Осень золотым дождем орошала землю, деревья, дома, мчащиеся по радужным бензиновым лужам машины, прохожих, в том числе и меня. Вдоволь насытившись природным БДСМом, насквозь промокнув и продрогнув, я, пару раз таки ебнувшись,  добежал до остановки и по змеиному прошмыгнул в щель закрывающийся двери тронвая.

Она сидела у окна, прислонившись головой к запотевшему, немытому стеклу, сложив руки на коленях. Черная длинная челка, зачесанная по Гитлеровски на левый глаз, подергивалась в такт тронваю, медленно, но уверенно приближающемуся к конечной.  Девушка вздохнула, вытащила наушники и выключила МР3 плеер. «Кентачтис!», - плеер допел грустную песню и затих, удрученно затаившись в чреве нелепой розовой сумочки. Она повернула голову, уткнувшись взглядом в стекло, черные змейки туши потекли по щекам. Я отряхнул мокрые штаны от грязи и налипших бычков, сел рядом с ней и тоже заплакал, размазывая зеленые сопли (спасибо осени и её золотому дождю) по небритым щекам. (Этот прием в психологии называется «Отзеркаливание». Типа делай с нами, делай как мы, делай лучше нас. Так легче налаживать контакт. Прим. Автора.)
Через минуту, поделив на двоих одну стереогарнитуру, мы, обнявшись и закрыв глаза слушали грустную песню. «Туууу-дудуду. Ту-ду. Ту-ду. Кентачтис!»

Она назвалась Эммой. (Хотя на самом деле звали её Оксана, я паспорт почитал от нехуй делать, когда она блевать пошла и там уснула). Я на всякий случай спизданул, что меня зовут Вова, для близких Вовочка и пригласил к себе в гости чаю попить. Она сначала, стеснялась, мол, поздно уже, неудобно, то-сё, а потом опять заплакала и согласилась, так как из дома она ушла и ночевать в тронвае собиралась, а в тронвае как известно чаю не подают.
Взявшись за руки, мы шли в сторону магазина, я краснел, безумно смущался и читал ей стихи своего сочинения:
Мы с тобой не знакомы практически,
Но признаюсь, сомнения нет,
Я тебя полюбил плутанически
За большую пизду и миньет.

Она краснела, смущалась и горячо шептала на ухо, что пизда у неё вовсе не большая, а что такое миньет ей неведомо. Дождь кончился, осталась лишь прохлада и свежесть, солнце клонилось к закату и я, глядя на бронзовый диск светила, размышлял. Сколько взять водки? Литр, два? Брать ли пиво, и если брать, то какое и сколько?
Я на кухне режу сыр, колбасу, хлеб. Болгарские огурчики блестят из банки шершавыми боками. На плите весело булькают пельмешки. Заварить чай? Да ну его нахуй! Эмма в ванной, сквозь шум льющейся воды, спрашивает, где у меня новые кассеты для МакТри. Это надолго. Наливаю себе сто грамм, залпом пью…

Стол накрыт. Водка холодная, пельмешки горячие, свет потушен, лишь мерцающий свет кривой парафиновой свечи в двухсотграммовой банке, до половины наполненной жжеными спичками освещает наши лица. Она совсем другая после ванной, влажные волосы, пухлые губы, большие синие глаза. Она похожа на ребенка (хотя ей восемнадцать я же потом паспорт читал), но во взгляде есть что-то неуловимо взрослое, блядское. Мы пьем за знакомство, на брудершафт. Целуемся, я жадно хватаю её за сиську. Из динамиков магнитофона тихо льется грустная мелодия: «Кентачтис!». Еще по сотке, вместо закуси целуемся взасос, я хватаю её за пизду, она обеими руками меня за жеппу. Я стимулирую её клитор, пизда становится горячей и влажной. Невзначай засовываю в неё два пальца, не целка, и это хорошо. Хуй уже давно стоит как стадо бегемотов, она стягивает с меня треники и трусы: «Носки не снимай, у меня ноги мерзнут». Она склоняется над хуем, осторожно берет его в рот и начинает посасывать. В это время я одной рукой кручу ей сосок на правой груди, правой наливаю стопку, пью, вилкой подцепляю слегка остывший пельмешек...

Стук в дверь… «Вы чо суки ахуелели совсем са сваей музыкай, блять! Чяс ночи нахуй, детям спать не даёте!» Это сосед. Детей у него нет, жена ушла, осталась только жаба и она его давит. Аккуратно снимаю Эммину голову  с хуя, иду к двери, на ходу натягивая трусы, треники. Приоткрываю дверь: «Бери бутылку и заходи, третьим будешь. Да! Сало не забудь!» Сосед недели две, как из отпуска, сам откуда то из Хмельницка, сало привез, горилку, яблоки всякие. Сосед радостно кивает… Пьем за знакомство (Эммы и соседа), за встречу (общую), за тех кто в море, закусываем салом и яблоками.

На кухне я, сосед, между нами раком стоит Эмма. Вот она по кошачьи, выгнулась и чуть не откусила мне залупу, все-таки сосед вдул ей в жеппу.  Сосет она хорошо, грамотно, и заглатывает по самое небалуйся, а говорила, что не знает что такое миньет. «Блять! Да он же весь в гавне!», удивляется сосед вытащив хуй. Интересно, что он ожидал увидеть, неужели мармелад? Пока сосед вытирает хуй о занавеску, я начинаю ебать Эмму прямо в пизду, медленно, не спеша, стараясь, чтобы хуй входил попеременно то слева от шейки матки, то справа… Мы кончаем практически одновременно, я молча, стиснув зубы, она с криком и со слезами, сосед в это время пьет и закусывает.

Потом снова пили,  снова еблись, сосед со словами «Щоб не було гемарою!» смазывал Эмме жеппу жеваным салом и снова пялил в очко. В конце концов, она обосралась прямо соседу в хуй и шатаясь, ушла в ванную, где долго блевала и, в конце концов, уснула. Сосед к такому повороту событий был не готов, отчего расстроился, долго кричал про Крым, газ, кацапов пидарасов и голодомор, а потом тихо уснул в коридоре. Я же сидел на подоконнике, курил, смотрел на звезды и думал о превратностях судьбы, о нечаянном знакомстве, сегодняшнем романтическом вечере и о том, что завтра надо будет обязательно купить барсетку. «Кентачтис!»