Дорогой четатель! Сразу очинь хочу аговорить условея нашево взаимнаво деалога.
Художесвенное произведенее отличаеца от нехудожесвеннова тем, что в нем есь подтекс,
потому что в нехудожесвенном нет. У меня тоже есь подтекс, но не не везде.
Где есь, я буду абозначать ево галочками или крестиками. Или нет,
лутше в конце ево буду писать сам. Ведь могут неправельно понять и не напечатать,
а могут аштрофовать или вообще посадить в психбольницу, хотя и незашто. А я еще молодой.
А.В.Иванов

Маленький зеленый пригородный поезд Андрей любил. В вагоне было уютно, тепло, отправление и прибытие шло строго по расписанию, добрая бабуля-проводница всегда отрывала билет за полцены. И главное – под стук колес, глядя сквозь толстое стекло, в зависимости от сезона тронутое морозными кружевами или усеянное дождевыми каплями, можно было минуток сорок помечтать.

Мечты случались все больше глобальные, связанные с нежданным овладением гигантской суммой денег, приобретением сверхъестественных физических возможностей и победоносно-эротические. Андрей был еще слишком молод, чтобы делать выводы о степени полезности своих железнодорожных релаксаций. Тогда он еще не знал что мечтать – вредно, не замечал на себе налета инфантильности, который закрепляли и цементировали дрочерские фантазии, вылезающие из его короткого хуеватого детства.

Вагон Андрей покидал – как нырял в холодную воду. От станции до места его «партизанства» в сельской школе оставалось километров семь. Если везло с попуткой – проезжал часть маршрута, иногда пешкодрапом срезал по еле заметным тропинкам через поля и кварталы садов. Рисковал не успеть, но за пять лет опоздал только один раз – проспал свою станцию, пришлось идти через реку, по весеннему, залитому темной водой льду.

Приятней всего на душе было осенью, когда начинал бушевать желто-красно-зеленый вернисаж кленов, берез и тополей. Мелкие лужи затягивал первый робкий, звонко хрустящий ледок, чистый и прозрачный воздух разгонял кровь по сосудам, ярко-синее небо становилось высоким как никогда, еще не до конца ослабевшее солнце отдавало последнее тепло.

Назад уезжал исключительно на попутках. После того как сказал на родительском собрании что: «В седьмом классе вообще нет ни одного нормального ученика», расписание ему составляли так, чтоб нельзя было успеть на дневной автобус. Виноват сам – надо было с первых дней подробно изучить список учащихся, не забыв сопоставить его с фамилией директрисы.

О поимке попуток Андрей знал все. Самое главное – хорошая одежда, никаких грязных сапог, предметов в руках и низко надвинутых шапок. Первая машина ловилась от школы до трассы с указателем: «Хуевка – 1,8км». Открываешь дверь и говоришь: «Подвезете?». Вопрос скорее риторический, если водитель остановился, то обязательно подкинет. Настраиваешься на его волну и беседуешь либо молчишь – это твоя плата за проезд.

Вторая ловля (до сахарного завода) была самой проблемной, автомобили разного калибра шли на скорости, и жечь тормозные колодки никому не хотелось. Приходилось искать место с кариесным асфальтом, где машины волей-неволей притормаживали. В момент, когда водитель снижал скорость, требовалось добрыми, с просящим выражением глазами, заглянуть прямо в честную душу человека за рулем. Крайне важен жест рукой – ни в коем случае не властный, а как бы подчеркивающий все тяготы положения голосующего, демонстрирующий покорность судьбе и вызывающий у водителей желание избавить одинокого путника от всяческих дорожных лишений.

От сахзавода уезжалось значительно легче, особенно осенью, когда сначала шла валом свекла, а потом жом. Текущий и пердящий грузовик с жомом – то еще зрелище, за двадцать минут нахождения в кабине обеспечиваешь себе обонятельное и частично вкусовое сопровождение на весь день. Одежда пропитывается миазмами и благоухает.

Еще пара-тройка пересадок и ты, наконец, дома. Весь путь занимал в среднем около двух часов, хотя бывали и исключения. Однажды в феврале, после педсовета добирался уже в темноте. До завода подкинула вахтовая буханка, повезло. Пока шел к нелепому дольмену-бомбоубежищу, которое лишь отчаянный шутник мог бы назвать автобусной остановкой, понял, что февральский Дед Мороз напрочь распоясался. Порывы влажного от испарений с очистных сооружений ветра добавляли экстрима. После часа безуспешных плясок возле дороги брюки заколели, отвернутые уши шапки обледенели, почему-то заболели плечи и колени, лица Андрей не чувствовал. Зашел в бетонное помещение – тут ветра не было, сел на корточки, прислонился спиной к стене. Снял варежки и как мог, растер щеки. Откуда-то пришло умиротворение, захотелось смежить веки, ставшие вдруг неподъемно тяжелыми…
Что-то толкнулось в бок – над Андреем в свете фар стоял крупный мужчина в распахнутой дубленке:
- Эй, ара, ти живой ище, да?

Люди.
Такие разные, но в дороге всегда отзывчивые.
Отец нищего семейства, дожигающий на рваном ушастом запорожце последние капли бензина. Где-то на полгода он стал неожиданным коллегой Андрея – закрылась нерентабельная малокомплектная школа в соседней деревне и Иван Иваныча определили вести историю. Была у него ужасная степень косоглазия, не хватало пальцев на одной руке – фрезой отрезало. Долго не продержался – сильно дразнили и издевались. Последней каплей стал рисунок в туалете. На рисунке весьма натуралистично изображался активно мастурбирующий Иван Иваныч. Внизу старательно выведена надпись: «Я Иван Иваныч, дрочил-дрочил, дрочил-дрочил, кончил – аж спермой глаза покорежило». Вычислил он потом «художника», попытался избить прямо на уроке – еле-еле замяли конфликт.
Невесть откуда взявшийся в глухой провинции лоснящийся буржуа на респектабельном джипе. Смотрел снисходительно, брызгая слюной, учил жизни – не давал слова вставить. Говорил, что ненавидит школу. По итогам монолога оказался дядей мрачного дебила из восьмого класса. Эта скотина росла с гусями до шести лет, возилась с ними в луже и говорила на их языке. Мутант имел взгляд исподлобья и привычку гадить исподтишка, за что довольно регулярно получал в лаборантской «скворца». Разумеется в педагогических целях, для профилактики.
Водитель старого газона, пьяный настолько, что пришлось сесть за руль вместо него, а потом, по приезду, уговаривать жену не бить лежащего в беспамятстве, облеванного мужа. Долгие уговоры, перешедшие в бурный непродолжительный коитус.

Десятки людей со своими проблемами и радостями, бедами и удачами. Он всегда будет им благодарен. Ни разу за пять лет поездок с него не спросили ни копейки, не попытались оскорбить словом или действием.
Вот только любит Андрей теперь исключительно поезда – пунктуальные и монолитные. Надежные и спокойные оттаиватели души. Транспорт, где рулевой не нуждается в собеседнике …