Я умираю… Как говорят врачи, физически я перестану существовать в лучшем случае где-то через полтора года. В худшем – через пять месяцев…

Когда мне сказали, что лечение бесполезно, я плакал. Даже не плакал, а просто ревел, не обращая внимания на бегущих в вечной спешке по своим делам прохожих, которые с удивлением, а некоторые из них - с нескрываемым отвращением, бросали на меня свои взгляды. Людям было невдомек, почему этот еще довольно молодой, достаточно неплохо одетый парень, плетется по улице, а из его глаз ручьем текут слезы. Люди не понимали и не хотели понимать, что же такого произошло в жизни этого парня, что заставило его прилюдно плакать… Я не виню их в этом – у каждого человека свои заботы…

Исключением была лишь одна старушка лет восьмидесяти, которая подошла ко мне и участливо спросила: «Вам плохо, молодой человек?» Мне хотелось ударить ее за эти слова, хотелось разбить кулаком ей лицо за тупой вопрос и, повалив на землю, пинать ногами до тех пор, пока ее дряблое старушечье тело не истечет кровью, а слова глухим бульканьем пропадут в ее груди. Я хотел выкрикнуть в ее старушечье лицо, что люди не плачут горькими слезами, когда им хорошо, что мне не просто плохо – я в состоянии полного пиздеца и, теперь уже никем неисправимого ахуя…

Но я не сделал этого… Что-то надломилось внутри меня, когда я посмотрел на ее руки – дряблые старушечьи руки со вздутыми от тяжелой работы венами и вечными мозолями. Руки рассказали мне все о  жизни этой бабушки – о голоде, войне, тяжелой работе на целине, о детях, которых она растила пол жизни в коммуналке, надеясь на их взаимную любовь, и которые уехали от нее в «большой город», - я смог прочесть по рукам этой бабули всю ее жизнь, хоть и горькую, но достаточно долгую, чтобы сделать что-то стоящее в ней…

Я просто честно сказал ей: «Бабушка, я умираю.» Она посмотрела на меня и заплакала… Потом мы сидели с ней на скамейке под больницей и плакали  – со стороны могло показаться, что сын и мать, оказавшись в безвыходной ситуации пытаются в безрассудном плаче заглушить свою, лишь только им одним неподвластную беду… Мы плакали с ней о том, о чем не плакал никто – о прекрасной жизни, которой уже не будет. Не будет не потому, что нет сил сделать ее прекрасной, а из-за того, что это невозможно физически… Мы плакали, и мне становилось легче. В присутствии этой бабушки я осознал реальное положение, в котором я оказался, и от понимания безысходной определенности я подавил в себе истерику, так внезапно нахлынувшую на меня в кабинете врача…

Потом мы с ней говорили. В голосе этой старушки была какая-то необъяснимая для меня сила и уверенность в завтрашнем дне. Непонятное для моего разума убеждение в неизбежности предначертанной высшим разумом жизни любого человека, которая неминуемо заканчивается смертью… Мы долго говорили с ней, а при расставании она дала мне номер своего телефона и просила меня, что если мне будет плохо, то я должен, просто обязан позвонить ей. Я тоже дал ей свой номер…

Позавчера мне позвонила какая-то женщина, как оказалось впоследствии – дочь этой бабушки, и сказала, что Тамара Аркадьевна умерла, а на столике у телефонного аппарата лежал записанный на клочке бумаги мой номер… Я не пошел сегодня на похорон – я не видел причины, по которой я должен был это делать. Смерть была неизбежна для нее и она это понимала… Теперь и я понимаю это…

Я перестал себя жалеть. Мне жаль людей, которым еще предстоит пройти через это. Им нужно будет жить, закручиваясь в паутине надуманных проблем, барахтаться в этой жизни, как маленький, только родившийся котенок, которого хозяин решил утопить в пруду. Люди будут суетится, пытаясь что-то купить, что-то продать, кому-то напакостить или наоборот, помочь… Они будут пытаться обмануть смерть, которая все равно придет и заберет их с собой…

Я умираю, умираю болезненно, предчувствуя свою близкую кончину. И мне совсем не страшно, как это было две недели назад, когда я узнал о своем диагнозе, – теперь мне спокойно. Я смирился с надвигающейся на меня неизбежностью…

Единственное о чем я жалею, так это о поступках, совершенных мною умышленно или по-глупости. Оглянувшись назад, в свою жизнь я понял, что мне «стыдно» сейчас умирать – мне нельзя делать этого, потому что многое еще из обещанного не сделано. Но от этого теперь уже никуда не уйти…

Люди, я прошу вас: «Проживите свою жизнь так, чтобы перед  смертью вам не было стыдно перед собой…»