Пустой желудок не обманешь: второй час ночи, а всё равно не уснуть. Со вздохом встаю, растворяю в остатках водопроводной воды утреннюю порцию сахара, наспех проглатываю свой дозняк и ложусь на две угретые в проминающейся теплоизоляции трубы отопления. Закуриваю, заворачиваюсь в изодранное шерстяное одеяльце и снова пытаюсь заснуть, но из-за выступа стены доносятся бормотанье и взрывы смеха: на сей раз, похоже, страшилками на ночь делятся Рюха с Тунгуской, две подвальные шлюхи, да разномастная ребятня, от девяти до пятнадцати.
.
– Ну и вот. Сажают, значит, этих крыс, штук пятнадцать зараз, в один глубокий стакан... или типа в колодец, – заливается писклявый голосишко. Это, конечно, Ванька, неглупый, отвязный девятилетка. Одного я с ним побаиваюсь: с самого рожденья пацанёнок всё на себе норовит попробовать.
– Их там, эт самое, не кормят-не поят... Ну и вот. Начинают крысы между собой разборочки по понятиям. Съедают сперва молоденьких, слабых самчиков, потом других... Остаётся в конце эдакий боров, который всех зажирает! Ну, его осторожно достают – он такой бешеный, что и люди его боятся... Запускают этого жирдяя в трубу или в подвал, где крыс полно – ну, как у нас... Он там и жрёт всех, а кого не схарчит, просто задавит! Вот он-то и есть, крысиный король. Чо ты трёшь тута, Малява? Двухголовый крыс какой-то, спинкой они срослися... Срать они как, по-твоему, будут?
Компания ржёт и сплёвывает. Вяло хихикают шлюхи.
Брякают ложки в жестяных кружалах.
– Это не страшно – крысы, вона их сколько… – вступает Рюха. - Возются себе, чего там. Некому их бояться. А я вот по малолетке смалодушничала, ага. Конфет мне так захотелось, страсть! А тут Лёшик с компанией, поедем да поедем. Ну, поехала я на ихние посиделки, а он возьми да и проиграй меня в секу.
.
Голос одного из пацанов постарше: почём встала-то?
–Да недорого, тебе зачем? Ну, поцоны меня на хор и поставили, ага. Я ничо такая, моложе была, покрепче... отлежалась немножко, проблевалась, потом возьми да и выколи Лёшику глаз, ага. Вилка там была двузубая, огурцы ей в банке ловили.
Били они меня, поцоны-то, страсть! Потом в лес отвезли, кинули. Осень была – пулю-то пожалели, видать. Чего там, эта дура и сама сдохнет. Ну, полежала я до ночи, потом поползла вдоль обочины. А наутро гляжу, старичок идёт. Испугался меня, обмер весь, а я его – давай обнимать! Выпоил меня травами дедуля, хороший такой, сторожем на кладбище работал. Жила я с ним года четыре... Как с мужем, чего там. Ну, а как помер дедок, его дружки меня оттуда и погнали. Сюда опосля прибилась, к козлам энтим, ага. Всё одно летом уйду я от вас, на юга метнусь. Там, я слышала, всякие миссии благотворительные, возьмут меня, хоть и санитаркой, а всё ж с харчами не пропаду! Армянское радио, да? В Армении с мясом хорошо, без мяса плохо!
А чё тут с вами? Туберкулёз один.
.
Все вздыхают: положим, у Рюхи-то СПИД, но туберкулёза тут боятся поболее, чем СПИДа или сифилиса. Всеобщее убеждение таково: чего СПИД? Поболел-поболел – помер. Сифон, если нос не провален, всё кое-как подлечат. А тэбэцэ - это край: мучат-мучат уколами лет пять, потом всё равно издохнешь.
– Я лучше вам про сфинксов расскажу! – в тишину врывается звонкий голос четырнадцатилетней Даши, Ванькиной сестры и моей любимицы в нашей подвальной среде. Помните девочку из фильма «Когда деревья были большими» – Инна Гулая, кажется... Так вот, Даша – её улучшенная копия, всегда чистенькая, прибранная. Глядя на неё, и я себе не позволяю распускаться.
– Сфинксов подарил нашему царю французский царь, Наполеон Бонапарт, за то, что мы у него войну выиграли. А Бонапарт этих сфинксов в Египте на что-то выменял, у себя держать не захотел – стрёмно ему стало. Вот, значит. Ехали сфинксы по реке, а  корабль потонул. А доставать их спасатели не хотят, боятся: проклятье на сфинксах лежит от страшных египетских жерецов. Жерецы, это которые служат разным богам и при этом астрономию с арифметикой продвигают.
Вот, значит. Царь рассердился, заорал. Всё же вынули сфинксов из воды, поставили на берегу. А на боку у них надписи на жерецовском языке, только прочитать никто не может. Ну, царь позвал двух историков: читайте, говорит! Один прочитал – и с ума сошёл. Второй прочитал – собрал манатки и бежать из Питера куда глаза ходят... В смысле, смотрят. Проклятье, говорит, повисло над городом Петербург! Что такое проклятье?
Ну-у... вот идёшь ты, Ванька, домой, допустим. Знаешь, что не виноват, а бить всё равно будут. Вот это и есть проклятье…
.
Я невесело хмыкаю: толково подмечено. Ванька с Дашей, родные брат с сестрой, месяц назад сбежали из вечного ада истерики пьяной матери и постоянных отцовских побоев.
Голосок Даши взвивается серебряной струной:
– И с тех пор, как пойдёт дождь, сфинксы сразу хмурятся,  перестают улыбаться – правдочки, сама видела! Они ж из пустыни, воду не любят, домой хотят.
А городу от них – живое проклятье…
– Домой все хотят, да не все могут! – это влезает в разговор Люська-Тунгуска. – Я вон три года из запоев не вылазию. Какой тут дом. Бывало, как приступит в очередной раз, дочь с меня  золотишко – долой. Паспорт заберёт, документы на жильё. А я, один хрен, найду себе компашку синяков таких же, да и нажрусь с ними в хлам! И всё донага спущу.
Меня уже и били мои, лечить пытались и запирать... Всё едино. Вот и допилась однажды. Просыпаюсь, а памяти никакой. Детство помню, а как маму звали – забыла... Что дочку рожала, помню, ещё как! Но имя не скажу. И себя назвать не умею. Плакала я – часа три, наверно. Мои эти, синяки-то, в ментовку меня отвели, а там дежурный смеётся: в розыск, говорит, подавайте её – может, кто и отыщет!
Немтырь я теперь. Тунгуска и есть, Люська-Тунгуска...
Эти вон дьяволы прозвали. Говорить не разучилась, и то слава Богу...
Но я уже не слышу её. Наконец-то ночь вступает в свои права.

* * * * * * * *
Цит. по кн.: Ст. Голем, «Везучий, подонок!.. (Lucky M.)» (готовится к печати).