По реке, на ладье, с причудливым драконом на носу и щитами на бортах плыл отряд. Воины были совершенно разномастные, и высокие - рыжие, и светловолосые, голубоглазые, и низкие, но кряжистые - черные, как смоль, и раскосые, с глазами темными, как  сажа. Говорили вои между собой на одном певучем языке, хотя между земляками проскакивали совершенно разные наречия. Земляки старались сбиваться в одну кучу, и часто в одном углу кораблика смеялись, а в другом сурово хмурились, не понимая причины смеха. Кораблик скользил по воде, легкий ветер трепал прямой парус. От нечего делать всякая беда случается. Вот и в этот раз пришлось связать, и за борт выкинуть самого драчливого угра. Не давал покоя никому на корабле, успел подраться со всей командой, а последняя выходка так вообще из ряда вон. Разодрался с германцем, сначала тараторил бойко ему в лицо всякое, ругал его медлительность и тупость, петухом подпрыгивал, что б до лица дотянуться, а когда не выдержал германец, так вообще ножом полоснул, и, отскочив, топор схватил. За германца земляки на защиту встали, со скамеек повскакивали, за мечи схватились. А угры, те в углу гуртом сбились и к битве изготовились, копьями ежа сделали. Где уж тут терпеть? Русичи луки выдернули из колчанов, да стрелами бучу успокоить уже хотели, едва на корабле бой не начался. Наказал старшой зачинщиков, германцу всю спину исполосовал кат, чтобы не думал больше в ссоры ввязываться, а угра за борт, чтоб другим не повадно было. Не ватага, а сброд. Набирали ватагу абы как, где придется, да как получится. Кого в Новгороде, кого в Ладоге, кто сам  пришел из Беломорья - из Кеми,  а кто из леса вышел, да на стоянку наткнулся. Не хватает рук укшуйникам. Гибнут часто, из-за жадности, да неумения биться. Всего из ватаги человек десять ветеранов, но те славяне, а остальные - кто во что горазд.

- Вы через пару дней в бой пойдете. Вам спины прикрывать друг другу, а не выи резать и уши грызть. Еще кто драться соберется, следом пойдет, рыб кормить и раков, - развернулся, а в спину шепот слышен, да бурчание. Повернулся, да плетью в недовольное хлебало, чтоб думал, прежде чем бурчать, - понабрал себе воев - бабы да мальчишки. Тьфу, ты, щур меня. Старшой смачно сплюнул за борт, последил полет. Потом спохватился, а вдруг обидел кого, духа какого, или самого водяного. Заплевал через левое плечо, защурился.

На берегу Волхва стоял седой старик в длинной белой одежде, опираясь на посох с замысловатыми письменами. Его длинная, седая до белизны борода, терялась в белизне его рубахи. Старыми узловатыми пальцами старик перебирал знаки на посохе, иногда он чему-то ухмылялся, иногда рассержено что-то шипел. Пальцы с легкостью летали по высохшему дереву посоха, иногда старик чему-то хитро ухмылялся, иногда тихо ругался в бороду. Вот он нашел нужную комбинацию письмен и с нетерпением  уставился на речной простор. Боги не торопились выполнять обещанное, но старик знал, что скоро, совсем скоро, начнется новый поход. Он устало присел на теплый, нагретый высоким северным солнцем камень и прикрыл глаза. Усталость медленно отступала, уходила в сырую землю. Тепло от камня грело старческое тело и наполняло его силой. Веки волхва еще раз вздрогнули, и он впал в транс. Солнце медленно ползло по высокому небосклону и грело старика. Его морщинистое лицо покрытое медным, северным загаром расслабилось, наступил момент умиротворения и общения с природой. Река под ногами нашептывала свои сказы, и легкий ветерок гонял мошкару и трепал волосы. В траве высокой нотой звенели кузнечики и белые бабочки, совсем не боясь старика, кружили вокруг его головы. Одна из них, видать самая смелая, села ему на нос. Старик чихнул, открыл глаза, и, с удивлением, обнаружил кораблик, легко скользящий вниз по реке к Ладоге. Белый парус едва трепетал под ветерком, и течение Волхова неспешно тащило ладью украшенную головой дракона вниз по течению. На палубе сидели или лежали голые по пояс вои, кто спал, кто играл в кости, кто зашивал свою одежку, или правил доспехи.

Волхв отступил в тень деревьев, и с силой воткнул посох в землю. Он следил за легким суденышком, и что-то тихо напевал себе под нос,  то потирая руки, то прихлопывая в ладоши. Странный, завораживающий ритм его песни сплетался с легким шумом ветра в листве и веселым журчанием реки у порогов. В этом году вода высокая, едва видны подводные камни. Немного белеет вода бурунами у самых больших камней, да и только, камни поменьше под водой спрятались. Но рулевой видать из местных, опытный, ближе к берегу берет, там поглубже будет. На корме рядом с кормчим сидел человек с большой копной светло-русых волос и наигрывал грустную мелодию на жалейке. Мелодия вилась над водой, и, от ее звучания, что-то мягкое в душе сжималось в маленький и пушистый комок. Музыкант старательно выводил рулады, и жалейка пела и пела над Волховом, пока ее мелодия не соприкоснулась с напевами старого волхва. Мелодии потянулись и причудливо переплелись между собой, образовав одно целое.

Судно затанцевало в бьющихся о берег водах, закачалось. Кормчий своей огромной мускулистой грудью навалился на руль, даже старому волхву было видно, как вздулись желваки на его щеках и запульсировала вена на шее. Старик зашептал, зашипел громче, стал посохом о землю постукивать. Кораблик немного сбился с пути, его слегка повело в сторону, потащило течением, рулевой гаркнул бойцам. Человек играющий на жалейке отложил ее в сторону и стал помогать рулевому, а вои за весла схватились. Да вот вода им покоя не дает, тащит в другую сторону. Бьются с рекой, да все на месте крутятся, на камни суденышко тащит. На руках мускулы у бойцов вздулись, веслами по камням скоро бить начнут, а корабль все не слушается, все бьется дикой птицей и тащит его в буруны на камни. Поет уже в голос седой волхв, напевает, посохом пристукивает. А в ответ река пенится, и кораблик на месте вертится. Кормчий бесится за рулем, гребцы изо всех сил стараются. На руках мышцы бугрятся, пот течет от напряжения по лицам и грязным телам, оставляя светлые дорожки. Волхв поет все громче и громче, вода реветь стала, стеной встает, кораблик кидает по воде, как соломинку, крутит водоворотом.  Рулевой завертел головой, видать напасть почуял, достал свой меч, и, очертив им круг над головой, закричал, размахивая мечом  в разные стороны ругательства. Кораблик помалу стал двигаться к берегу, усталые гребцы, почуяв слабину, снова навалились на весла и, закусив зубами губы и рыча выгребали к берегу.  Рывками, словно кто-то суденышко рукой удерживает добирались они к берегу. А когда уткнулись носом в высокий берег Волхова, кормчий вязать ладью приказал, да и все быстрее на землю прыгать. Как только вся команда на берегу оказалась, вода успокоилась, а кормчий совсем без сил на землю рухнул. На его огромной шее багряный рубец талисман оставил. Заграй, который жалейкой в пути развлекался, талисман-то с шеи рулевого снять хотел, да запутался тот в волосах, и пока юноша освобождал причудливое сплетение цепей на шее вожака старик, улыбнулся, и поспешил к берегу по едва приметной тропинке, вьющейся среди высокой прибрежной травы. 

Он тихо, как дух, появился у Заграя за спиной, и, положив руку ему на плечо, сказал, - А ну-ка, молодец, дай мне попробовать. Здесь не жалость нужна, а  знания.
- Ой, дедушка, да откуда тебе знать то?- удивился Заграй.
-А вот оттуда и откуда и ведовать, -  ответил ему старик. Он достал из-за пазухи чистую тряпицу, и приказал Заграю намочить ее водицей из реки. Пока тот к воде шел, провел дед рукой надо лбом рулевого, да пошептал что-то тихо, и когда посыльный вернулся с мокрой тряпкой, просто положил ее рулевому на лоб. Через несколько мгновений предводитель сильно вздохнул, и открыл глаза.
-Ох, и сон мне снился, Заграйка, словно по дну пешим иду, - начал рулевой.
-Ой, да Веселин, не говори, едва ты в себя пришел, уже сказки рассказываешь, - откликнулся Заграй.
-А это что за дедка? – Веселин ткнул пальцем в волхва, скромно сидящего у его ног.
-Да кто его знает, тебе помог в себя прийти, да вон, ожег твой излечил. Болит пади? – Заграй ткнул пальцем в красную полосу на шее.
-А ты его пальцем в ожег не тыкай, - старик повернулся и полоснул по Заграю взглядом своих холодных синих глаз, - ненароком себе такое на руку намотаешь.
Заграй отдернул руку, и обтер ее о штаны, - да ладно дедушка, кажешь еще такое.
-А и скажу, так не сбудется,  - повеселел старик и улыбнулся в бороду, повезло вожаку вашему. Вон до Змей-камня не дошли едва. А там вам всем погибель, кто не утоп, тому от змей погибель.
- Каких змей дедушка? – Веселин строго посмотрел старику в глаза. Недобрым взглядом полыхнул.
-А вот нарвешься – узнаешь, и не смотри на меня так, как мышь на крупу, нечего мне глазки строить не невеста чать.
Веселин отвел глаза, нахмурился, - Ох, не простой ты, дед, ох, не простой. И, выхватив свой длинный меч, ткнул, почти порезав горло старику, - а ну, говори, мил человек, кто ты такой, да откуда взялся? Старик спокойно, словно не острый меч, от шеи отвел рукой острие, и наклонив голову на левый бок оценивающе посмотрел на вожака. Потом словно, от мошки отмахнувшись, каким-то своим мыслям спросил, - а скажи мне Мечислав, не с Беломорья ли ты будешь? Не с северов ли?
-С Беломорья,  - отвечал вожак, - да имя мое, откуда тебе ведомо?
-А на лбу большими ведами написано,- ухмыльнулся старик. Заграй схватился за меч, и даже вытянул его на половину из ножен, но рука внезапно остановилась. Заграй изо всех сил тянул меч, но рука дрожала и тряслась, но не слушалась. Меч мелко звенел в ножнах. Ватажники оглядываясь на вожака своего и его подручного, повскакивали с мест, да тоже было за оружие схватились, да только толку что? Никто из них не смог, не то, что стрелу из лука пустить, поднять тот лук, да стрелу из колчана вытащить. Опустил волхв руку свою, над головой поднятую, пальцы расслабил, попадали мечи из рук, да луки, да боевые топоры и копья.
- Я вам добра хочу, не за чем на меня сердится. Не зачем железками махать. Хотел бы смерти вашей, еще у порогов притопил бы, да на камни кинул. Есть к вам дело одно, серьезное. Но об этом после, а пока на ночлег, наверное, пора готовиться, да пойдем, - хлеб соль вам внесу.

Ватажники переглянулись, это когда еще соль да хлеб им выносили. Но потянулись за стариком. А тот быстрой и легкой походкой наверх поспешил. И пока дружина к его логову вышла, уже успел в жилище заскочить, да выбежать им на встречу. В руках у старца действительно был хлеб и соль.  Мечислав, переломив хлеб, щедро ткнул им в солонку, и, глядя в глаза волхву, засунул кусок в рот. Неспешно зажевал, ватага потянулась за ним в след, ломали по кусочку, да в соль тыкались. Нет вражды между переломившими хлеб, да солью союз скрепившими. Вся нечисть от соли бежит, как от серебра и огня очищающего.
-Да, что мы стоим? В ногах правды нет, - заторопился, затараторил старик, - ну, проходите, в жилье мое, давно вас жду-поджидаю. Угощенье с утра приготовил.
- Откуда знать тебе?- снова удивился Мечислав.
-Да река нашептала,- хитро увернулся старик, - а я здесь сижу, мне от нее все-все ведомо.
Ватажники зашли в жилье старца, а удивительно оно было донельзя. В огромном сильном дубе едва заметная дверь, а за дверью огромный зал с полатями и лавками. А на столе, чего только не было – и хлеб, и мед, и хмель, и рыба, и вепрятина.
-Ох, удивляешь ты меня, дедушка, - сказал Мечислав, взглядом окинув богатство, - за что почести такие, да радушие? Ой, не просто ж так?
-Да, не просто! Но, сослужи мне службу ратную, помоги кольцо достать. Ты там со своей дружиной враз мне поможешь, а я что? Старый, да немощный? Только по зауглам шептунов пускать. А с тобой мы Мечиславушка, эх, какая сила.
-Дед, ну-ка погодь, - заупрямился Заграйка, - какое кольцо это?
-Да, вы все равно, туда поход навострили,- старик утер нос рукавом своей рубахи, - так я там сам, когда вы набег учините, подсоблю. А и кольцо найду. Мне оно ведомо, я его из-за моря чую.

Брага да мед захмелили головы молодецкие. Запила ватага, запела. Затянули песни, хором грянули. Заграйка дудку достал, да давай наяривать, ногой притоптывает, балагурит, да пританцовывает. А ватажники - знай выкрутасы ногами выписывают, да по стариковскому дому вытанцовывают. Только Мечислав сидит и не пьет совсем, только для вида кубок ко рту подносит.

В углу снова угры забалабонили, на германцев зыркают, видать старое вспомнили. А что, кому хмель в голову  - тому и злой дух в ребро. Только дед встал, да посмотрел в их угол. Затихли угры, хмель в миг слетел. А старик не просто так, что-то им по-своему сквозь зубы проговорил, да на них плюнул зло. Успокоились угры, да на ночлег собираться стали, да и всем пора честь знать.
- Все, спать пора, ложитесь братцы, - зевнул Мечислав. Сам прикрылся плащем походным, бобром подбитым. А ратникам много ли удобства надо? Где застала ночь, там тебе и кров, и дом. Уснула ватага, только Мечислав в полглаза спит. Все на деда зыркает.
- Что не спится добрый молодец?- присел рядом с ним старик, - а пойдем на воздух, покалякаем.
-Да и пойдем, - поднялся Мечислав, - что тут бока давить, раз не спится.

На небе едва звезды видно, солнце за горизонт недалеко уходит.  По небу зарницы мелькают, да облака сизые плывут. Присели у дуба, комаров звенящих над ушами отгоняли. Смотрят в глаза, открыто, как бойцам положено. Всю душу старик из Мечислава вынул, но и Мечислав увидел старца помыслы. Открылись друг другу, а правдивей правды, что еще найдешь? Закричала ночная птица, заухала. Так и сидели, слушая тихие песни комаров, да ветра легкий шепот в дубраве, да реки вечный шум.