Что хочет обыкновенный писатель передать обыкновенному читателю? Не знаю, а в случае со мной и не важно. Важно лишь то что читатель поймёт и вынесет из произведения писателя. А так как люди разные то и взгляды на писательскую графоманию то же разные. При том конечно учёте, что читатель понял хотя бы процентов шестьдесят, а не наслушался рецензий.
И мне, наверное, понятны слова Хэмингуэя, по поводу того, что проза это айсберг одна треть которого над водой, а остальное не понять где, но принято считать, что под водой… Но я не знаю, я не проверял. И это правильно, точнее удобно. Написал книжку, оборвал на половине, поставил троеточие, а дальше думайте, вы ж умеете…

Когда это было уже и непомню. Да это и не столь важно. Я вроде учился в университете. Пытался учиться. Приходил на лекции, спал, пил джин-тоник, тешился негодованием преподователей и однокурсников. В общем, топтался в нерешительности на пороге взрослой жизни. И, уже можно себе в этом признаться, эта взрослая жизнь нравилась мне всё меньше, чем больше я в неё вглядывался. Фальшь, лицемерие, ложь, глупость, пошлость. Вот они законы… Учили меня одному, а потом пнули в жизнь, где законы нравственности, которые были привиты мне с детства, устали… Ну и, конечно, первая несчастная любовь. Куда уж без неё. Нет, не было пресловутой неразделённой любви. Мою любовь разделила та дама души и сердца, которую я пожелал. А потом она разделила её ещё с одним, и ещё с одним и ещё… Сколько было этих ещё я не знаю, а спросить стыдно, ведь дама была замужем. В общем, эта была пора юности, когда воздух свободы с лёгким свистом врывается в лёгкие, начинает бурлить в венах и становится затхлым от осознания своей ограниченности. То есть от осознания того что ты пустое место в этом мире. И что бы это место хоть немного наполнить, нужно карабкаться вверх по пирамиде бытия. А может и не на пирамиду вовсе, а на башню… Вавилонскую башню. Но желания делать это у меня тогда не было, нет его и сейчас. Дело в том, что оттуда больно падать. Я сам не пробовал, но пострадавших видел.

Так вот, случилось это зимой. Как то возле университета встретил я одного старого знакомого. Откуда я его знаю и как долго, для читателя наверняка неинтересно. Да и знакомы мы были не очень близко. Просто, знаете как это случается в жизни, две линии жизни пересеклись, поболтали о том о сём, а потом разошлись. И вот по прошествии времени снова встретились. На крыльце возле большой пепельницы они курили и разговаривали. Диалог произошёл примерно в таком духе:
Привет Женя
Привет Витёк
Причём, именно вот так, без знаков препинания. У меня, сами понимаете переходный возраст, любовь и неудовлетворённое похмелье. В следствие последнего факта, кстати, решение выйти покурить можно было расценить как решение покончить жизнь самоубийством… Какие же проблемы были у Жени я тогда не знал, а сейчас могу только строить догадки. И сдаётся мне они были недалеки от моих. Может поэтому мы, как-то сблизились, и поэтому может я и сел писать это нечто, что уже пишу. А проблемы у него были. Во всяком случае, одна это точно. Наркота. Начиналось всё по обычному, по сценарию. Трава, в подьезде, пару колёс «тарэна». И всё в компании замечательных друзей. И потом эти замечательные друзья предложили уколоться. Один раз, от одного раза никто не привыкал, тем более не умирал…
-…Да я в Хабаровске два года жил. Лечился.-
Я промолчал. Есть такое свойство, иногда полезное, иногда наоборот. Кажется, что плохое прошлое делает людям больно, и упоминать о нём, тем более задавать вопросы, стыдно. Странное свойство, странное хотя бы потому, что мне на моё прошлое пофигу (в определённом смысле этого слова), могу говорить о нём, могу молчать. Правда говорить предпочитаю, либо людям, которые если не понимают, то хотя бы пытаются понять и сочувствовать, либо людям которым абсолютно всё равно, они этого не скрывают и терпят лишь потому что так воспитаны. И тех и других мало, но они есть. Всё чаще люди притворяются хорошими и сопереживающими слушателями только лишь из-за того, что жизнь их сера и обыденна, что власть привычек и вещей не даёт им быть самими собой. Короче, от того, что им скучно жить. И такие люди, если ты имел неосторожность им что-либо брякнуть, будут из тебя усиленно тянуть слова, будут заглядывать в душу. И только лишь для того, чтобы потом перетереть на свой лад и поделиться с кем ни будь ещё по телефону…

В общем, я промолчал. А Женя продолжил.
-Поработал там в газете молодёжной… Да.- Последнее слово он добавил как-то задумчиво и отстранённо, как будто вспомнил что-то, что если не перевернуло жизнь, то оставило глубокий отпечаток. Тогда я этого не понял. Как-то не особо обращал внимания на такие, казалось бы, мелочи. Много позже я начал понимать, что мелочей не бывает, и вся наша жизнь, это череда несущественностей так или иначе связанных между собой. Ну а тогда мне важней был факт того, что Жека работал в газете. Ведь я сам учился на факультете журналистики, и публиковался в одном издании. Поэтому наш разговор затянулся и стал достаточно интересен.
-А кем работал?-
-Корреспондентом-
-Ну и как?-
-Нормально. Могу тебя с закрытыми глазами провести по всем злачным местам Хабаровска. Брал интервью у проституток, сутенёров, наркоманов. Хотя, нарков и интервьюировать  особо не надо- Ухмыльнувшись добавил он.
В общем две линии судьбы в определённой временной точке жизни наладили отношения. Я пригласил его в гости на свою работу. Коллектив у нас был маленький, всего три человека, и дружный. И Женя пришёл. Здесь наверное придётся сделать отступление. А то с моей стороны по свински выглядит – говорю о человеке, а читателя с ним даже и не познакомил. Признаюсь честно, я ещё не достиг того технического и профессионального уровня, что бы достоверно описать внешность человека. Да особо и не стремлюсь. Поэтому мне не суждено стать классиком…

Когда мы познакомились, тогда мне было пятнадцать, мне его представили как «Кису». Погремуха, кличка, погоняло – называйте, как хотите. И очень долго я не знал ни его имени, ни его фамилии. Был он небольшого роста, сантиметров сто семьдесят – сто семьдесят пять, худощавый. Лицо было немного вытянутым и угловатым с праавильными чертами. Нос прямой, губы узкие. Достаточно симпатичное лицо. Сдаётся мне, оно пользовалось успехом у женщин. Плюс необыкновенный ум, плюс феноменальная память, плюс сердце и талант поэта, плюс дар писателя. О памяти я  заговорил не случайно, но об этом в эпизодах позже.
Одевался он как тинейджер. В хорошем смысле этого слова. Одежда пестрая удобная, полуспортивная. Но больше всего мне запомнилась его сумка с лямкой через плечо. Помните, была в моде кислотная культура. Простите мне, если я в чём-то ошибаюсь. Это направление музыки непонятно, а тем более не интересно. То, насколько я помню, было, время расцвета ночных клубов с увлекательной музыкой с примерно таким мотивом:
«-Алё, это начной клуб?
-Нет, это ТЭЦ-
-Опа! Ну нифига себе. Тэц, тэц, тэц, тэц…-»
Причём, насколько я помню молодёжь мало отличала кислотную клубную музыку от группы «Руки Вверх». Но, опять же повторюсь, может я чего-то недопонимаю. Только вот именно в то время, в моду вошли эти сумки с лямкой через плечо. Причём, наверное, особым писком было то что сумка на этой лямки чуть ли не по полу волочилась. Я предпочитал рюкзак с двумя лямками и не особенно обращал внимания на другие сумки да и вообще на сумки, сетки и прочие авоськи. Но у Кисы была именно такая… Это собственно и всё, что я могу вспоинить о его гардеробе. Тёмно синяя сумка. Очень удобная для студента – психолога. Влезали большие тетради и листы А4 с ксерокопиями лекций.
Говорил он всегда тихо, вкрадчиво и немного задумчиво. Причём его картавость не являлась недостатком, а была скореё особенностью, отличавшей его.
И вот этот спокойный голос тихо и незаметно влился в мою жизнь.  В редакции его восприняли на ура, и уже после второго посещения он стал своим в доску. А после третьего наш генеральные директор – девушка по рождению, пригласила его к себе на Новый год. Чему мы удивились в меру своих способностей к удивлению. Я – меньше, Главред – больше.

Когда он приходил, я неизменно корпел над текстом и когда слог не шёл мы неизменно выходили в коридор покурить. Там то проходили занятные беседы, которые стоило бы записать на плёнку. Но не было диктофона, не было плёнки, не было даже ощущения необыкновенности бесед. Начинались они практически из ничего. И когда их зачинщиком был я, то и начинались они с одного слова «бля» и дальше уже следовали все остальные мысли осаждавшие мою голову. Тогда я не замечал одного простого факта, что с этим человеком я мог поговорить о чём угодно, и он с серьёзностью поддержал бы этот разговор. О чём угодно, это не о проблемах и достижениях в постели с блондинкой или брюнеткой, а о совести, жизни, поступках и течениях человеческого бытия. Таких людей я встречал раз два или может три. С остальными начнёшь разговаривать о смысле жизни, а тебе говорят не умничай или будь попроще… Кстати со смысла жизни и нужно было начать это повествование. Именно после этого не высказанного вопроса «в чём смысл жизни» у нас состоялся продолжительный разговор, который оборвался в магазине:
«Женя, ты пиво будешь?»
«Не. Я не пью.»
«Ну хотя бы кефиру?»
«Тем более…»
Я взял себе пива. Мы ещё поторчали возле магазина, пока я делился своими тогда уже пессимистическими взглядами на жизнь. Он, сначала, слушал меня  так, как старший брат слушает причитания младшего. То есть с определённой степенью снисходительности. Но чем больше я углублялся в суть своих мыслеизвержений, тем более заинтересованней становился его взгляд. Наконец он сказал:
«Ты Довлатова читал?»
На что получил отрицательный ответ.
«Завтра принесу»
И он принёс чёрную папку с распечаткой одной из повестей Сергея Довлатова. Позже для меня это стало святой книгой, почти Библией, Кораном и Талмудом. Но тогда я посмотрел на распечатку и даже чего-то пошутил…
«Это на два дня» - сказал Киса.
«Не, старик, я на неделю уезжаю…»
«Ну ладно, тогда на неделю.»
Я действительно уезжал. В неизвестный никому в стране город со странным названием Партизанск. К родителям. Горд периферийный, который  и городом уже давно перестал быть, по численности населения, по образованию и по уровню развития. То есть население копалось в огородах и беспробудно пило сначала водку потом самогонку, а потом «пушистик». Короче – тоска. И радио ловит лишь «Маяк», и по телевизору всего два канала…

Вечером я начал читать. Повесть называлась «Заповедник». Очнулся далеко заполночь. Как будто молотом по голове… Я стоял на балконе и курил сигарету одну за другой. Ни одна книга не приводила меня в такое состояние. Ни одного писателя ни до ни после я не понимал так отчаянно, до глубины души! Никто так не был мне близок как эти чёрные строчки на белых листах формата А4. За неделю я перечитал их несколько раз. Я вникал в каждое предложение, в каждую связку слов. Это было гениально. Пусть только для меня. Пусть филологи, критики и прочая нечисть не считают произведения Довлатова классикой или бессмертным вкладом в культуру. Плевать. Если писатель сумел так зацепить хотя бы одного человека из другой эпохи, практически уже другой страны, культуры и другого времени, то писал он не зря. Восторг мой был непередаваем ни словами, ни звуками, ни жестами. Я был счастлив. Но счастье это было с оттенком грусти. Помните, несчастная любовь и все дела…
И вот через неделю, я уезжал обратно в Город. Собрал сумку, простился с родителями. И всё-таки осталось чувство, что что-то забыл. Оно у меня всегда есть, когда я куда то собираюсь. Но в тот день было особенно сильным. И уже на станции вспомнил про чёрную папку. Возвращаться обратно не хотелось – пять минут до электрички. А автобусы два раза в день. И до следующего – часа три или четыре. А в город жуть как хотелось. Такое ощущение, что я был на каторге и вот меня выпустили на свободу. Да и вообще, уж очень я городской житель. Поэтому ждать лишних десять минут для меня было не в моготу. Что уж говорить о часах… Но, я вернулся.

В Городе я узнал, что Киса погиб. Повесился. Это было шоком. Не знаю как для остальных, но для меня это было сильнейшим шоком. На похоронах было много народу. Больше молодёжи. Мать тихонько плакала. Отец стоял молча с непроницаемым лицом. У гроба рыдала какая то блондинка. Знаете, какая интересная вещь всплывает в моём сознании. Когда кто-то умирает, то все родные и близкие начинают вспоминать всё плохое, что они сделали этому человеку. И чем больше они этого сделали, тем больше они понимают, что мгновений уже не вернуть и не вернуть уже ничего, что всё это так и останется неисправленным, и тогда просыпается стыд и раскаянье и тогда хочется выть. Просто выть или биться головой обо что угодно, лишь бы было потвёрже. Судя по всему, эта блондинка сильно чем-то расстроила Кису накануне.  Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что она душу дьяволу продала бы, лишь бы время обернулось вспять…
Я не поехал ни на кладбище, ни на поминки. Я посмотрел на него молодого, но мёртвого, сделал морду кирпичом и ушёл. А вечером, сидя в офисе и смотря на огни Золотого рога в панораме окна, я напился вдрызг. Я пил с горла, какое то пойло  и плакал. Плакал от того, что только приобрёл понимающего человека и даже не поняв этого потерял. В душе снова воцарилось одиночество. Я понял, когда потерял. Избитая истина, но возвращался к ней в жизни я ещё не раз. Женю похоронили первого апреля. Вот была шутка…

Года три спустя я гулял по Старому Арбату в Москве. Часов десять утра. Было не многолюдно. И из торговцев всякими ненужностями я повстречал только книжную лавку. И почему-то мне вспомнился Довлатов. Продавец – мужчина лет за пятьдесят, посмотрел на меня с удивлением и дал мне три книги из четырёхтомника. И я купил. И они, немного позже, можно сказать спасли мою жизнь, когда я опоздал на свой самолёт и мне пришлось трое суток ночевать в аэропорту в ожидании рейса со свободными местами. Странно это было со стороны. В кармане ни копейки денег, ни родных, ни знакомых в городе за восемь тысяч километров до родной земли. А я сижу на неудобной пластиковой скамейке и громко хохочу проглатывая повести одну за другой. «Зона», «Соло на IBM», «Чемодан», «Встретились, поговорили»… Вот так и мы. Встретились… Поговорили…