Петр Александрович Бусинка, приговоренный к расстрелу за изнасилование и убийство шестерых девочек, сидел в своей камере и ждал исполнения приговора. Петр Александрович давно уже смирился с судьбой и покорно отдал себя в руки правосудия. Однако правосудие брать его в свои руки не торопилось.
Дверь камеры смертников загрохотала и ввалился оперуполномоченный Пинчук.
- Чего сидишь, Бусинка? Думаешь, до самой смерти будешь сложа руки сидеть? Обленились совсем, - зарокотал Пинчук своим басом. – Приговор сам себя в исполнение не приведет.
Живот Пинчука грозно колыхался, и Петру Александровичу стало обидно за бесцельно прожитые годы и за то, что даже перед смертью его не хотят оставить в покое. Однако слова опера насторожили его.
- А что я сделаю? – робко огрызнулся он. – Что я, сам себя расстреливать должен?
- Ты мне не огрызайся тут, - живо отреагировал Пинчук. – А то я тебе живо… заэтосамываю… Ну – бегом в паспортный стол!
- В какой такой паспортный стол? – оторопел Бусинка.
- А в такой такой, - передразнил его Пинчук. – Дуру из себя не строй. Что, не знаешь, где у нас расстреливают?
Глаза Бусинки полезли на лоб, но спорить с опером он не стал. Покорно взял свою шапку и вышел вон из камеры. Никто его не задержал.

В паспортный стол Петр Александрович пришел около двенадцати часов дня. Народу как всегда была уйма. Постоянно прибывали новички и терялись в двух огромных очередях.
- Простите… Простите, не подскажете… девушка-а-а… - попытался он окликнуть стоявшую последней в одной из очередей тетку с пергидрольным волосом и злыми глазюками.  – Девушка, не подскажете, где тут на расстрел очередь?...
- Да что вы все лезете?! – взорвалась «девушка». – Глаз у вас нету что ли?!? Читать что ли не умеете?!? Не по глазам вам что ли?!? Вон объявление висит же!! Достали уже! И ходят, и ходят, и ходят, и ходят…
Очевидно «девушка» очень нервничала.
И правда, почти над головой Бусинки висело объявление, гласившее написанными от руки буквами:

Получение новых паспортов – 108 к. Среда, пятница 9.00 – 13.00
Утеря паспорта – 109 к. Понед., втор., четв. – 15.00 – 19.00
Расстрельная – 110 к. Понед., ср., пт. 9.00 – 13.00, Вт., четв. 15.00 – 19.00

Половина последней фразы была перечеркнута синей ручкой, и Бусинка догадался, что расстрелы по вторникам и четвергам отменили. «Наверное в связи с нехваткой кадров» - подумал он, вздохнув. – «Профессия-то непрестижная».

Две огромных очереди стояли в сто восьмой и сто десятый кабинет. Перед дверью номер сто девять, напротив, было безлюдно. Петр Александрович снова вздохнул и встал во вторую очередь. Не успел он это сделать, как перед ним протиснулся суетливый дедуля в беретке с бегающими глазками. Петр Александрович оторопел от такого хамства, а дедуля, не дав ему сказать ни слова, ринулся в контратаку:
- Я здесь стоял! Стоял! Вас не было, вы не знаете! А я стоял! Вот женщина подтвердит! Женщина, я же стоял? А я в туалет выходил! Имею право! – кипятился он, разжигая страсти в толпе, которая тут же разделилась на тех, кто помнил дедулю, и тех, кто его в этой очереди в глаза не видал.
Бусинка не стал нарываться на скандал и уступил дедуле место в очереди. «Ну вот», - подумал он, - «даже и на расстрел всегда последним стою». И снова вздохнул.
Очередь продолжала кипеть страстями. Бабульки, качая головой, причитали, что вот раньше-то, при Сталине-то, по-другому было. И бесплатно расстреливали, и очередей таких не было, и бюрократия не кусалась. И даже, бывало, без суда и следствия стреляли, не то что сейчас… волокита одна.
Соискатели помоложе огрызались.
- Ага! - кричали они. – А за чулками в очередях друг друга давили? Давили! А колбасу по талонам брали? Брали! А в магазинах полки пустые были? Были!
- Зато стабильность была! - надрывались бабушки. – Сейчас-то вона, на улицу выйти страшно!
Петр Александрович молчал, не хотел ввязываться. Очередь продвигалась медленно. Одного человека расстреливали как минимум минут двадцать. Некоторых дольше. В очереди старушки пугали, что, бывало, и до полутора часов стреляли. Время близилось к половине первого. За Бусинкой уже выстроилось несколько человек. Все заметно нервничали. Всем хотелось покончить с этой проволочкой как можно быстрее.
Вдруг позади послышалось какое-то шевеление. Петр Александрович оглянулся. От входных дверей, расталкивая всех локтями, двигался вперед усатый смуглый южанин с огромным арбузом под мышкой. Очередь расталкиваться не хотела. Она старалась держаться до конца.
- Мужчина! Мужчина! Вы куда без очереди? – всполошились старушки.
- Мат, э, мат, панимаиш, нэ магу спэшу, на поэзд апаздываю, пусти бэз очэрэди! – ласково объяснял хач, потрясая пальцами у лица.
- Это безобразие! – возмущалась толстая тетка с красными губами. – Мы тут не первый день уже стоим, а его – без очереди? Хамство какое!
- Вай-вай-вай, дэвушк-красавиц, пачиму сэрдишса? – напевно отвечал хач. – Панимать людэй нада, чэлавэк на поэзд апаздываэт, э!
Борьба продолжалась минуты две. Наконец, несмотря на все противодействие толпы, хачу удалось пробиться к двери. «Вот молодец!», - с завистью подумал Петр Александрович. «Умеет настоять на своем. Не то что я… тряпка…». И он опять уныло вздохнул.
Южанин распахнул дверь радушным жестом, как будто приглашая всю очередь зайти вместе с ним. Затем из открытой двери послышался его звучный голос.
- Вай-вай-вай, дэвушк-красавиц, пошли тэбэ Бог жэниха харошэва… Красавиц, ну расстрэляй бэз очэрэди, на колэнях пэрэд табой стаят буду, арбуз тэбэ заморск падарю, э… Панимат людэй нада, на поэзд апаздываю…
В ответ послышался неразборчивый, но очень нервный голос работницы расстрельной. В ее монологе с трудом можно было разобрать отдельные слова, такие как «без очереди», «понаехали» и «хоть дверь бы закрыл». Однако видно было, что на девушку оказал положительное влияние арбуз и ласковый тон южанина. В конце концов хач зашел в дверь.
Очередь негодовала.
- Это что ж за такое-то, а? – возмущалась тетка с губами. – С полдевятого утра здесь стою, да сколько ж можно-то? Девятый раз прихожу, все никак не расстреляют. Самих вас стрелять надо всех!
Для пущей убедительности она протиснулась к закрытой двери расстрельной и повторила еще громче «Самих вас надо стрелять!». Естественно, никакой реакции на ее слова не поступило.
- Вот глупая, - задумчиво сказал стоявший за Бусинкой полковник в отставке. – Сама ж себе нервы портит. А зачем оно надо, нервы портить, перед расстрелом-то? Нервы беречь надо, они ведь не железные.
Бусинка неопределенно поддакнул и вновь погрузился в собственные мысли.
Прошло еще пятнадцать минут. Вдруг дверь расстрельной отворилась и из нее вышла та самая работница. В руке у нее был портфель, и по всему было видно, что она собирается домой.
- Девушка, скажите, а расстреливать сегодня больше не будут? – робко поинтересовался у нее дедушка-божий одуван с семитскими чертами лица.
- Нет, - коротко ответила девушка и стала протискиваться сквозь толпу к выходу.
- Девушка, да что ж такое! Да что у вас за система такая! Четвертый месяц на расстрел попасть не могу! – кричала ей вслед губастая тетка.
- Приходите в пятницу, - почти не разжимая губ, ответила госслужащая.
Очередь загоношилась, закипела, но делать было нечего.
Так закончился первый расстрельный день в жизни Петра Александровича Бусинки.

По возвращении в камеру Петр Александрович немедля пожаловался на российскую бюрократию оперуполномоченному Пинчуку. Пинчук подумал, пожевал губами и возразил, что у них, мол, полтюрьмы на эти расстрелы ходит и ничего, мол, не жалуется. Некоторые уже пятый-шестой год попасть не могут.
- Так что не ссы, Бусинка, - приободрил его Пинчук, поколыхал животом и ушел обедать.
Бусинка приуныл было, но затем решил, как всегда, покориться судьбе.

Придя в пятницу, Петр Александрович, против обыкновения, не застал очереди в расстрельную. Будучи научен опытом, он поискал глазами у себя над головой бумажку, но там ее не нашел. Бусинка побегал туда-сюда по паспортному столу минут пятнадцать и наконец его усилия увенчались успехом. Бумажка висела на стенде «разыскиваются». Это была уже другая бумажка, в которой значилось, что расстрельная работает теперь по вторникам и четвергам, с девяти до тринадцати и с пятнадцати до девятнадцати соответственно. Бусинка вздохнул и отправился в тюрьму ждать вторника.

Во вторник Бусинка решил прийти в расстрельную пораньше, часам к восьми, однако это не помогло. Очередь он увидел еще с улицы. Личности были все те же. Бусинка по обыкновению повздыхал и встал в конец. Через час пришла госслужащая. Выражение ее лица, форма, портфель и прическа были ровно такими же, как в прошлую среду.
Первые три часа длились без особых эксцессов. Затем в расстрельную вошел мужик лет сорока с огромным количеством наколок на руках, плечах, шее и бог еще знает где. Очередь мирно гудела, расспрашивая друг друга о причинах расстрела и вообще о жизни в целом. Вдруг, минуты через полторы, дверь неожиданно распахнулась. Запортаченный мужик, остановившись в дверях, материл госслужащую на чем свет стоял.
- Я блять тебе, до самой смерти должен тут стоять нахуй, чтобы из-за ёбаной бумажки меня опять нахуй в конец очереди нахуй? Ты ёбана дозалупаешься нахуй, я тебе нах*уй так ёбну!.. Шмара кривая!…
В ответ из-за двери доносился визгливый голос госслужащей.
- Я что, вас всех за свой счет расстреливать должна? Ни одной пошлины не оплочено, а все туда же, со всеми лезет! Вот оплати, тогда и приходи! Приходят тут всякие, и стреляй их видите ли бесплатно!... Быдло!…
Мужик в наколках что было силы хлопнул дверью и вылетел на улицу. Через несколько секунд от очереди стали отделяться люди и двигаться к выходу.
- Тоже пошлину не заплатили… - зашептали в толпе.
Петр Александрович понял, что и у него не уплачено ни одной пошлины. Он опять вздохнул, вышел из очереди и отправился в сбербанк платить пошлину на расстрел.

В четверг Бусинка пришел в паспортный стол в одиннадцать часов дня. Очередь была не очень большой, примерно до входных дверей. В этот день Бусинка взял с собой тюремный обед и табуретку. Поэтому первые несколько часов прошли более или менее комфортно.
Часам к пяти вечера в очередь пробился робкий с виду паренек лет двадцати. Осторожно распихивая толпу жилистыми ручонками, он бормотал, что ему нужно «только спросить». Толпа недовольно гудела, но вид пацаненка вызывал жалость. Его неохотно пропустили. Паренек просунул в дверь тонкую шейку, смутился, поздоровался и неразборчиво спросил что-то о документах на расстрел. В ответ, как обычно, разразилась гроза.
- Да вы что все, маленькие что ли? – летел по коридору грозный визгливый голос госслужащей. - Что я вам, справочная здесь сижу? Вы что, первый раз что ли на расстрел приходите? Спросите у тех, кто уже был! На стендах объявления висят, все написано! И сюда ко мне по таким вопросам не заходите! Здесь расстрельная, а не ноль девять!...
Паренек вжал голову в плечи и молча ретировался задом.
- Вот ведь злюка какая, а! – язвительно заметила тетка с губами, так и не дождавшаяся своей очереди на расстрел. – Они специально что ли в госучреждения змеюк таких берут? И ведь поди и мужика-то у нее нет, потому и злится. А какой мужик с такой язвою жить захочет? Никакой…
Очередь согласно закивала. Особенно согласно кивал женский пол. Бусинка же как обычно вздохнул и уступил тетке место на своей табуретке. Уж очень выразительно она на него смотрела.

За следующие четыре месяца Петр Александрович Бусинка продвинулся в очереди на расстрел на два метра. Оперуполномоченный Пинчук понимающе кивал, жуя вареную колбасу и колыхая животом.

Через год стояния в очереди Пинчук подарил Бусинке значок Владивостокского заповедника – за стойкость, как он объяснил.

Через полтора года Петр Александрович выслушал признание в любви от тетки с красными губами. Тетка предлагала руку и сердце. Тетку звали Инга. Пинчук посоветовал Бусинке согласиться. Бусинка обещал подумать.

Через два года Петр Александрович Бусинка отметил свою свадьбу с Ингой Михайловной Кунц. Свадьбу отмечали в паспортном столе. Очередь гуляла целых три дня.

Через три года Петра Александровича амнистировали, дав пожизненное заключение. Оперуполномоченный Пинчук обещал разрешить ему свидания с молодой женой. Инга Михайловна к тому времени очереди на расстрел так и не дождалась.

Через пять лет Петр Александрович издал малым тиражом свои мемуары, которые он назвал «Под дулом любви». В посвящении он выразил благодарность всем, кто поддерживал его все эти годы, а также изъявил надежду на то, что российские госучреждения и дальше будут работать на благо человечества.
Очереди в паспортный стол и в расстрельную меж тем продолжали расти.