У многих из нас есть хобби. Мое, например, писать  в свободное время картины в стиле “наив”. Переносить на них с помощью кисточки и красок свои впечатления от настоящего и воспоминания из прошлого. Сегодня я напишу картину о том, как когда то ездил под Серпухов  “на картошку”. Наив – это когда картина состоит из отдельных фрагментов – рисунков, последовательно связанных между собой.  Как один большой комикс, короче.

В правом верхнем углу полотна я нарисовал несколько прямоугольных зданий с высокими дымящимися трубами. Это завод, на который практически весь наш выпуск распределили после окончания ГПТУ. И зачем я только согласился ехать в эту гребаную командировку в подшефный совхоз? В этом виноват Веселый, комсомольско – профсоюзный деятель из нашего цеха. Веселый - это его кличка по фамилии. А реально у него была постоянно злобно – требовательная морда и фамилия Веселовский. Он напрягал, что если не поеду, то в военкомат пойдет крайне неблагоприятная характеристика с места работы. А мне  скоро предстоял осенний призыв, и я мечтал служить в погранвойсках.

От завода идет дорога, по которой из Москвы в сторону Серпухова направляются три красных Икаруса. В них едут командированные. Вот я смотрю из окна на пролетающие мимо поселки и поля под ясным, безоблачным небом бабьего лета. Дорога упирается в полузаброшенную деревню. Мы выходим из автобусов и размещаемся в классах давно уже закрытой деревенской школы. В классах стоят ржавые койки с заплесневелыми матрасами и дырявыми солдатскими одеялами. Оставляем на них свои сумки и рюкзаки и всей толпой человек в двести идем за околицу отмечать прибытие.

Снова рисую школьный класс. Это я лежу на следующее утро в коме после вчерашнего сабантуя. И зачем только я выпил так много гребаной водки из местного сельпо? Как оказался на койке, не помню...Похоже, меня принесли с луга наши пацаны. Вроде я еще избил какого то местного алкаша- инвалида  на костылях возле магазина. С какого, тоже не помню. Ужасно болит голова, сушняк и мутит. Но надо подниматься и ехать со всеми вместе в совхозную столовую на завтрак. А оттуда – на поле.

Вот этот серый прямоугольник. По нему движутся оранжевые трактора с прицепленными к ним картофелекопалками. А это девушки – студентки, приехавшие на картошку как и мы, из Москвы и собирающие выброшенную к-кми картошку в мешки. А мы закидываем мешки с картошкой в самосвалы с высокими наращенными бортами. На зубах скрипит пыль, в лицо прет едкий выхлоп. Через час этой каторги я проблевался прямо на стопку пустых мешков. Студентка Наташа дала мне носовой платок и фляжку с водой из своего рюкзачка. Я сказал что приду сегодня вечером к ней в пионерлагерь, где они жили. Она ответила – буду очень рада. Здесь так скучно по вечерам.

Надо бы нарисовать и Дуремара. Он после всеобщей вчерашней пьянки ночевал у какой – то деревенской бабки самогонщицы в курятнике. Утром нарисовался - весь в курином дерьме и перьях, но веселый. Сказал мне, что у бабки есть две внучки – близняшки лет семнадцати и, судя по всему, он им понравился. Дуремар хилый, невзрачный на вид, и не пользовался успехом у московских девушек. А деревенские дуры, видимо, на него повелись.

Мы закидывали мешки с картошкой  в самосвалы до тех пор, пока уже не стемнело. Снова рисую школу. Часть из нас осталась здесь, организовав в одном из классов массовую игру в карты на деньги. Человек пятьдесят, в том числе и я намылились идти к студенткам в пионерлагерь.

Вот тропинка, по которой мы идем. У ворот пионерлагеря нас уже поджидает шобла местных. Все они в телогрейках и почему то в зимних шапках. У многих в руках колья и обрезки металлических труб. Первая потасовка - в нашу пользу. Они куда то смываются, а мы входим в лагерь. На ярко освещенной танцплошадке звучат песни аббы, арабесок и прочих сисикетч.

Я встретился на танцплошадке с Наташей. Пара медляков, потом мы пошли с ней погулять по территории пионерлагеря. Я завел ее в кусты и расстелил на траве свою куртку. Она была тоже в куртке, короткой юбке и босоножках. Я молча повалил ее на спину, она смотрела на меня загадочно и тихо смеялась. Вошел в нее сразу. Она была длинноногая и высокая. Наташка обхватила меня ногами за поясницу, и мы полетели в ночное звездное небо. После первых волшебных судрог я решил осуществить второй заход, но тут со стороны танцплошадки до нас донеслись свист, крики и треск кольев.
Видимо деревенская гопота вернулась с большим подкреплением. Я решил бежать к нашим на подмогу,  но Наташка испуганно вцепилась в меня обеими руками – Никуда я тебя отсюда не отпущу. Тебя же там сейчас убьют или покалечат!

Стало совсем темно. И теперь мне нужна белая краска. Такая, какой была ее спина, попка и ноги. Она встала на четвереньки, потому что второй раз я захотел ее сзади. Долго не мог кончить...Потом проводил Наташку до ее палаты. В лагере все стихло. На танцплощадке никого не было. Я поцеловал ее на прощанье и рванул обратно в деревню через ночное пустынное поле.

У школы меня встречала возбужденно – злобная после драки, пьяная толпа наших пацанов. Иконнику и еще нескольким нашим деревенские раазбили головы кольями и металлоломом. –Ты где был? Накинулись они на меня. -Обосрался чтоли? –C девушкой был – спокойно ответил я. Потому что по неписаному закону единственной уважительной причиной в таких ситуациях является то, что парень во время махача стенка на стенку был с девушкой.

-А что говном то от тебя воняет? – не унимался Дуремар с синим лицом и заплывшими от фингалов глазами. Я снял куртку. Со стороны спины вся она была вымазана в говне. Видимо, я постелил свою куртку там в лагере когда был с Наташкой прямо на кучу говна. -Пиздец курточке, подумал я и забросил ее в дальний угол двора. Не мыть же ее теперь. Я себе телогрейку у деревенских как нибудь раздобуду. Ну и наивный же я был когда то. Если бы знал, что меня ждет..

Вот и кончились краски. А на холсте осталось еще много места. Ведь я нарисовал на нем всего лишь два дня из двух месяцев своего пребывания под Серпуховым из той далекой осенней сказки.