Бой происходил на скалистом берегу моря - того самого моря из далекого детства, где между камнями звенят цикады, а у самой воды в теплом штиле весело копошатся маленькие крабы. Те самые скалы, с которых когда-то замирало сердце лететь с огромной высоты в голубое зеркало, подернутое легкой зыбью, огласились сейчас автоматными очередями и гулкими разрывами гранат. К тем, на той стороне, неожиданно подошло подкрепление, и мы, расстреляв почти все патроны и гранаты и потеряв двоих товарищей, стали отходить по знойной траве, стремясь затеряться в буйных зарослях южной растительности и игрушечных домиках, густо рассеяных по склонам холмов. Я бросил бесполезный гранатомет, и наша маленькая группа, прикрываясь короткими очередями, начала бешеную гонку с петлянием и перескакиванием через колючие кусты, заборы, разоренные войной заброшенные дворы и разбитые снарядами дома, которые теперь уже совсем не казались игрушечными. Пот застилал глаза, и мозг осознавал, что не было сил продолжать этот мучительный кросс с препятствиями, из которого мы вряд ли выйдем победителями, однако свист пяти-с-половиной миллиметровых пуль и редкие рикошеты, выбивающие из ракушечных стен острые фонтанчики, были вполне реальны. Это вырабатывало новые порции адреналина и свежими струями в мышцы толкало вперед три смертельно усталых измученных тела.
Француз Поль, молдаванин Федя и я. Три отщепенца, волей судьбы доказывающие теперь нерушимое интернациональное братство.
Каким образом мы оказались вместе - совсем другая история. Сейчас нас объединяло хотя бы то, как бы найти малейший шанс на спасение, которого, похоже, вовсе не предвиделось. О том, что произойдет в противном случае, думать не хотелось. Я не о самом конце, конечно - последние патроны мы себе оставим - а о том, что этому будет предшестсвовать, если мы, не дай Бог, не сумеем ими воспользоваться. Слишком большие виды имели на нас гнавшиеся за нами смуглые бородатые господа - и было за что, очень даже было.

- Честное слово, выберемся живыми, куплю себе вот такой же дом. С балконом и верандой, дорожки с гравием и парники, весь в саду, у моря, - сказал Поль в одном из дворов, почему-то показывая пальцем на выпотрошенного осколками плюшевого мишку на искореженой взрывом детской кроватке.
- А я - академию наук построю, - надрывным издевательским тоном произнес Федя.
- "Поставь пальто в шкаф!", - передразнил его я, раздирая штанину об забор.
И почему-то невпопад добавил:
- А я заведу большую белую кошку. Она будет прижиматься ко мне во сне и мурлыкать.

Эта фраза не вызвала ни у кого даже и тени улыбки…

Метрах в пятидесяти от нас звонко разорвалась минометная мина, из чего можно было заключить, что нас потеряли из виду и теперь будут методично обстреливать сектор за сектором, после чего все равно не успокоятся, пока не найдут изуродованные тела домоседа-месье, несостоявшегося академика и вашего покорного слуги. О том, чтобы отсидеться в подвалах, не могло быть и речи, ибо это в лучшем случае означало сдохнуть от голода, а в худшем - найдут, все равно найдут, не успокоятся, пока хотя бы уши с трупов не "отрэжут".
Надо было что-то соображать, и единственным выходом, правильно подсказанным Полем, было пробираться перпендикулярно линии обстрела, справа налева, потому что сектора накрывались по часовой стрелке. Молодец, легионер, твоей смекалке следует воздать должное даже самому академику Феде. Вот только кому повезет прорваться и куда дальше - не совсем ясно, ибо чтобы попасть к своим, идти надо было как раз направо. Понятно, что "те" тоже не дураки, знают, как и куда стрелять. Даже слишком.
Мы быстро выкурили сигарету и двинулись навстречу разрывам, ловя свист и вжимаясь в землю между изгородями и деревьями. По узким улочкам. Через калитки. По звукам. По солнцу.
Первому "повезло" Феде. Оторванные по колено ноги, разорванная спина, судороги. "Пристрели, командир, пристрели!…" Я достал ТТ, навел и отвернулся. Выстрел. Все… Поль виновато моргал выпуклыми глазами, пытаясь что-то сказать. Но ничего не сказал, потому что то, что только что произошло пугало не своим ужасом, а, наоборот, своей обыденностью. И еще надо было бежать. И мы побежали. Бежали долго, даже не слыша разрывов, ничего кроме своего дыхания, пока сзади не начали лупить чем-то тяжелым. Тут все и произошло. Мы чуть-чуть не успели завернуть за угол, когда и меня, и его накрыла жаркая волна и бросила в красное небытие…
Я не знаю, сколько продолжалось беспамятство, но был ужасно рад, когда все-же очнулся и к своей радости увидел, что Поль тоже цел. Он сидел и держался за голову, но оказалось, что даже не был контужен. Мы быстро подобрали наши вещи и пошли дальше. И вот теперь мы начали замечать, что вокруг происходит что-то странное.
Разрывы почему-то прекратились - не удалились, а прекратились вообще, да и местность как-то неуловимо изменилась - дома и изгороди теперь стояли целые, и нам стали попадаться люди - и странно было, что люди эти совсем не похожи были на тех, кто уже год как страдает от всего того, что несет собой гражданская война. Сытые смуглые дети удивленно смотрели на двух дядей с затравленными взглядами в рваном пыльном камуфляже и с автоматами, которые, махнув на все рукой, просто упали отдохнуть под изгородью. Потом мы поднялись и пошли дальше. Здесь войной и не пахло. Всюду была жизнь, из дворов слышалась музыка, изредка проезжали мимо машины, перекрикивались друг с другом соседки, плакали и смеялись дети.

- Поль, что-то не так, - то и дело повторял я, - давай спросим, где мы!

Но каждый раз, когда мы обращались с подобной просьбой, ответов либо не было вообще, либо они были довольно уклончивые. Я заметил еще кое-что - нам удивлялись только дети, взрослые не обращали на нас никакого внимания - либо напрямую игнорировали наши расспросы, либо просто советовали идти дальше, где мы, вроде бы, все узнаем. Куда дальше, было непонятно, но мы шли, удивляясь исчезнувшей усталости и жажде. Аккуратные дома все также чередовались с пыльными перекрестками узких грунтовых дорог, все так же сияло солнце, я знал, что где-то внизу блестит и плещется море, радостно возились дети, и кричали на них матери, лаяли собаки и свисали из-за заборов ветки с огромными черешнями, мы шли прямо, почему-то не сворачивая; и вдруг центральная улица сама круто повернула и уперлась в тупик.
В этот момент Поль радостно вскрикнул - перед нами стоял Дом. Именно его он хотел купить - зайдя за калитку, мы увидели балкон и веранду, и весь сад был аккуратно разделен покрытыми гравием дорожками. Я еще подумал, что где-то рядом должна быть добрая старушка, которая пригласит нас зайти, предложит умыться и отдохнуть и угостит чаем.
…Она сидела на скамейке у крыльца. Она выглядела моложе своих восьмидесяти и улыбалась. На руках ее лежала белая Кошка.

Я как сквозь вату услышал, как старушка пригласила нас зайти и отдохнуть; не знаю, куда в тот момент делся Поль, потоиу что все закружилось у меня перед глазами, их застилали слезы, а Кошка подняла свои большие и умные глаза на меня, наши взгляды встретились, и я понял, что мы больше никогда не расстанемся. Я понял, что разлука закончилась, и Моя Любовь от меня никуда не уйдет. Я подбежал к ней и хотел взять ее на руки, на что старушка сказала:

- Осторожно, милый, она уже не такая, как прежде…

Я вопросительно посмотрел на нее, а она бережно передала мне белое пушистое тело. Когда я брал ее, мне показалось, что она слишком расслаблена и не двигает лапами. Я стал ее нежно гладить, а она мурлыкала и терлась об мою руку головой. Еще я заметил, что тело под пушистой шерстью неестественно худое и странно изогнутое. Я спросил у старушки, что случилось, и она рассказала мне грустную историю. Она рассказывала, а у меня лились слезы, и я прижимал искалеченное тельце к себе и мысленно клялся себе, Дому, Полю, старушке, странному месту, куда мы попали, что теперь НИКОГДА, НИКОМУ НИ ЗА ЧТО НЕ ОТДАМ МОЮ ЕДИНСТВЕННУЮ ЛЮБОВЬ…

Старуха когда-то была американкой, медсестрой, и в шестидесятые попала во Вьетнам. Именно там, при отступлении в окрестностях Сайгона она в воронке от снаряда нашла бьющуюся в судорогах мою Кошку и принесла ее в госпиталь. Там она пыталась ей помочь, и Кошка выжила, но осталась почти полностью парализованной. Кошка была ей очень благодарна, и несмотря на свой недуг смогда объяснить старушке (тогда - далеко еще не старушке!), что она ждет меня, своего Любимого, что мы когда-то потерялись, не по нашей вине, что все равно дождется и не может (вернее не имеет право) не выжить, только выживать гораздо легче вдвоем - с женщиной, которая когда-то была мне и сестрой, и матерью, и дочерью…

Слушая бабушку, я постепенно заснул, но когда опустилась моя рука с ее головы, Кошка зубами взяла мою руку и закинула обратно себе на голову, чтобы продолжать об нее тереться и мурлыкать, а я спал - спал, осознавая бесконечное, безграничное счастье, о котором всегда мечтает каждый, и не было больше военной формы и оружия, не было крови и боли, не было войны и разрухи.
Я спал и не спал, я дремал и бодрствовал, но знал одно - это никогда не закончится…
Была бесконечная радость слияния с вечнолюбимым существом, изначально предназначенным для меня, и было неважно, что в данном месте и времени я - всего лишь грязный загнанный солдат, а она - беспомощная парализованная кошка -

ТЕ, КОМУ МЫ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ, ВСЕГДА С НАМИ, ПОТОМУ ЧТО НАМИ ДВИЖЕТ ЛЮБОВЬ, А ЛЮБОВЬ НЕ УМИРАЕТ НИКОГДА