Женя «Шмель» зашёл из противоположной хаты. Оказалось на той стороне прокатили «Париж». Был будний день, поэтому шмон-банда среагировала очень оперативно. Правда, как оно часто бывает не оперативней арестантов.
«Звезда на продоле…вторая» - как-то даже лениво бормотал «Солдат»: «…третья»
«Чё там за звёзды?» насторожился, вроде бы спящий Арсен. Проявляется в тюрьме у многих людей такая особенность. На тюремном жаргоне она определяется короткой, но ёмкой по смыслу фразой – «держать всё в зримом». То есть ты постоянно, даже во сне контролируешь то, что происходит в хате. Даже во сне. Если всё тихо-спокойно, мозг отдыхает, но если происходит из ряда вон происходящее, или подозрительное - разум подталкиваемый каким то седьмым чувством выныривает даже из самого глубокого колодца сновидений. Это вполне нормальный навык для арестанта, как, например, для солдата – умение почти мгновенно засыпать в самых разных местах, и спать ровно определенное время, полагаясь на свои биологические часы.
«Ну…эта…» - почему- то слегка ошарашено и немного испуганно пробормотал пикавой: «Незнаю».
«Как это не знаю?» - взвился уже Белый.
Я в это время не спал, изучал чей-то «объебон» в свете замечательной книжки «УПКРФ». Поэтому, в мгновение ока оказался возле робота, подвинул «Солдата», и посмотрел в небольшую щель между «роботом» и дверным косяком.
«Мусора, вижу тока троих, похоже, шмон-банда» - шёпотом, чтобы не было слышно на продоле прокомментировал я происходящее. В следующее мгновение, один из ментов быстро подошёл к противоположному роботу, в его руках на мгновение мелькнул небольшой ломик и робот раскрылся настолько резко, что их «пикавой» чуть не вылетел на продол.
Дело в том, что система у замков такая, что если отогнуть немного нижний угол двери, то открыть её ключом совершенно невозможно. Вот, арестанты и отгинают железные «робота» и ставят в образовавшийся зазор «распорку» - небольшой, сантиметров пять кусок железа. Очень хорошо для «распорок» подходят уголки, из которых сделаны шконари. Поэтому, ментам чтобы внезапно открыть «робот» в таких случаях, нужно ещё больше отогнуть металл. Тогда, если распорку вовремя не придержать, она падает и замок открывается. Конечно, чтобы сразу отогнуть дверь и повернуть ключ в замке, необходима сноровка и ловкость. Но менты тоже учатся. В качестве подстраховки, арестанты делают «косички». Это верёвки, так сказать повышенной прочности. К тыльной стороне робота привареты уголки – рёбра жёсткости. Вот, к ним и вяжется верёвка с одной стороны. А с другой к ножке баркаса или ближайшего шконоря. Против такой защиты менты, в принципе, ничего противопоставить не могут. Единственное, это газовая горелка. Но пока там верёвка перегорит…
«Вломились…» - продолжаю комментировать: «Выводят всех…»
«Чё с вещами, нет?» - Уточняет Арсен.
«Нет, без вещей… Повели на дачу»

Минут через пять волнение наше поулеглось. Хотя вполне был, возможно, что и к нам зайдут. А к этому каждый арестант относится, мягко говоря, отрицательно. Переживать лишние унижения никому не хотелось. Тем более, такие набеги со стороны мусоров, были весьма разрушительны, в плане нанесения беспорядка в хате. Обычно они мало, что могли выбить ценного, если действовали не по наводке – всё на день попрятано, поэтому отрывались по мелочам. Но как бы то ни было, я отошёл от «робота» и занялся тем, чем занимался ранее. Лишь вполуха наблюдая за происходящим на продоле. Неожиданно «Солдат» спешно и даже через чур взволнованно шепчет: «К нам, к нам».
Рсклацнулся робот и на пороге обнаружился человек. Классического вида зек. Высокий, сутулый, на вид лет пятидесяти. Одет в бессвязный ансамбль одежд – китайское трико, неопределённого цвета изрядно поношенную китайскую футболку с надписью BOSS, в зоновский мрачный ватник. Чёрная хулиганка - шестиуголка, на макушке в дополнение к колоритной карте лица потрёпанного жизнью человека. 
«Привет всем». - просто сказал он и огляделся вокруг. Затем, подошёл к ближайшему шконарю и только тогда снял с плеча сдувшуюся грушу армейского, повидавшего виды вещь-мешка. Все эти манипуляции выглядели настолько обыденными и естественными, что сразу становилось понятно - вот именно для него тюрьма и есть «дом наш».
«А-а-а, Женя!!!» - обрадовано заорал Саня «Глаз» с «пальмы»: «Дарова были, старик!»
Увидев знакомого Женя расплылся в беззубой улыбке и по отчески ласково сказал: «Здравствуй, здравствуй Глазик!»
«Гы-гы-гы» - неожиданно заржал Белый: «Глазик…ха-ха, вот твоя реальная погремуха, Глазик. Засухарился тут, блябуду глаз, а на самом деле глазик… ха-ха-ха»
«Слышь, Белый» - злой скороговоркой прошипел Саня, свесившись с «пальмы»: «чё ты тут наворачиваешь внатуре, какой я тебе глазик. Я те ща за глазика такого гуся выведу, рога зазвенят. Так што харэ наебенивать, дай хоть с человеком поздароваться нормально»
После этой тирады, Саня слез с пальмы. Сделал это он как всегда аккуратно, чтобы не дай бог не потревожить спящих слез, хотя трассовые не спали, а лежали на животах, внимательно изучая вновь прибывшего. Присел на краю нижнего шконаря, ища свои тапочки. Комично он выглядел в такие минуты, после сна. Небольшого роста, худенький и тощий, в чёрных «семейках», почти по-колено и в чёрной кепке-хулиганке. Узкий овал лица, полоска еле алеющих губ, большой выдающийся нос, неуловимо отдающий чем-то кавказским, и глаза. Не зря его прозвали «Глаз». Глаза неуловимого тёмного цвета, большие, выразительные. В сочетании с полосками бровей, его лицо как бы выражало постоянное удивление.

Двадцати двух лет от роду, он вырос на улице. И принял в сердце её блатную романтику. Поэтому и вступил в ряды «шпаны». На воле крал. «Уделял внимание» на общее, гасился с такой же, как и он, шпаной в «офисе», участвовал в «греве» зон. В общем, принимал посильное участие в «воровском ходе». И хоть,  за два с половиной года пребывания на централе, он многое уже перевидал, во многом, возможно успел и разочароваться, но романтический дух ещё не успел из него выветрится. Весь небольшой гардероб его состоял исключительно из чёрных вещей, слушал он исключительно шансон, и писал стихи. Конечно про тюрьму. Я читал его стихи. Это конечно не Пушкин, не Лермонтов, не Есенин. Но, в сравнении со всем гавном, что непрерывно курсирует по тюряжке, это были шедевры. Он очень хорошо передавал чувства, мысли. Я не переписал их себе в тетрадку лишь по одной причине – они пропитаны романтикой. А ничего романтичного в застенках я к сожалению не заметил, впрочем как и в жизни. Романтика – по-моему, это лишь нагнетание лирических красок в простые, в общем-то, вещи. Как бы то ни было, если не талант, то умение к стихосложению у него имеется без сомнения. И возможно при других жизненных обстоятельствах он мог бы стать хорошим. Потому что это человек глубоко романтичной натуры. Улица не дала ему возможности познать романтику моря, гор, или небес, возможно потому, что ему частенько приходилось выживать. Кто знает не понаслышке улицу, тот знает, что она во многом переняла «закон джунглей» - погибает слабейший. А комплекция Сани не подходила под разряд сильнейшего. Улица, в какой-то мере, закалила его дух…

Саня и Шмель из одного города, земляки. Познакомились на одном из этапов. Саня постоянно чем мог помогал Шмелю, толкал на него чай, курить, всего по возможностям. А возможности у него были. За время, проведённое в застенках, он приобрёл много новых знакомств и со всеми постоянно поддерживал контакт. Он редко, что либо отсылал из хаты. Лишь иногда, когда забежит к кому ни будь кабанчик, он подходил и скромно интересовался у человека чем либо. И непременно как бы извинялся – «я не себе, братцам нужно толкнуть, а то у них по всему колом». Брал что давали, и не позволял себе наглости «проехать по ушам прянику не смышлёному», с целью получить что-то ещё, как это делали многие другие. Кроме того, на централе были и некоторые Санины «старшие». Поэтому нужды он сам ни в чём не испытывал и имел возможность подогревать кого ни будь ещё…
«А-а-а, старый ты динозавр» - произнёс «Глаз» с теплом в голосе, найдя наконец тапочки и выйдя навстречу Жени. И потом уже обращаясь к Арсену:
«Арсен-джан познакомься это Шмель. Щас я пока кипятка взорву»
Арсен внимательно изучал Шмеля. Женя же, зайдя в проходняк и присев на край шконоря напротив смотрящего, просто сказал, с оттенком какого-то даже отческого уважения:
«Арсен, здравствуй. Наслышан, наслышан о тебе. Рад встрече».
И дальше потянулся неторопливый разговор. Искали в разговоре общих знакомых, поделились новостями. Вопросы задавал, как и положено, в основном Арсен. Шмель же давал на них ответы. Спокойно, неторопливо, но и не через чур уж медленно. Он говорил тихо, но как-то так, что со стороны казалось, будто он жужжит.

Разговор шёл в доброжелательном уважительном тоне. Складывалось впечатление, что разговаривают старый и молодой человек. Лишь немного позже я узнал, что «Шмелю» тридцать с копейками лет и он всего на пару годков старше Арсена. Состарила его привычка, которую многие воспринимают как болезнь. Наркомания. Штырился он лет с шестнадцати – семнадцати. Несмотря на богатую криминальную жизнь (а промышлял он в основном кражами) это была его вторая ходка. Что характеризует этого человека как весьма изворотливого, что в принципе и подтвердилось в течение последующего времени проведённого с ним бок о бок, в хате один четыре девять.
Знакомство подходило к логическому завершению. Разлили по «хапкам» чай, попили, закусили конфетками. Белый уже взорвал «ракету», выданную по такому случаю Арсеном. Кто-то произнес, разглядев вещь-мешок Шмеля: «Прикольный майданчик».
Белый отдал «косяк» дальше по кругу и вышел из проходняка заинтересовавшись прикольным майданчиком.
«Ха», - раздался его голос: «Действительно прикольный. Слышь, Шмель?»
«Урчи-пурчи, говори» - отозвался Женя.
«Ты где откопал этот раритет? Вертухая штоли замочил?»
«А как же», - затянувшись «роготряской», и задержав дыхание, просипел Шмель: «Было дело в сорок втором».
«Это под курской дугой штоль?»
«Угукхекхе…» -закашлялся Шмель. Смотреть, как он втягивал в себя хим-дым, было одно удовольствие. Удивительно, но объём лёгких у него был как, наверное, у профессионального пловца. Возникало такое ощущение, что он вот так в один присест сможет выдолбить всю штакетину. 
«Не, обчифирились как-то, запрыгнул на вышку, да и снял…»
«Ясно» - неопределённо отозвался Белый, заходя обратно в проходняк.
«Ох-хо», - удивлённо выдохнул он: «Ну ты и долбишь. Ты эта старикан, прекращай такие фокусы, задуй-ка мне лучше паровоза»
Женя профессиональным жестом «подлечил» папиросу и задул настолько мощного «парика», что Белый отчаянно похлопал его по плечу, но не выдержал и немного прокашлялся, отчего эффект употребления неизбежно снижается. Справившись с приступом кашля, Андрюха присел на шконарь, и застыл примерно на минуту. Задержав дыхание, пока лицо его не приобрело радикально красный цвет, а глаза не повылазили из орбит. Наконец выдохнул, откашлялся , удивлённо и даже как-то уважительно пробормотал: «Ну ты старикан даёшь. С виду так песок сыплется… Вышмонали же такого…»

Всю ближайшую неделю Шмель вслух удивлялся порядку в хате, и не переставая выражал по этому поводу своё одобрение. Первый раз его удивлённый и радостный вопль прозвучал после того как он залез на танк:
«Нихуя себе! Ёршик? Ну вы, пряники, даёте. А чистите танк чем, стиральным порошком чтоли?»
«Не, кометом» - отозвался кто-то.
«Пиздец! Я в ахуе. Кометом. Ебануться, не встать. В первый раз вижу хату, где танк ёршиком драят, ещё и с порошком. Ну вы, в натуре, даёте»
Отдельная вспышка какого то даже счастья возникла, когда он обнаружил колбасу, сало и кучу съестных добряков, сложенных под шконкой Арсена:
«Чтоб я так жил! Да это ж не тюрьма, это дом отдыха! Живи- не хочу…»
Это было своеобразное «хатное общее», куда уделяли внимание с посылок и передач. По идее каждый мог подойти и отломить. Но Белый это всячески словесно пресекал попытки «пряников»:
«Чё, кишка разгулялась?»
«Слышь, тебе не стрёмно? Чё не в курсе? Колбаса на хуй похожа, сало – свисало…»
Разнообразием подобных шуточек он как бы и не запрещал, но в то же время отбивал охоту у первоходов «совать свой запил» туда. Когда пищеблок совсем подходил к концу, тогда Белый начинал давить на совесть: «Ну чё ты пилишь туда свою заточку. Можешь и баландой обломиться. Вон, Арсеныч баланду вообще есть не может. У него аллергия выступает и шерсть опадает. Там ему как раз и осталось…» И дальше в том же духе. И это ограничение в принципе понятно. Дай волю - зеки сточили бы всё за несколько минут. А баланда хоть уже далеко не баланда в классическом её виде, но и достаточно далека от нормальной человеческой еды…