах, собранных еще вчера вечером, я примотал потуже к груди миниатюрную ручную дрель, и мы молча покинули родную двушку. Выкатив из подвала велосипед, я несколько секунд любовался твоим мрачным видом сильного, но все же сокрушенного врага. Ты отдавала последние почести ночному небу не смея попросить у него того самого главного, о чем мечтала весь этот месяц. Я дотронулся до твоего плеча и мы принялись грузить вещи в искусно приделанные слева и справа люльки. Сидеть на жесткой раме тебе было как всегда неудобно, но сегодня над этим ты не шутила, ровно как и я. Доехав до противоположного конца города я остановился. Дальше следовало идти пешком. Взвалив на тебя большую часть ноши, я медленно и настороженно последовал за твоей исхудавшей фигурой. Холодный ветер грозно трепал твои волосы, хрупкая спина по-старушечьи гнулась от непомерной тяжести. Ты тихо хрипела и отхаркивала на сухую землю желтые комья мокроты.  Мы вошли в район дач и мне вдруг вспомнилось, что именно здесь я первый раз получил огненный заряд соли за украденную клубнику. Здесь все сильно изменилось. Многие дома опустели и поросли вьюном, огороды позарастали сорняком и выброшенным высохшими людьми мусором. Я вспомнил моего школьного друга Митьку и на душе стало теплее. Я вспомнил его испуганные глаза, когда он, убегая от сторожа, обернулся и увидел меня лежащего на дороге. Потом мы обмусоливали это изо дня в день, смакуя каждый эпизод случившегося по несколько раз. Затем жизнь потекла быстрее и таких моментов становилось все больше и больше. Все они стали походить друг на друга, но ощущение того первого было ни на что не похоже, оно осталось во мне неистребимой галльской деревушкой, полной сил и уверенности в своей правоте. Может быть подобные очаги детства и составляли меня теперешнего.

Ты вдруг остановилась, тяжело задышала и повалилась на бок. Я знал что это должно было произойти, но не думал что так скоро. Ты что-то забормотала, принялась махать руками, пыталась разодрать горло, но вскоре успокоилась. Это действительно было страшно красиво. Мне очень жаль, что ты не смогла оценить этого сама. Я собрал все оброненные вещи и принялся волочить их дальше. Ты сберегла мои силы и я был благодарен тебе за это. Я во что бы то ни стало должен был дойти, иначе бы все задуманное теряло бы свой смысл.

Через несколько часов засеребрились первые ангары. Толпы военных суматошно бегали по полям в поисках чего-то неопределенного. Если бы не отобранное у них оружие, то их следовало бы бояться. А так. Всего лишь горстка тех же людей, только лишившихся привычной опоры . Вдруг часы заколотило из стороны в строну, они пытались сорваться и улететь, и чтобы этого не произошло мне пришлось их накрыть рукой. Но это все равно не помогло: часы стали стремительно нагреваться. Скоро их температура стала такой высокой, что мне пришлось сорвать их и бросить на землю. Едва коснувшись земли, они вспыхнули огненным цветком и исчезли, будто бы никогда их и не было. Идти становилось все трудней. Я почувствовал что надо сбрасывать вещи. Как только я сбросил вещи в придорожную канаву, ангары сразу же исчезли, уступив место громадинам зданий. Здесь было все вперемешку. Всего и помногу. Узкая тропа, ведущая меж различных университетских корпусов, меж районных поликлиник и слесарных мастерских, меж питейных заведений и полуразрушенных заводов. Откуда-то сверху шло нестерпимое гудение чего-то большого и непостижимого. От этого звука хотелось вырвать уши и набить голову ватой или еще чем-нибудь лишь для того чтобы этот противный звук не сумел добраться до мозга. Я вдруг понял, что нужно бежать, что долго я так не выдержу. И я побежал.  Я бежал так быстро, как только мог, но звук преследовал меня повсюду, дрочил мой мозг, заставляя меня грязно ругаться и вспоминать маму, и я, не выдержав гонки, вдруг споткнулся и упал. Звук начал давить новой, теперь уже несокрушимой волной, пытаясь размазать меня по земле, словно масло на хлеб. Я начал ковырять руками землю и напоролся на кусок стекла. Не понимая, что я делаю, я начал вбивать его куда-то в висок, потом в ухо. Внезапно звук ослабел, и я понял что попал. Дрожащая рука стал медленно двигаться к другому слуховому каналу, но тут звук прекратился, то ли внезапно поняв, что таким способом меня не одолеть, то ли полностью исчерпав свою силу. Правая часть головы была полностью разодрана. По телу струилась кровь, с головы свисали темные клочья кожи. Надо было спешить. Пошатываясь, я стал продвигаться дальше, квартал за кварталом, хотя это нагромождение зданий едва ли можно было привести к какой-то определенной системе. Мне становилось все хуже. Небо стало розовым. Постройки исчезли. На горизонте отчетливо стал проявляться силуэт гигантской статуи. Я шел все медленнее и медленнее. Правый глаз перестал видеть. Я прошагал еще несколько десятков метров и в бессилии рухнул. Я молча лежал на земле и смотрел на статую, которая казалась мне чем-то величественным, грозным и вместе с тем добрым и по-детски наивным. Так я пролежал целый час, покуда ко мне со спины не подползла полуметровая улитка в оранжевом френче и не стала по мне ползать, оставляя жирные маслянистые следы. Я пытался согнать её, но ничего не получалось. Видимо изучив меня всего и не найдя во мне ничего интересного, улитка отползла в сторону и хриплым басовитым голосом запела песню Высоцкого  про то как порвали чей-то парус и о последующем раскаянье самого виновника произошедшего. Прослушав песню до конца, я попытался похлопать в ладоши, но вышло как-то не очень-то. Улитка немного прокашлялась и заговорила:
- Туда нельзя.
Человеческая речь, звучащая из уст улитки казалась предсмертной издевкой великого фокусника, причем непосредственно сам фокусник умирать, по-видимому, не торопился, решив предоставить эту, теперь уже легкую задачу, именно мне.
- Я знаю, - тихо ответил я.
- Тогда почему ты туда идешь? – спросила улитка.
- Я должен.
- Ты не очень-то многословен, - сказала улитка, залезая на мою грудь.
- Ситуация обязывает, - произнес я и повернул голову в сторону статуи.
- Да-да, - задумчиво пробормотала улитка и снова сползла на землю, - А тебя как зовут? – спросила улитка, когда я уже почти было провалился в сон.
- Максим.
- Знаешь, что, Максим. Я знавала много разных людей. И банкиров и актеров и музыкантов, бомжей, политиков, воров, академиков, в общем всех, но такого как ты пока не встречала. Но это не потому, что я что-то проглядела. Вовсе нет. Я знаю каждого на земле и по имени и по отчеству и по фамилии. По одной лишь улыбке или просто кусочку ногтя могу назвать любого. Я знаю всех без исключения. А вот тебя почему-то не знаю. А знаешь почему?
- Нет, - тихо сказал я.
- А я знаю, - сказала улитка и вытащила свои два глаза так, что мне стало страшно, но не за себя, а за улитку. Уж очень тонкими казались стебельки на которых держались два маленьких фиолетовых шарика. Казалось, что они вот-вот надломятся и опадут на теплый грунт. Улитка заметила мой тревожный взгляд и в ответ лишь грустно ухмыльнулась.
  - Ты, - продолжила она, - не существуешь. Все очень просто. От того я и не знаю твоего имени. Но вот ведь какая незадача. Ты передо мной и я тебя вижу. Этот факт отрицать нельзя. Ты есть и с этим не поспорить. Так где же я прокололась?
- Я не знаю.
- …
- Может быть ты просто устарела? – сказал я, как вдруг улитка неожиданно заторопилась в свой дом. Вокруг повисла пророчащая бурю тишина. Огромный жесткий панцирь, больное израненное человеческое тело и каменная статуя вдалеке – весь пейзаж бесконечной равнины. Позади исчезло все от чего шел. Пришлось вставать и идти вперед. Каждый шаг давался с огромным трудом. Несколько раз я оборачивался, но улитки уже нигде не было. Так я шагал в гордом одиночестве, предаваясь мыслям о скором конце. Статуя становилась все больше и больше. Я уже мог различать ее контуры, любоваться изяществом линий и форм. Совершенная женщина величиной с останкинскую башню. Чем ближе я подходил к ней, тем больше во мне прибавлялось уверенности, что то, что я делаю, является законным. Уверенность в том, что нарушив запрет, ты нарушил его не по причине своей алчной натуры, а по причине неактуальности самого запрета во времени. Не имея собеседника поблизости и не в силах терпеть больше тишину, я принялся высказывать свои мысли вслух. Целый ряд твердых убеждений в устарелости порядков бытия, многочисленные доводы о необходимости изменения старого режима и мрачный пессимизм по поводу дальнейшего пребывания женского начала на посту главного управленца жизнью. Все это плавно перетекло в острую критику женского тела. Отсутствие дополнительных отверстий для крайне застенчивых барышней нещадно высмеивалось как неспособность этого главного управленца реагировать на изменения происходящие в жизни всего человечества. Так я и волочился, размышляя о том, об этом и не заметил, как наткнулся на огромный камень. «Откуда он?», - подумал я, как вдруг понял что это и есть та статуя к которой я так долго шел. Я протянул руку и дотронулся до гладкой холодной поверхности.

Ты стояла, восторженно глядя на мою несовершенную плоть. Простоявшая здесь миллионы лет, могла ли ты подумать, что кто-то все-таки сможет к тебе прикоснуться? Или могла ли ты вообще позволить кому-то сделать это? Я слышал, как по твоей каменной поверхности прошла быстрая дрожь волнения, и мелкие кусочки камня посыпались на меня откуда-то сверху. Я понял, что ты удивилась этому, ибо за всю твою жизнь с твоего тела не падало и не откалывалось ни единого кусочка.
Так зачем ты стоишь одиноко, страдая от вседозволенности и безграничной власти? Может тебе хочется  поведать мне что-то своё, что-то, о чем никогда никому не говорила? Хотя говорила ли ты когда-нибудь вообще?
В этот момент и появилась улитка.
- Ну и как ощущеницэ-э-э? – протянула она.
- Честно говоря, интересно, - ответил я, - Я был в Волгограде, Родину-Мать смотрел. Меня тогда сильно впечатлило. Но это…
- Я надеюсь размеры тут не причем. Если бы например она была величиной с вилку, то ты бы тоже восхищался её величественностью.
- Как раз напротив, - парировал я, - как раз величественностью я и не восхищаюсь, мне больше по душе та её невинность, которая пять минут назад была тронута мною…
- Ты папортил дэвачку? – с удивлением спросила меня улитка.
- Нет. Но мог бы.
- Дэвочку портить нэльзя, - сказала улитка, - тем более с таким лицом как у тебя. Ты сейчас скорее похож на воскресший понедельничный труп, нежели на пятничного плейбоя. Оттого и будем исходить, хотя и других доводов можно было насобирать на целую книгу.
- Я и не собираюсь., - соврал я, - Просто мне кажется что мы друг другу понравились.
- Ну как ты можешь?! Как ты можешь так говорить?! – раздраженно сказала улитка, - Ты только что оставил на дороге труп своей жены, с которым прожил около половины своей жизни, а уже готов размышлять о каком-то нелепом будущем куска камня и комка плоти!!!
Я стыдливо посмотрел куда-то вверх, туда где наверное должны были быть глаза статуи. Статуя ничего не ответила, ничего не сказала. Ни одного признака не подала, что слышит наш разговор.
- Мне надо это сделать, - тихо сказал я.
- И как ты себе это представляешь? Даже если ты и доползешь до того места, то все равно ничего не сможешь сделать. Ваши размеры не совпадают.
- И все-таки ты безнадежно устарела, - сказал я улитке.
Улитка несколько секунд посопротивлялась, но вскоре снова ушла в свой домик.

Я стал отматывать дрель, которая по-прежнему была крепко примотана к груди. Дрель глухо ударилась о землю. Я спустил штаны, лег на спину и широко раздвинул ноги. Затем два пальца медленно начали входить в тщательно промытый еще вчера анал. Нащупав металлический стержень я аккуратно ввел третий палец. Подцепив стержень, я стал плавно тянуть его к себе, на волю. Большое победитовое сверло, обмотанное скотчем, глухо ударилось о землю. «Первая часть закончена», - подумал я, надевая штаны.
По статуе прошла нестерпимая дрожь.
- Сейчас-сейчас, детка, - сказал я, вставляя сверло в дрель. - Еще немного. Стоит только найти нужное место.
Через полчаса в ноге статуи зияло пездатого размера отверстие. Лучше размера и не подберешь.
- Ну, вот и все, детка, - сказал я, - ты так этого долго ждала.
Теперь я снял штаны полностью, чтобы не мешали работать. Вообще-то это была странная картина: с бесконечной равниной, с разодранным лицом голым мужиком, ебущим в ногу статую, превышающую размерами своего любовника в несколько тысяч раз. Но все закончилось неожиданно быстро. Вялый член, был извлечен наружу уже через три минуты после первой фрикции.
«Вот и вторая часть закончена», - подумал я, снова надевая штаны.
Но в воздухе что-то переменилось. Вместо тишины появились какие-то далекие шипящие звуки. А воздух до этого мирно стоявший наполнился легким ветром.
- Ну что? Таки попортил? – донесся ехидный голос откуда-то сзади.
Я обернулся. На теплой земле, где час назад я извлекал из своего зада сверло, сидела улитка, но уже без своего панциря. На ней был одет постельных тонов бархатный халатик. На тонкие фиолетовые шарики глаз были надеты маленькие фиолетовые колпачки.
- Сэйчас будэ душ, - сказал улитка и злобно рассмеялась.
Я посмотрел на свою каменную любовницу, но она вновь оставалась неподвижной и все также молчала. Я перевел взгляд на тот горизонт, от которого шел сюда. От него тоненькой струйкой ползло что-то темное и очень большое. А над этим темным ползла такая же темная и огромная туча.
- Что это? – невольно спросил я.
- Это? – сказала улитка и вытянула левый глаз в сторону черного ручейка, - Это ее родственники. Или ты думал, что все это сойдет тебе с рук? Теперь как порядочный человек ты просто должен на ней жениться, иначе ножом по горлу вместе с ней.
- Но она же каменная? – возмутился, -  Как её можно ножом по горлу? И ВООБЩЕ ГДЕ ТАКОЙ НОЖ ДОСТАТЬ?
- Можно, - сказала улитка, - если очень захотеть.
Жениться на каменной статуе в мои планы не входило, поэтому я стал нервно ходить вокруг её гигантских ног. Скоро пошел дождь.
- А вот и душ, - сказала улитка, переворачивая раковину входным отверстием к небу. Затем она достала откуда-то щетку, какой-то порошок и принялась надраивать стенки как снаружи так и внутри раковины периодически исчезая в ней с головой.
Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся. Передо мной не то стоял, не то сидел кусок черного угля. За его спиной, если у куска угля могла быть спина, не то стояли, не то сидели десятки тысяч таких же как он. Тысячи тон угля. Вот бы кого отправить на подмогу хиреющей экономике Ботсваны.
- Добрый день, - обратился я к углю.
Уголь молчал, но этот, казалось бы, очевидный факт меня несколько озадачил.
- Я буду переводить, - раздался знакомый голос улитки, - как я вижу ты по-ихнему ни бельмеса.
Я немного успокоился, хотя внутренне был все также напряжен.
- Они говорят, что ты попортил их дэвачку и за это должен будешь ответить.
- Скажи им, что я знал на что иду и поэтому готов со всей серьезностью отнестись к возложенному на меня наказанию.
Улитка смешно крякнула, но все-таки перевела сказанное мною углям, хотя со стороны это было похоже на обычное молчание.
- Они говорят, что наказания никакого быть недолжно, потому как все идет так как должно и если ты и выбрал какую-то дорогу, то по ней тебе и идти дальше пока не встретится перекресток. А пока перекрестка нет, ты вынужден будешь сделать то, что должен.
- И что же должен сделать?
- Я тебе уже говорила. Жениться.
- Это точно?
Улитка замолчала на минуту, затем вновь продолжила:
- Да. Они говорят только свадьба, поэтому тебя нужно привести в порядок.
- Честно говоря я рассчитывал на что-то другое. Может быть все-таки прилюдно сжечь мое тело или еще что-нибудь в таком духе?
Улитка отрицательно помотала головой.
- Это тебе не Амбер! – тут такие штуки не прокатывают.

Меня погрузили на малахитовые носилки и понесли прочь от моей будущей невесты. Чем дальше меня уносили, тем больше я восхищался красотой познанной мною недавно каменной женщины.
Через некоторое время я очутился под землей. Я не запомнил никакого входа, никаких лифтов или чего-либо еще, просто обстановка резко поменялась, словно открылся неведомый занавес. Под землей было темно, но по-видимому для меня сделали исключение расставив вдоль всей дороги жирных полутораметровых светлячков. Хоть их свет и не был ярким, все же мне удалось многое разглядеть. Я увидел странные шаровидные дома, игольчатые заборы и широкие восьмиугольные лавки. Я увидел резвящихся во дворах детей – маленькие кусочки угля, неподвижно стоящие в центре песочницы. Видел окаменелые деревья и грустных таежных жителей, завлеченных в стальные клетки хитростью угольных торговцев. Мы уходили все дальше и дальше и вскоре я погрузился в темноту, но не в чужую, а в свою родную. Я заснул.

Когда я проснулся, то увидел вокруг себя большой двор, окруженный высоким забором. Меж двух деревьев, стоявших посередине двора свисало классический  гамак за тем лишь исключением что был сделан из бронзы. Увидев, что я проснулся, главный уголь предложил мне переместиться именно туда.
- Тебя просят присоединиться к Его Величеству Акхгуру.
- Так он что-то вроде местного царя? – спросил я улитку, которая по-прежнему была рядом.
- Именно, - сказала улитка, успевшая, за то время пока я спал, переодеться в легкий сарафан с повторяющимся изображением двух поедающих друг друга слонов.
На бронзовом гамаке, который никак не хотел раскачиваться мы лежали около часа. Улитка сидела рядом и все это время исправно переводила. Из рассказа угля я понял, что в мире не осталось больше места, где можно было бы сделать что-то новое. Что новое можно сделать только на новом месте, а раз новых мест больше нет, то и нового тоже не будет. Эта новость меня огорчила, ибо я всегда был сторонником революционных методов, считая, что после взрыва из все тех же частиц как раз и можно сделать что-то новое - незакрепленное прежним укладом вещей. Как выяснилось, моя теория была ошибочной, и я покорно признал это. Мудрость Акхгуры вызывала уважение.
Мы разговаривали обо всем: о звездном небе, о непостоянстве женщин, о заблудшей душе Саддама Хусейна, о священной войне против религиозной лжи и самом надежном запуске воздушного змея, как вдруг я повернул свою голову направо и увидел, что никакого Акхгуры нет, что вместо него все та же улитка, что подземелье поменяло свои очертания на мою родную двушку, что гамак нагло заменен кроватью  и что самое ужасное - я обнимаю своей рукой гадкое скользкое тело. Я вскочил с кровати и закричал:
- Что за шутки?!
Улитка нагло расхохоталась, сливая в одно целое две раздвинутые соплевидные ноги. Я схватился за голову и выбежал из квартиры. Я бежал долго пока не увидел, что бегу по все тому же полю и что впереди величественно маячит гордая каменная статуя. Я перевел взгляд на грудь и увидел, что к ней, крепко-накрепко примотано две дрели.
- Что за черт?! – заорал я, разрывая скотч грязными руками. Две дрели почти одновременно глухо ударились о землю. Я тихо заплакал, чувствуя как в заднем проходе что-то неприятно зашевелилось. Повалившись на спину, я что-то кричал небу, серому и скорее всего даже вовсе бесцветному. Я клял его за то, что оно отняло у меня жизнь, но вместе с тем я признавался ему во всем что было во всей этой гадкой жизни, я отдавался ему полностью лишь для того чтобы оно просто простило меня и не держало зла. Перед моими заплаканными глазами промелькнул силуэт той статуи, к которой я зачем-то все время стремился. Сейчас она была далеко, но мне казалось что она была совсем рядом. Я протянул к ней руку и схватил её. Глаза неприятно защекотало и я проснулся. Проснулся в своей привычной палате, сжимая в руках небольшую каменную статуэтку обнаженной женщины, моего маленького ребенка, которого никто и никогда не сможет у меня отнять.

Дверь палаты открылась. В комнату вошла медсестра и жалостливо проговорила:
- Максим Андреевич, к вам жена.
Я надел свой серый халат, засунул ноги в двух пушистых щенят и пошел в нашу гостиную. В гостиной было много народа. На кожаных диванах сидели дорогие больные со своими алчными родственниками. У некоторых больных как и у меня был рак кишечника, у некоторых что-то другое. Но наша болезнь нисколько нас не объединяла. Мы смотрели друг другу в глаза как на лотерейные билеты, зная, что у одного из десяти есть шанс покинуть эти стены не завернутым в белую простыню. Больше всего удивляли те у кого ни осталось ни сыновей, ни жен, ни родителей,  никого кроме каких-то далеких племянников. Наверное те уже сидели и видели вместо своих наивнобольных дядюшек красивый бумажный листок, где изящным готическим шрифтом было написано «Все мое – тебе».

Ты стояла возле огромного фикуса и смотрела куда-то в окно на серое и может быть даже вовсе бесцветное небо. О чем думала ты сейчас? Я осторожно тронул тебя за плечо. Мы прошли ко мне в палату и присели на кровать. Ты что-то рассказывала о моей жизни, о моей будущей жизни, что надо многое будет сделать, что надо будет на лето купить билеты и съездить к родственникам в Минск, а то мы их уже давно не навещали. А я тихонько сидел и смотрел как за твоей спиной из дальнего угла начинает расти грозовая туча. Я улыбнулся, радуясь тому, что пока дождь не перекрыл наши лица, у меня есть несколько минут, чтобы помолчать, глядя в твои красные от бессонных ночей глаза.