Пацаны!.. Бля, ну кто бы мог подумать, что я - законопослушный гражданин и честный налогоплательщик - могу попасть в такую безвыходную и кошмарную ситуацию? Еще каких-нибудь два дня тому назад моими основными проблемами были жирное неотстирывающееся  пятно на любимой кофте и трещина на лобовом стекле моей машины-развалюхи, а теперь.. Теперь я сижу и молча жду, когда в коридоре загремят тяжелые шаги, дверь рухнет от мощного удара и в помещение войдут люди, протягивая ко мне руки… Ой, бля, за что мне все это, ну зачем я полез на этого… Впрочем, расскажу все по порядку.

А началось все со вполне обыденного известия о том, что к нам с визитом приезжают французы и мы идем в баню. Точнее, один француз, важная птица - месье Поль. Так уж случилось, что в нашей конторе я являюсь единственным человеком, который кроме фольклорных фраз «мадам, мьесе, же не манж па сис жур» и «вуле ву куше авек туа» знает еще несколько слов и оборотов «по ихнему». Поэтому, еще за несколько дней до прибытия важного гостя я был уведомлен о собственном участии в приуроченных данному событию торжественных мероприятиях. Предполагалось, что на меня будут возложены функции переводчика при переговорах. Хотя какие там переговоры в бане – водка, парилка и бляди - как и всегда в таких случаях, когда надо пустить пыль в глаза импортным господам. Наш генеральный директор, Семен Васильевич – старый лысый гандон с большим пузом, резким голосом и наколкой в виде парашюта на тыльной стороне ладони – не хотел ударить в грязь лицом и решил устроить «переговоры» у себя на даче на Волге. Мне поручили встретить француза в аэропорту, отвезти в гостиницу и вечером того же дня доставить в условленное место. Мсье оказался щуплым пожилым хмыренышем, внешностью напоминавшим писателя Бродского на закате его жизненного пути – только без очков. Он всю дорогу жаловался то на снег, то на отсутствие халата в номере, то на непристегивающийся ремень безопасности, потом бубнил по сотовому телефону, затем начал зевать и, в конце концов, задремал. Мне, собственно говоря, не было до него никакого дела. Васильич, сально улыбаясь, говорил с утра про «ширину русской души» и «полную программу», а это означало, между прочим, что в переговорах будет принимать участие Таня Пылесос – шмара за 1000 евро, которая умеет мозги через хуй высасывать. Я предвкушал.

К даче мы подъехали затемно. Василиьч уже начал без нас, судя по простыне в которую он был облачен и по гоготу девок за стенкой. Я быстро переоделся и пошел в душ. Вернувшись, застал всю компанию, расположившуюся на кожаных диванах в предбаннике. Васильич пил. Надо сказать, что он относился к тому типу людей, которые, единожды начав пить, не останавливаются до тех по, пока не истребят все спиртное в радиусе их собственного роста вокруг. Как генеральный сам неоднократно выражался, «зло назавтра оставлять нельзя», поэтому пил он самозабвенно и без остановки, до потери сознания. Необходимо отдать ему должное, прекрасно зная об этой своей слабости, пил он чрезвычайно редко, но если уж начинал, то, как говорится, упивался всегда и «в говнитуру».

Я, пожалуй, опущу подробности этой длинной и дивной ночи – не они есть предмет моего рассказа. Скажу только, что месье от девок решительно отказался, водку пить не захотел, да и в парной просидел каких то пять минут и выполз оттуда, хватаясь за сердце – еще бы, этот кабан Степан Васильич жарит под 120 градусов – даже вспотеть никто не успевает, тут же все начинают дымится. Опущу Таню, хотя она была на высоте. То есть сначала внизу на коленках, а уже потом только на высоте (эх, Таня, Таня, больше не услышать мне как хлюпает твоя теплая пизденка, прощай, родная). Опущу то, как набычился на меня Васильич – он всегда кирной на всех бычится, дурак дураком в синьке. Опущу французика, который охуячил меня на бильярде, как лошка – таких карамболей я даже по телевизору не видел. Опущу все это, так как не в этом суть, ребята, оставим... Трагедия, ужасная и непоправимая, случилась гораздо позже, под самое утро, когда всех сморил тяжелый хмельной сон.

Так вот, ближе к утру, когда за окнами уже серело, я очнулся от забытья и пошел в сортир. Я по пьяни всегда просыпаюсь ни свет ни заря. Попью водички, поссу, поброжу немножко и опять иду спать. Так вот, по пути в сортир я прошел мимо открытой двери одной из спален и увидел развалившееся на кровати бездыханное тело Семен Васильича. Он был мертвецки пьян и не подавал ни малейших признаков жизни. Смятая простыня валялась рядом, и я заметил его отвратительную мохнатую спину и еще более отвратительную мохнатую задницу. От этого зрелища меня замутило и я поспешил в туалет. Потом уже, сидя на унитазе (с бодуна мне всегда кайфово срется – котяхи вылетают, как торпеды из шлюза) мне в голову полезли нехорошие мысли. Я вспомнил, как Васильич обматерил меня давеча при телках – будто лоха последнего, а я смолчал. Мне вспомнились все восемь лет работы на этого урода. А ведь начинали мы вместе из подвала – он был хозяином фирмы и начальником, а я одним из троих подчиненных с месячной зарплатой в 80 долларов. За эти годы контора наша здорово крутанулась – Васильич обзавелся трехэтажным домиком на берегу Волги, двумя джипами Ленд и Рейндж Ровер последних моделей; он разбогател, по настоящему разбогател. А что было у меня, кроме предстоящих девяти лет выплат по кредиту за квартирку в Марьино и полуразвалившейся Мазды? Нихуя у меня не было, пацаны, ни-ху-я. Я все думал, вспоминал, и возмущение несправедливостью ворочалось у меня в голове - ведь работали мы вместе, и в контору его гребанную мной было вложено масса сил и времени. И ведь добивались результатов тоже вместе – все это признавали, да и сам Степан никогда не оспаривал моей пользы, только вот клал на меня всегда и собирался класть, еще и смеялся и гонял меня как гондовню при шестерках, гнида. И вскипела тут душа моя справедливым гневом и дикий замысел родился в моей голове. Бля, ну за что мне все это… страшно вспомнить? Теперь я сижу с дикого бодуна и придерживаю голову руками, чтобы она не укатилась под стол и все поглядываю на дверь. Я жду. Наверное, так ждет в камере приговоренный к смерти гулких шагов священника.

Собственно говоря, в том злополучном сортире у меня и родилась страшная идея, роковая идея. Идея, которая с пьяных глаз, мне показалась восхитительной, хотя и слегка безумной. Не могу сказать, что долго колебался – решимость обрушилась на меня внезапно. Я поднялся, помыл руки, обмотался полотенцем и направился в спальню к Васильичу. Ступая по мягкому ковру, я бормотал на ходу ругательства и твердил себе, что сегодня мой день и сегодня наступит долгожданный час расплаты, и что, наконец-то, у меня есть шанс, который я уж точно не упущу. Семен лежал на боку и громко храпел. Я подошел сзади – тень сомнения мелькнула перед моими глазами, но я был слишком пьян, чтобы улавливать быстрые движения. Все дальнейшее происходило как в бреду – мне до сих пор не верится, что это в действительности было со мной. Перекатив тушу Васильича на живот – он даже не хрюкнул – я раздвинул в стороны его ляжки, скатал одеяло и подсунул ему под брюхо (ох, это, однако же, было непросто). Затем снял свое полотенце, мой хуй встал сам собой, без усилий, распечатал пакетик с презервативом, который валялся тут же, на тумбочке, раскатал тонкую резинку, залез на кровать, опустился на колени между ног своего мучителя и… Ой бля, ну бля, ну бляяяяя же!! Ну зачем я это сделал?!! Поначалу мне было не по себе – первый раз все-таки, да и шло туго. Но потом я начал снова вспоминать, и чем больше обид и унижений я припоминал, тем больше распалялся. Мне вспомнилось все - годы бедности, почти нищеты, годы оскорблений, унижений, обид. Я видел перед собой его гадкую ухмыляющуюся рожу, которой всегда так боялся, его бычий затылок, его обросшую спину, я вдруг увидел его беспомощного и всецело в моей власти – и тогда вся сдавленная внутри меня многолетняя злость, будто грохочущий вулкан, наконец, вырвалась наружу. Это было дикое, безудержное безумие. Войдя в раж, я жестоко насиловал бессознательное тело Васильича. Я мстил и неистовствовал. Упиваясь собственным триумфом, я торжествовал, как и древний гладиатор на арене Колизея над поверженным смертельно опасным и отчаянным врагом. Каждым своим безумным движением я вбивал в него собственную ненависть и боль, я отплачивал ему за свою непоправимо утраченную голодную юность, за истошное и безысходное одиночество, за неприкаянность и бездомность, за всю жестокость и равнодушие окружающего меня мира. Я безумствовал и извивался, как демон, как сатир. Мне казалось, что в тех кошмарных судорогах я истязаю не Васильича, а собственную слабость, страх, отчаяние, смятение и боль. Теперь я, думается, знаю, что испытывают маньяки, насилующие женщин в лесах. Они переживают дикий и безудержный восторг расправы над теми, кто невыносимые и долгие годы был причиной их унижений, боли и несчастья. В этом акте уже нет похоти – всего лишь триумф восстановленной справедливости и свершившейся мести.

Вся моя душа, все мое безобразное мученическое тело впивалось в этот жирный кусок мяса, и било его, и било, и снова, и снова било. Я пыхтел и тужился, вспотел, запыхался, но не останавливался ни на мгновение и не сбавлял темп.  На какой то миг мне вдруг показалось, что я достиг вершины торжества человеческого духа! Что в этом акте дикой мести я перешел границы, которые лежат за гранью доступных простому смертному чувств. Однако... Напрасно человеческая натура стремится возвысится в запредельном полете. Миллионы мелких преград пытаются столкнуть ее с траектории этого движения, пусть даже неистового и сверхмощного. Достичь вершин духа и превзойти их – все равно, что пытаться пробежать десяток метров под проливным дождем в надежде, что ни одна капля на тебя не упадет. Немыслимо. В тот самый момент, когда катарсис почти уже наступил, произошло непоправимое.

Есть выражение – жопой чувствовать. Оказывается, оно ни хрена не образное, а самое что ни на есть буквальное. Я именно жопой почувствовал, что в комнате еще кто-то есть. Внезапная и леденящая душу догадка всплыла в моем помутившемся сознании. Я замер, приподнялся над Семеном на руках и стал поворачивать голову. Онемевшая шея не хотела слушаться и двигалась, как палка в бочке со смолой – медленно и туго. Я наконец обернулся, и… Ох, еб твою не мать, страшно вспомнить, до сих пор мороз по коже! Если вы видели американский фильм «Звонок», то запомнили наверняка, какое лицо было у девочки, найденной мертвой в шкафу в начале фильма. Нечто подобное увидел и я. Месье Поль, старый пердун, видимо, тоже очнулся пораньше, и, видимо, тоже захотел поссать, гнида такая. По дороге в сортир он стал свидетелем описанной выше кошмарной картины. Да уж, не такую русскую экзотику рассчитывал застать бедный французский старичок в глуши на Волге, явно не такую. К подобного рода широте русской души он определенно не был готов. Его лицо было искажено гримасой непереносимого отвращения, он был дико ошеломлен и испуган. Увидев, что я обернулся, он попытался было что-то сказать, но из его горла вырвалось только слабое бульканье. Месье начал пятится назад, его ноги подкосились и, если бы не ручка двери, за которую ухватилась его дрожащая рука, то, наверное бы упал. Он удержался и встал, покачиваясь, его подбородок начал непроизвольно двигаться, а сам месье попытался развернуться, чтобы скрыться. И тут я допусти еще одну ошибку. Стремительно вскочив на ноги, я спрыгнул с кровати и шагнул к нему на встречу, начиная оправдательную речь, сопровождаемую бурной жестикуляцией. Уже впоследствии я сообразил, что говорил с ним на русском языке, которого месье не знает, что был голый и что елда моя продолжала стоят (все ведь произошло в считанные мгновения). Уже потом я представил, что должен был почувствовать бедный месье Поль при виде надвигающегося на него голого волосатого мужика, выкрикивающего слова на незнакомом языке и размахивающего руками. Мужика, со стоящим хуем, только что жестоко изнасиловавшего и – кто знает - возможно, убившего достойного и уважаемого пожилого господина, его партнера по бизнесу. Лицо несчастного старика исказилось еще более от страшной догадки, он предпринял последнюю попытку бежать, тщетную попытку. Рассудок бедного месье Поля не выдержало подобного зрелища, он попятился, наткнулся спиной на стену и внезапно осел, накренившись набок. Он начал сипеть и задыхаться, жадно втягивая ртом воздух. Он попытался дотянуться рукой до горла, но не смог, последний раз с хрипом вдохнул ртом воздух и обмяк, потеряв сознание. Со стариком случился удар.

Не знаю, сколько времени я простоял между двумя бездыханными телами, одно из которых изнасиловал, а второе, по всей видимости, убил. Я был жестоко поражен абсурдом сложившейся ситуации и впал в прострацию. До сих пор не имею представления о том, сколько времени тогда прошло. Помню только, как набирал потом дрожащими пальцами 03, как объяснял срывающимся голосом дорогу к дому, как бегал все еще голый по снегу к машине за корвалолом, делал месье массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот (хорошо, бедняга был в обмороке, а то точно бы умер от страха). Помню как быстро съебались девахи, увидев «жмура». Помню скорую, помню, как очухался Васильич - я сидел на веранде и жадно глотал остатки водки прямо из горлышка, а он, увидев меня грязно выругался. Бутылка выпала из рук и покатилась по полу. Помню дорогу домой – Семену пришлось тащить меня до машины и везти на заднем сидении как мешок с дерьмом. Помню муки страха и муки совести в течение всей сегодняшней бессонной ночи. Мне этого не забыть до конца жизни, теперь, вероятно, уже скорого. Недавно звонил в больницу – инфаркт, состояние стабильное благодаря вовремя оказанной первой помощи, пока в реанимации, без сознания, нет, нет никаких посещений в ближайшие несколько дней. Непременно придет в сознание (бля!), мозг не пострадал (бля! бля! тысячу раз бля). Васильич хвалил за смекалку и оперативность, я сидел и смотрел на носки своих ботинок, нижняя челюсть дрожала. Он пока ни о чем не догадывается, но скоро, очень скоро обо всем узнает. Француз оклемается и меня сдаст, сомнений нет. Они все там стукачи, у них это в западло не считается.

Заходил Ваня, сын Васильича. Ваня, который ездит на бронированном Гелике и ни дня в жизни не работал. У Вани есть пистолет Макарова и бейсбольная бита, вся во вмятинах и с перемотанной изолентой ручкой. Этой битой Ваня прошлым летом перебил все стекла в машине Тойота Камри, хозяин которой закрыл выезд со стоянки около Клязьменского пляжа, я сам видел. Дядя громко возмущался, угрожал и тоже размахивал битой, только поменьше размером, но потом успокоился и затих, после того как Ваня наступил ему лакированной туфлей на грудь. Мне только что представилась картина – я лежу голый на кровати животом вниз. Руки и ноги привязаны веревками к ножкам. Надо мной стоит Ваня с тупым выражением на плоском лице и, склонив голову набок и щуря правый глаз, поигрывает своей битой, как бы примеряясь. Нет, сука, дебил, не получишь ты комсомольского тела - лучше смерть от падения на асфальт с высоты 12-го этажа.

Если кому-нибудь приходилось читать рассказ Эдгара По «Рукопись, найденная в бутылке», знайте – вы читаете такую же рукопись. Мой вам совет, ребята – не совершайте необдуманных поступков, особенно на пьяную голову. Пусть мой печальный опыт послужит вам уроком. Все мы учимся на ошибках и, конечно, лучше учится на чужих, нежели на своих собственных. И хотя был у меня в памяти пример царя Эдипа, тоже насильника и тоже убийцы – меня его залет ничему не научил. Пусть хоть вас научит. Алоха, пацаны, не поминайте лихом. Смотрите вечером «Дорожный патруль» - я там буду. Увидимся.