Итак, господа офицеры, был у нас с коллегами-теологами закадычный товарищ, и звали его, скажем, Владичек. И хороший был юноша, не проходимец какой-нибудь, настоящий джентльмен. Любил, знаете ли, зеленого успокоительного покурить, либо прозрачного возбудительного выпить, да еще и янтарным мочегонным все это полирнуть. Да что там, даже дарами лозы, так сказать, не гнушался – наебенится бывало портвейну да как начнет проповедовать, хоть святых выноси. Люмпенов (гопников – примечание переводчега) не жаловал, бывало, на учениях выйдет в чисто поле с биноклем, все глядит, где ж там подлые пролетарии гнездо свили, лагерь разбили, а как найдет – подползет что пластун, да у шатров вражеских веревки подрежет. Филистимляне проклятые в мешке брезентовом кувыркаются, визжат, словно поросята молочные, а Владичек знай себе словно ангел смерти над ними порхает да палкой охаживает, а еще и заботливо возле палатки нагадит при этом, чтобы нехристи, из темницы выбираясь, еще одно унижение пережили, ногою, в рваный носок обутой, вступив в, пардон, дерьмо, как и положено им, идиотам неотесанным. Короче, что надо был малый...

И к друзьям-теологам своим по-людски относился. Диспуты теологические не пропускал никогда, не филонил. Бывало, заговаривались мы с ним за полночь о сути Бога, и спорили нередко на эту тему. Утверждал Владичек, Августина начитавшись и о Граде Божьем под приходами размышляя, что бог един, и ни на какие три департамента не подразделяется. Труды почтеннейшего Августина мы перелопатили, никаких указаний на единство божье там не нашли, но тем не менее ссылался теолог Владичек именно на него. Видимо, таким причудливым образом перекособочилось в его мозгу древнее учение под воздействием алкоголя. Ну, не суть важно, спорить с ним из-за этого мы не желали, и, хоть и не соглашались с единством Творца (ведь, господа, каждой амебе известно, что бог суть триедин!), и выпить никогда с товарищем не гнушались.

Еще любил Владичек спорт, новомодную забаву американскую под названием баскетбол. Приличным людям, конечно же, в такую пакость резаться недосуг, уж лучше партейку в марьяж сгонять или на лошадок поглядеть, а то и в театр сходить, поглядеть как еврейки канкан без панталон пляшут. Ведь что это за дело такое – словно орангутанг в зоосаду, прыгать к корзине и мячик забрасывать туда, нет, не для нас это явно. Хотя, господа, справедливости ради должен заметить, что иного орангутанга от приличного господина не очень-то и отличишь, особенно если примату на бакенбарды шляпу напялить да в сюртук его впихнуть… Вот есть у меня знакомый один… Впрочем, это к делу не относится, в другой раз как-нибудь расскажу за чаркой сливовицы.

А Владичек, он в детстве травму пережил. Ведь как пан профессор Геверох на своих лекциях рассказывает, детство, оно всю жизнь человека формирует. Укусит, скажем, ребеночка собака в детстве, и вырастет себе детина здоровый, а псов как огня боится. Или, наоборот, вырастет, и живодерню откроет, чтобы с тварями зловредными поквитаться. В общем, психология – наука сложная. И Владичек от нее больше других пострадал. Папаша у него был, любитель большой природы дикой. Всего Брема назубок знал, с легкостью морскую корову от сухопутной отличал, а бегемота от гиппопотама. Особенно же владичков папаша травки жаловал и грибочки, мог с закрытыми глазами нидерландские шишечки от турецких листочков отличить, пальцем ноги их только потрогав. Бывало, напробуется папенька грибочков, сливовицей их запьет, и как начнет о защите природы вещать, да еще и статьи из журнала «Мир животных» цитировать, подкрепляя свои действия увесистыми тумаками. Домочадцы повадки папаши изучили хорошо, и как только очередной приступ натуралистического экстаза надвигался, прятались в чулан либо на чердак. А иначе могли схлопотать увесистую затрещину борца за права братьев меньших…
Благодаря поведению папаши, царил в семье, прямо скажем, скотский культ. На стенах вместо икона развешал суровый дарвинист изображения стадий человеческой эволюции, при чем сам удивительно напоминал выбритого питекантропа с отпавшим хвостом. Но, поскольку зеркало, как буржуазный и неестественный предрассудок папаша вышвырнул в окно, порадоваться своим природным сходством с далеким предком у него не было решительно никакой возможности, впрочем, так оно было и лучше для забитых домочадцев. Еще папенька запрещал домашним поедать трупы убитых зверей, сиречь мясо. Отчего владичкин старшой братишка исхудал совсем, и высох, словно щепка, да такой и остался. Папенька метаморфозам первенца не дивился, даже наоборот, радовался – ибо планировал его научить по деревьям лазать и плоды собирать, чтобы семью кормить.

Однако вынужденный пост не сказался на здоровье самого Владичка, так как смышленый мальчонка вовремя смекнул, что папины вегетерианские замашки от лукавого, да и стал на стороне у товарищей по гимназии столоваться, питательную пищу где придется доставать, а позже – у барышень обедать. Оттого в сравнении с братишкой своим выглядел весьма упитанно, словно орангутанг в сравнении с какой-нибудь макакой.
Начитавшись у Брема о повадках зверей, папа Владичка держал свою домашнюю стаю в черном теле. Единственным развлечением для детишек были регулярные походы в зоосад, где папенька, яростно сочувствуя плененным братьям, кричал им что-то невразумительное на понятном ему одному наречии и бросал сквозь решетку куски булки, провожаемые голодными взглядами семьи. Особенно любил отец приобщать детей к жизни обезьян, и водил их к клеткам с приматами. Подбадривая узников, дарвинист махал им руками и делал непонятные жесты, на что обезьяны, к их чести, не реагировали. Четверорукие спокойно занимались своими делами – ловили блох, жрали, пардон, срали и совокуплялись.

И однажды в такой воскресный поход произошла с Владичком ужасная травма. Мал он еще был, не окреп совсем. Поэтому, увидев, как волосатый самец обезьяны бросает с пола клетки куски, извиняюсь, дерьма в открытую пасть самки, вверху на ветке возлежащей, Владичек был поражен. Довершило травму то, что ритуал сей был своеобразной прелюдией к физиологической близости, которую отец в присущей ему холодной научной манере комментировал, желая с ранних лет детей приучить к, так сказать, реалиям жизни.
Брачные игры приматов и папина любовь к живой природе оказали важное влияние на неокрепшую психику. Много раз снилось Владичку метание обезьяньих экскрементов, и посему, когда познакомился он с игрой североамериканской, она ему определенно полюбилась.
Что касается живой природы, то сын, как и папаша, возлюбил до глубины души фауну и флору (флору, конечно, в особенности). Любил он и котов, и собак, и лягушек, и рыб, и моллюсков. В то время, как его недалекие товарищи любили помучить четвероногих, Владичек всегда вступался за ободранных кошек и недобитых собачек, часто тащил их домой. Папа, естественно, поощрял такое мировосприятие отпрыска. В дальнейшем сыграли натуралистические привычки с Владичком злую шутку.

Впрочем, господа, смотрю, засиделись мы уже. Закончу-ка я эту историю завтра…

Ite, missa est!