«Арсен», - Достаточно пообжившись и войдя в ритм жизни за несколько недель пребывания в хате, подошёл к смотрящему Женя «Мотак»: «Надо чё то делать с тупиками. Хотя бы под тэху».
Арсен посмотрел на него с некоторой усталостью в глубине глаз и произнёс: «Конечно, надо. Я вот и сам думаю – где?»
И в самом деле, при внимательном изучении в хате можно было бы обнаружить штук пять дырок в полу разного размера и не меньше на стенах.

Создание «тупика» это в некотором роде творческая, но монотонная и кропотливая работа. Творчество заключается в поиске места для тупика. Как только не изворачиваются арестанты, какие только не выискивают выходы даже казалось бы из самых безнадёжных ситуаций, иногда просто диву даёшься. Например, в полу. Пол в хате не просто бетонный, он усеян кусками доисторического совдеповского кафеля. Для чего нужен был этот кафель приходится только гадать – либо при достройке централа администрация роководствовалась желанием угодить среднестатистическому зеку и разнообразить жизнь таким вот калейдоскопом одноцветных осколков, что кажется если не глупым, то во всяком случае маловероятным. Гораздо правдоподобней думать, что та администрация в далёких уже семидесятых годах, просто и нагло распиздило (можно сказать – расхитило, но так вся правдоподобность растает) половину стройки, а потом выполняла план как попало и чем попало.
Но это не суть важно. Чем бы не руководствовались «краснопёрые» в те времена, но они сыграли на руку многим поколениям арестантов. Дело в том, что если постараться, и вытащить кафелёк подходяшего размера, то на его месте можно проковырять углубление. Потом спрятать туда что ни будь, и закрыть кафельком, соблюдая некоторые технологии, чтобы кафелёк смотрелся на своём месте как родной, и не смог случайно вылететь.
«Столько тупиков пыхнувших…» - Задумчиво продолжил Арсен переведя взгляд с Жени на относительно свежую ямку, зияющую под ближайшим, от него шконарём и кивнул в сторону него.
«Всю душу в него вложил. Почти год продержался. А тут зашли, как к себе домой…» - неожиданно разговорился смотрящий, и, выдержав паузу, зло сквозь зубы произнёс, как будто сплюнул: «…С-с-суки». И непонятно было, злился ли он на ментов, или на засланного козла, который слил операм информацию.

Арсен выдержал многозначительную паузу, какие обозначаются в литературе троеточием, вздохнул, так как будто хотел получить из воздуха заряд бодрости и сказал уже более уверенным тоном:
«Надо, Женя, очень надо. Подумай где. Ты же старый каторжанин… Только думай тихо».
Женя кивнул головой в знак того, что понял, о чём хотел сказать Арсен последней фразой. Затем ушёл «потусоваться» возле робота. Минут через десять он вернулся, зашёл в проходняк и присел рядом с Арсеном:
«А вот ещё позволь узнать. Что ты думаешь на счёт «кабур»? В такой хате как эта они просто жизненно необходимы. Я понимаю, что за стенками «красные», ну а вдруг врыв? Почту звёздам отдавать нельзя, ни при каких обстоятельствах. А я что-то сильно сомневаюсь, во многих из туристов, что они будут способны встать перед мусорами» - сказал Женя имея в виду спящих, или пытающихся уснуть дневных: «Дороги это конечно да, но в случае врыва гораздо удобней и быстрей избавляться от стрёма через кабуры».
«Конечно. Я уже говорил с краснопёрками. Они, в общем-то, не против «кабур». Нужен бур. Я с Людьми разговаривал. Обещали по возможности толкнуть».
«Ну, так можно ножку от шконоря отпилить» - предложил Женя. На что Арсен только многозначительно покачал головой и сказал лишь: «Раскидать могут».
Эти два слова означали многое. Дать звёздам повод, чтобы раскидать квартиру, это равносильно игре в русскую рулетку. Неизвестно ещё кого вселят. Могут красных, а могут и вообще «дырок». А на стороне один четыре девять единственная чёрная общаковая хата. С обоих, сторон соседи – «красные», дальше к концу продола на этом этаже – «дырявые». Ниже этажом – больнички, а ещё ниже – тройники и подвалы. Выше – только прогулочные дворики.

Конечно, в таком случае, по понятиям это будет расценено как «мусорской беспредел». И тогда Люди должны будут непременно развести такую бодягу. Но это уже будет так сказать высокая тюремная, не побоюсь этого слова, – политика.
И как бы то ни было, такое положение вещей выглядело неоднозначным в виду того, что хата была центральной, в плане трассы, на «стороне». Она была своеобразным Римом куда ведут все дороги «стороны». И поэтому никак нельзя было позволить, чтобы даже на одну ночь хата «становилась колом», то есть бездействовала. За слишком многие «святые места» были в ответе люди хаты один четыре девять.
«Ясно. Подумаем», - коротко сказал Женя, заканчивая тихий, почти конспиративный разговор. Всё это время диалог вёлся на фоне бесчисленных прогонов из хаты и криков со стороны. А когда трассовой делал паузу между прогонов, можно было услышать лишь утробное «бу-бу-бу» двух арестантов. Двух абсолютно разных, по возрасту, по характеру, по внешности людей. Разных во многом, но одинаковых в одном. Оба отличались удивительной жаждой деятельности.
Только вот Женя был прожжённым каторжанином, недавно заехавшим в тюрьму после долгого перерыва. Поэтому были у него, силы и было желание сделать что-то, как говориться на тюрьме, – во благо людского.

Тридцатилетний Арсен, который мог быть своим в доску и до мозга костей - для друзей, и обязательно становился агрессивным жестким, порой даже жестоким в отношении врагов. Но жажда тюремной деятельности несколько поугасла за время, проведённое в застенках. Тюрьма тянет силы незримо, неслышно, неосязаемо, но вместе с тем весьма ощутимо. И проходит спустя время даже эйфория от ощущения братства и единства, которая может возникнуть после осознания истинного значения тюремной почты. Чувства съедаются временем, всё душевное стремление к этому доброму и человечному, по своей сути, предприятию разъёдаются рутиной тюремных будней. Любое занятие, или если угодно – работа (а людход, если вдуматься, это тоже своеобразная работа), даже самая любимая, рано или поздно превращается в рутину. Вот и Арсен – иногда было видно, что подустал душевно. Проскальзывала в нём иной раз, буквально на секунду, какая то усталость и лёгкая апатия. Апатия не к жизни не к людям, а скорей, к декорациям окружающей действительности и к возложенным на него обязанностям. Ведь любое привелегированное положение налагает на человека и определённые обязанности. Другое дело, как человек относится к обязанностям. Арсен выполнял их неукоснительно. Помимо того, что он был «старший» в хате, ему приходилось, ещё и решать вопросы по стороне связанные как непосредственно с трассой, так и с непонятками в хатах. Что такое сторона?
Понятие это немного различается в прогоне и в обычной «базарге».  Не надо обладать буйной фантазией, чтобы представить себе стену тюрьмы с решками на окнах. Вот это и есть так сказать «общая» сторона с тем учётом, что имеются в виду все люди во всех хатах находящихся по эту сторону продола. В нашем случае понятие стороны усложняется геометрическими особенностями здания тюряжки. Вдаваться в них не имеет смысла, ибо геометрия без визуального образа всё равно, что само здание без фундамента. Скажу лишь, что сторона разделена на две половины лестничной шахтой.  То есть, грубо говоря, сторона до лестницы и сторона после лестницы. На каждой стороне обязательно должна быть «прогонная» хата, поэтому, когда нужно было прогнать по всей «общей» стороне и по всей тюряжке, то сначала по маяку вызывалась прогонная хата той стороны после лестницы – «Жара». Потом обязательно надо указать – «сторона, сторона». Этим как бы привлекалось внимание всех людей. А потом уже гнался сам прогон. А если что-то надо было прогнать исключительно по нашей стороне, то, соответственно, это делалось без участия «жары». Просто «вылазишь на кислый» и гонишь: «Сторона, сторона» и дальше по тексту.

Еженощно Арсен сидел на «отписке». Половина шконаря уже к полуночи обязательно беспорядочно завалена кипой раскрытых маляв. Каждую маляву приходящую на его имя он внимательно перечитывал. Если что-то написанное было действительно серьёзным, то отписывал сам. В большинстве же случаев серьёзным даже и не пахло. В таких случаях, иногда тяжко с непониманием вздыхал и отдавал на отписку «Глазу». Иногда же он подскакивал на своём шконаре и в порыве эмоций начинал - «Нет, братцы, вы только послушайте». И зачитывал маляву всей хате. В основном это были малявы из какого ни будь тройника, или больнички. Суть сводилась к одному – толкните чай, курить и насущки по возможности. Но каково было исполнение! Иной раз начиналась такая просьба с весьма отдалённых для тюрьмы вещей, затем бурно и стремительно развивалась, достигала апогея, а затем, легко и непринуждённо заканчивалась.  Такая особенность назывался, по-тюремному, точно и лаконично – «подход из-под Хабаровска». Трассовые смеялись, дескать– «во наворачивают», «поэзия». Затем, неизменно уходило на страждущих то, что просили.

Однажды днём завели в хату паренька, лет девятнадцати. Тощенький, нескладный он зашёл без майдана и вещей, в китайских тапочках – сланцах. Невнятные и невыразительные черты лица. Непонятная шапка волос  и узкие плечи наводили на подозрение рахитичности. Всё его естество было, каким-то неясным. На вопросы отвечал как-то мельком и невпопад. Разговаривал нехтя и через чур тихо. Короче, вызывал он смутные сомнения. Спустя час выяснилось, по прошлой ходке на централ – крыса. Уходя с тюряжки на волю, забрал с собой из хаты телефон…
«Ну что ты за животное, а?» - заводился Арсен: «Шёл на волю. Зачем ты тэху с собой взял?»
«Ну, я эта…» - что-то под нос бормотал крысёныш, опустив голову как нашкодивший ребёнок.
«Что, что ты эта? Чё тебя завалить за это? Чем ты бля думал?» - Арсен, хоть и обладал взрывным характером, на этот раз вспыхнул не сразу, а как бы раскачивал свою злость этими вопросами. Сколько прошло народу за те почти полтора года, что он провёл в хате? Если кому и может быть известно, то только незримой статистике. Скольких таких трусливых, ничтожных, глупых приштырков он за уже прошедшее время отсидки, и сколько ещё предстоит повидать?
Он ударил, резко, хлёстко прямо в «броню». Не со всей силы. От такого стремительного удара, если бы он бил со всей своей не такой уж и маленькой силы, наверняка хрустнули бы рёбра. Бил вполсилы, просто потому что это необходимо сделать. Ещё удар угодил в плечо, и последний в затылок.
«Пшёл отсюда, крысёнышь. По вечерней проверке ломиться отсюда будешь, понял?»
Паренёк лишь всхлипнул. Он не плакал, а лишь иногда шмыгал носом. Но от того что он скукожился шмыгание это было похоже на всхлипы.
«Ты чё бля? Понял, нет?» - Арсен отвесил ему звонкую затрещину.
«Да» - выдавил тот.
«Пшёл из проходняка. Найди себе место до проверки» - приказал Арсен.
Невзрачный, непонятный, бесхарактерный, оплёванный тип поднялся и удалился в том направлении, куда было велено топать. Что можно сделать в тюрьме с крысой? Риторический вопрос. Да, что угодно. Чисто по-человечески Арсен, возможно, просто не хотел связываться с такой падалью. Как старший хаты он обязан был крысу наказать. Формальность он совершил, но наказание было далеко не строгим. Он отпустил «крысу» малой кровью. Виновник всеобщего внимания подошёл к выходу и легонько прислонился к  роботине. Изредка слышались с той стороны глухие удары. И голос вездесущего Белого:
«Ну чё ты крысятина. Чё ты достиг своим поступком? Ты же себе жизнь всю испохабил. Это же не последняя твоя ходка. Ты же штыровой, значит ещё попадёшь не раз, и не два. Чем ты думал? Головой? Навряд ли», - после этого по хате разнёсся звук резкого соприкосновения двух ёмкостей. Двухлитрового «Анальгина» и как будто полупустой головы крысёнка. Белый же, сделав паузу на эту короткую, но весьма ощутимую для виновного, экзекуцию, продолжал: «Нет, эта голова думать не умеет. Ты слышал? Ты слышал??? Нету у тебя там мозгов!»
Затем последовал ещё удар, и ощутимо тяжелей предыдущего.
«Не, ошибки быть не может. Мозгов нет. А может, ты думал жопой? Так мы это щас и проверим», - нагонял Белый жути не только на крысу, но и на многих «пряников». Они застыли плотной кучкой подле «баркаса». И, наверняка думая, что вот они, страшные реалии тюрьмы. Сейчас кого-то будут ебать. Но Андрюха просто играл на публику. Он куражился своими эмоциями:
«Иди, разгружай говнобак, щас будем тебя проверять на АйКью. Знаешь что это такое? Ну, уж куда там тебе знать. Это количество палок, которое выдержит то, чем думаешь…»
Белый переигрывал, изрядно нагнетая ощущений крысу. Андрюхину речь, перемежающуюся со смачными ударами «Анальгина» прервал Арсен. Он сидел на шконяре, классически, по арестански, водрузя руки на коленки. Ноги его скрещены этаким полуиндийским «почти лотосом». Перебирая правой рукой чётки, он выкрикнул:
«Белый не наебенивай, а то он ещё не дай бог тут сдохнет».

К чему конкретно адресованы были эти слова, к словестному ли наебениванию, или наебениванию «Анальгином» осталось непонятным. Но Белый осёкся, и как ни в чем, ни бывало, пошёл смотреть телевизор. Загипнотизировано уставившись в «бычий глаз» маленького китайского телеприёмника, он, пытался избавиться от переполнивших его нутро эмоций, и пытался понять, что же там показывают. Но, то и дело обозначающиеся на скулах желваки, выдавали бушующие в нём чувства. Наверное, именно в такие минуты он больше всего жалел о том, что когда-то пришлось ему одеть «ландух».
А Арсен, перед самой проверкой лишь сказал крысёнышу: «И запомни, как зайдёшь в хату, не дай бог умолчишь про свой косяк. Найду - так легко не отделаешься. Поломаю».
Что это было? Пресловутая литературная человечность? Навряд ли. Скорее брезгливость. И усталость. Неуловимо проскочило что-то похожее, когда надо было наказать урода. Еле заметна была его неохота предпринимать какие либо действия, но высокое положение обязывало… 

Провинившийся всё понял. Вышел без проблем, когда объяснили дежурным что к чему. Для дежурных «лыжня» это одна из пренеприятнейших особенностей профессии. Дело в том, что для них каждый «лыжник», это отдельная заморочка. Куда его определить? Не «выломят» ли его через пять минут из другой хаты? Даже если и начнут «выламывать», можно конечно, на это и не обращать внимания. Но где гарантии, что наутро по проверке бывший лыжник не будет лежать настоящим жмуром? А такой исход влечёт за собой последствия, как минимум, в виде лишения премии, и разного рода разбирательствами.
Выходя из хаты для проверки, Арсен лишь угрюмо обронил дежурной, кивнув в сторону крыса, удаляющегося в направлении «стакана»:
«Дежурная ему здесь не место».
Дежурная всё поняла, поэтому возникать не стала. Лыжники вечером, это не одно и то же, что лыжники утром. Разница для рядового состава «бойцов» исправительной системы, ощутимая. Вечером, по ряду причин, сложнее определить зека в другую хату.

Как бы то ни было, крыс благополучно ушёл из хаты. А «трассовые» ещё с неделю следили за его перемещениями по централу. Уже даже шутили, что отправили несчастного на вечные скитания по лыжне. Пока, во всяком случае, он ни осел, в каком то тройнике. Там он нашёл себя – мыл полы, стирал носки и выполнял прочие функции по жил-быту, а может быть и не только, но это уже совсем другая история.