Долгие поиски работы попрестижнее  привели меня к должности мастера деревообрабатывающего цеха, куда я устроился по блату. Получал 800 р. в месяц и командовал тройкой нетрезвых бичей. То был модный год, портрет которого достоен крутого автомобильного номера, год мочения оборзевших абреков в горном сортире.

Мы делали фруктовые ящики, ловушки для крыс и гробы. Нас подгонял план, поэтому работали быстро и плохо. Гвозди торчали отовсюду, везде огромные щели, но жаловаться никто не приходил. Для крыс так было ещё и лучше.

Через полмесяца трудов я стал необоснованно часто бегать по большой нужде и делал это каждые 10 минут. На фирме не было туалета, поэтому спустя неделю экстремальной дефекации я загадил квадратно-гнездовым способом полгектара территории, похудев на 15 кг.

Обращаться в больничку в те годы было не модно - частник не оплатит больничный. Лечился крахмалом и крепким чаем, заходил в церковь (минут на 10 максимум), пил какие-то зелья, таблетки. Иногда пытался кушать, но через 10 минут снова видел эту еду, немного б\у. Короче, совать что-либо в рот было без мазы.

Я доходил. Но, пошатываясь, продолжал  работать. Родители с детства приучили меня подниматься утром со словами Сен-Симона: "Вставайте, сэр, вас ждут великие дела!" Я продолжал бодро просыпаться, просидев полночи на толчке, и произносил утром слова знаменитого просветителя, добавляя: "Сегодня я сколочу очередные 20 гробов. И обосру площадку за складом, там я ещё не гадил".

Хозяин однажды сделал комплимент, сказал, что работа на свежем воздухе идёт мне на пользу, что я замечательно похудел и прекрасно выгляжу. Тогда мой вес был уже около 60 кг. Как-то раз начальник  решил переоборудовать бывший свинарник в новый распиловочный цех, для этого нужно было разрушить железобетонные перегородки по всему помещению. Поскольку я был единственный спортсмен на фирме, задание поручили мне. Выдали куянку весом в 20 кг и носилки. "В них-то меня и унесут по итогу" - подумалось мне. Пять дней я долбил и срал, долбил и срал. Разбил 2 перегородки. Оставалось семьдесят. За четыре месяца, уже без меня, оставшиеся бичи  разбили ещё 40. Через год концепция поменялась, свинарник снесли и построили автостоянку.

Когда я стал дристать дома в постели и температура ушла за сорок, меня увезли в больницу. Я болел холерой.

Тот солнечный октябрь запомнился по двум причинам. Во-первых, он казался мне последним. Весь остальной рассказ будет посвящён второй причине.

Удивительно, но неудачник-обосрыш, доходяга и нищеброд, юный мастер гробовых дел приглянулся симпатичной медсестре. Лёжа под ядерной капельницей, сдерживая позыв поссать прямо в штанину, я искромётно шутил и флиртовал, как в последний раз. Наверное, также прибаУтят 90-летние старпёры в хосписах, когда никому не смешно. А сестричку звали Наташа, и она улыбалась. Внезапно открылась дверь: "Мурлыкин, завтра готовься на колоноскопию." Что-то мне подсказало - меня готовят не к осмотру колонн, а к чему-то более увлекательному. Вечером сосед по палате с подробностями  рассказал историю о том, как одна молодая особа поступила в ту же инфекционную больницу с "диареей неясного генеза". Фыфа, улыбнулся он, вела себя высокомерно, грубила санитаркам, говорила - у неё парень ездит на БМВ. Так и лежала в больнице напомаженная и в яркой косметике, бегая периодически вприпрыжку до сортира. Врач был молодой мужчина, он не мог не назначить ей колоноскопию, надо ж было поставить ей диагноз наконец. Мой сосед стоял за ней в очереди на ту же процедуру. Оба смутно представляли себе, что их ждёт. Сказали только, чтоб взяли полотенца.  Первой вошла девица, за дверью послышались звуки борьбы и сдерживаемые стоны. Через несколько минут девушка выскочила, тушь на шее, помада на ладонях, и в слезах убежала из больницы насовсем, мелькая коричневыми пятнами на спине. "Уж лучше б она туалетной бумаги взяла рулончик" - грустно сказал сосед. "И диагноз свой даже не спросила" - заметил я. Остальные сокамерники тоже не смеялись, каждого по нескольку раз вызывали на выход с полотенцем. По ходу, у врача это был излюбленный метод лечения, через неделю-две выздоравливали все. Попробуй не выздоровей.

К счастью, моя новая знакомая помогла мне избежать нескучной процедуры. Подыхал просто так, без трубы в жопе. Но скоро поправился, ибо съел столько антибиотиков, что мог бы спать с бешеными бобрами в одной норе без страха чем-то заразиться. Правда, оглох на одно ухо от гентамицина.

Нэт (так я сократил её имя) оказалась интересной девушкой из приличной небедной семьи. Любила чтение и музыку, её дом был завален дефицитными книгами, поскольку мама долго работала в каком-то книжном спецприёмнике. Любимой книгой Нэт был трактат Дэвида Юма. В названии фигурировала то ли фрустрация, то ли бифуркация. А может, это был Роджер Бэкон, я не помню сейчас. Она, кстати, сама не помнила заглавие. Я взял у неё почитать эту книгу, было видно, что человек увлекается философией и любит мыслить - много предложений подчёркнуто, некоторые замечания обведены красным, пометки на полях. И так до середины книги.

С её любимой музыкой также был полный порядок. На полках набор чикатило: Вагнер, Малер, Шнитке. К счастью, она это не слушала.

Работа медицинской сестры наложила такой отпечаток на Нэт, что с непривычки она казалась мне странной. Любовь к классической музыке и философии она сочетала с тягой к обществу стрёмных ребят, измученных нарзаном и куполами на спинах, благо их в больнице встречалось немало. Вполне литературное произношение и грамотная речь часто сопровождались у неё жиганской оттяжкой губы и такой же ухмылкой. Через зубы не сплёвывала, и то хорошо.  Меня всё это удивляло и заводило одновременно. "Как ты можешь с ними общаться, это же уголовники! Нэт, ты ведь мыслящий, читающий человек. Они же синие, ты посмотри на эти ноги в алкотрико" - и издали показывал пальцем на ступни в шлёпанцах.  "Они устали" - читала Нэт.  Я делал скидку на контингент, с которым ей приходилось общаться, и на условия работы. Кроме того, Нэт несколько месяцев пела в кабаке за пару лет до встречи со мной. Обаяние мартини с трубочкой и сивушный шарм мальборозных упырей с нарисованными перстнями не покидали её.

Её ничего не могло вывести из себя. Бывало, встретимся вечером, разговоримся о том, о сём. Она невзначай скажет: "Вчера Петров из 5-й палаты умер".  Или "Сегодня наша медсестра сделала укол больному СПИДом и иглой проткнула себе перчатку". Раз я посетовал, что друг заразился гепатитом С. "Ну, что ж. Поздравь его, он скоро умрёт" - спокойно комментировала Нэт.

С первых же дней знакомства я получил ярлык циника. (А какой ещё ярлык может получить любитель "Голубого сала"?) Я любил похабные анекдоты и солдатский юморок, Нэт же обожала поэзию Засадова (или Десадова). Моя нездоровая любовь к сексу вызывала у неё отвращение. "Жжыввотное" - такой приговор я получал от неё в моменты интимной близости.

Первое знакомство с её родителями произошло через 2 месяца. "Ма, шерсть пришла?" - спросила Нэт тогда в прихожей. "Ещё нет, доча, раздевайтесь". Я поинтересовался, о какой шерсти она говорит. "Понимаешь, Кузя, фамилия моего папы Гладков, сокращённо - Гладкошерстный, но он отзывается и на просто "шерсть". Мы с мамой только так его и зовём". Попозже подошла "шерсть", это был крупный мужчина лет под пятьдесят, шерсть работала директором немаленькой госконторы по сбыту газа. Когда нас представили, мне показалось, что я увидел следы от укусов на его лысеющей макушке. Но это лишь версия.

Наши отношения развивались по спирали. Её мама обмолвилась как-то, что встречи молодых людей должны заканчиваться браком. "Да, чтобы отбраковать себя нахрен" - молча пошутил я. По вечерам, после работы, у Нэт часто портилось настроение, и я чувствовал, что следы от укусов проступают и на моей голове. Борясь с этим, стал драть её чаще, чтобы подольше побыть в тишине. Это был волшебный месяц - родители уехали, я встречал её с работы в 15:30 , укладывал в кровать, потом обеденный перерыв, опять в кровать, и в 23:00 провожал на последний автобус.

А однажды я был влюблён в неё по-настоящему. Через 2 месяца встреч проснулся утром и понял, что мне трудно дышать, как будто нужно сделать укол наркотика. Мне была нужна Нэт рядом с собой. "Ты что, идиот? - говорил внутренний голос - Сейчас приедешь к ней и начнётся обычная бодяга: почему не брит, почему опоздал, почему грязные ботинки, почему посмотрел на ту девку". Внутренний голос не врал, но это было высокое иррациональное чувство. Я любил её два дня, потом мне стало лучше.

Зато хуже стало моей кукушке - Нэт долбила мне голову постоянными придирками, ей вечно что-нибудь не нравилось. Приехал раз на свидание, она уже стояла на остановке, вся в снегу. "Мерзавец, я жду тебя уже полчаса!"  "Нэт, но ведь я приехал вовремя". "Меня это не волнует, ты эгоистичный сукин сын". Короче, больше орального секса, такой я сделал вывод.

В итоге отношения вошли в противоестественную фазу, мне казалось, что браку уже 10 лет и пора разводится, хотя мы встречались 4 месяца. В нашу последнюю встречу шёл снег, всё было очень романтично, и как будто не было потом года мучений, когда я дёргался при слове "нет", потому что слышалось "Нэт", когда я десятки вечеров сидел перед телефоном, так и не решаясь ей позвонить. Это потом я нарастил панцирь  и научился лихо засовывать член женщинам в рот, сперва засунув палец, как учил Эдичка. А тогда плакал, потому что уходила та, кого я любил, пусть даже 48 часов. На прощанье прочитал ей мой любимый стих Сюпервьеля:

Льдом одиночества окованное сердце, где взять тебе тепла,
Чтоб дать мне хоть чуть-чуть?
Нам горько от того, что вместе не согреться.
И страх вползает в грудь.
Ступай своим путём. Мы можем лишь на память
Друг другу подарить осколки наших льдов,
И молча посмотреть, как льдинки будут таять
От жара мрачного смятенных наших лбов.

Но она уже не слушала.