Немного опомнившись от первого шока, сержант открывает рот и выдаёт гениальнейший вопрос: - Вы это тут чево законодательство нарушаете?
- Ты бы сержант мусор с полу подобрал, а потом за кодекс спрашивал, - отвечаю я. – Чёрт те знает, кого в тюрьму сажаете, ведь ты посмотри, это же дети! Как тебе только бесстыдно. Как ты своей седой маме в глаза смотреть будешь, как хлеб в руки возьмёшь? На святыни замахиваетесь сатрапы, мы с соседом будем жаловаться на вашу контору в фонд защиты редких животных. Как же нужно довести человека, если он едва зайдя в камеру, буквально падает в обморок, от вида и запаха сей фата-морганы. Хоть бы детей постыдился, добавляю я, показывая взглядом на здоровенных охранников.

Вижу напряжённый взгляд Стёпы, в этом взгляде ясно обозначено, что пизжу я чересчур много, но остановиться к великому сожалению уже не могу и добавляю, как выясняется позже последнюю каплю на алтарь терпения тюремщиков. – Ну, ведь хорошие парни, небось, не от пидараски родились, а от мамы, почти наверняка в своё время ПТУ закончили. Эх вы, дети Магадана!

От первых ударов резиновых дубинок я с грехом пополам отмахнулся, дальше помню частично, да и то, сквозь красную пелену. Удары на меня сыплются, как из рога изобилия. Я их отражаю, в ответ, нет, не наношу, конечно, но блокирую жёстко, с подшагом, с выплеском. Если кто-нибудь из читателей знает, что такое блок-удар, да ещё и с выплеском, объясните второй половине, а я буду врать дальше. Итак, удары, удары и ещё раз удары! Ломается дубинка, трещат связки и кости. Наконец один из ПТУшников изловчившись, всё же попадает в мой нежный и легко ранимый затылок и наступает спасительное ничто!

Спиральные рукава, туманности, звёздные скопления. О великий космос, где я?! Выплываю из небытия медленно и очень осторожно, практически на ощупь. Грязный, мерзко побеленный потолок, тусклый свет и вдруг вода, очень много воды. Она всюду, сверху, снизу, со всех сторон. Я захлёбываюсь, задыхаюсь, хватит уже, где вы видели у меня жабры? Наконец полностью осознав реальность, и ощутив себя и своё тело, я понимаю, меня отливают из шланга. Ну, ёбтваю же мать! Было, всё это уже было, повторяетесь господа палачи.

Надо мной склоняется жизнерадостное, широкое как блин лицо с узкими прорезями глаз. Казах что ли? – Ну, что братка, очухался? Не хорошо драться с военными, совсем не хорошо. Могли и к цыганам в камеру бросить. У нас тут как раз пол табора под следствием отдыхают.
Силюсь ответить, но из пересохшей глотки лезет только змеиное шипение. Наконец вдоволь прохрюкавшись говорю этому милому и доброжелательному человеку: - А не пошёл бы ты на хуй военный! А лучше езжай домой, без тебя в Алматы ишаков ебать некому!

И снова туманности, пульсары, квазары… Долог путь из себя к себе, особенно если путеводная нить нарушена, а то и вовсе порвана куском резинового шланга сечением в полтора дюйма.

Снова выплываю из спасительного забвения и тут же получаю сильнейший удар по нервной системе. Болит всё тело. Руки и ноги не слушаются призывов мозга к действию. Пытаюсь встать, но хуй там, мимо! Сильнейшая боль в рёбрах, ну, слава богу, всё-таки сломали. Нет, чтобы сразу, а то всё вокруг да около.

Из тумана сотканного болевым шоком выплывают руки, две, четыре. Меня вздымают в вертикальное положение и опять, куда то тащат. От дружеских объятий конвоиров опять, на несколько секунд теряю сознание. Въезжаю уже в кабинете. Что за кабинет, чей?

Я полулежу в просторном кожаном кресле. Передо мной стол, обычный канцелярский стол, с обычным же набором юного бюрократа. Бумаги, степлер, стакан с авторучками и карандашами, бутылочка с клеем. За столом, развалившись и усиленно точа лезвием, карандаш сидит существо, которое не могу не описать более подробно.

Итак, по внешнему виду мужик, в возрасте сорока или около того лет. Исходя из того, что сидя эта хуйня ниже меня на голову делаю вывод, что росту в нём примерно метра полтора, не более. Махонькая, с мой кулак головёнка выскоблена на манер биллиардного шара. По бокам этой сверкающей сферы, каким то мастером вольнодумцем прикреплены  острые, звериные ушки, обрамлённые тёплым на взгляд золотым пушком. Силюсь вспомнить, где же я видел это гнойное образование. Есть, да это же гоблин Подлиза, из какого то давнишнего мультика. Погоны старшего прапорщика и важный, начальственный вид говорят если не обо всём, то уж всяко о многом.

- Ну, что Евгений Владимирович, как вам наше гостеприимство? Как здоровьишко, жалобы есть? Может вам бумагу и ручку подать?
Юродствует сука? Да нет, вроде всё по правде.
- Что мне инкриминируют товарищ знаменосец, за что задержали, чем можете объяснить побои?
- Ну, что вы, Евгений Владимирович, да кто же это осмелился вас бить, да я их в порошок сотру, на параше погублю молодость ихнюю.
Нет, всё-таки глумится сука, но осторожничает и всячески скрывает это. Стало быть, ребята ночь тоже не спали, а значит, дело близится к финалу.

А гоблин-знаменосец вдруг открывает тумбочку и достаёт из неё бутылку дешёвого коньяка и палку сервелата. – Давайте-ка Евгений Владимирович, не будем грузить собеседника вопросами, на которые ответ находится в другом здании и в другом кабинете. Не проще ли выпить и закусить по-русски, да и забыть всю эту эпопею, как дурной сон?

При этих словах «гоблин» наливает мне полный стакан коньяка и протягивает отрезанный пластик колбасы. Единым махом, ни мало не беспокоясь о последствиях, выпиваю спиртное и на манер Соколова занюхиваю рукавом. На вопрошающий взгляд тюремщика гордо отвечаю: - После первой не закусываю.

В это время звонит телефон. Хозяин кабинета хватает трубку и вдруг нежно и с беспримерным подобострастием воркует: - Да Андрей Григорьевич, сию секунду, будет исполнено. Аккуратно, как новорожденного младенца кладёт трубку обратно на рычаги и говорит мне: - Ну, вот и всё, отмаялись, пойдёмте на выход уважаемый!

Опять коридоры, многочисленные двери и посты. Меня с сопровождающим пропускают без лишних вопросов и задержек. Вот и последний рубеж, ещё одна дверь и … желанная свобода! А на улице то оказывается солнышко, воздух и ветер. Полной грудью вдыхаю эту благодать, Этот солнечный ветер свободы, закашливаюсь. Сзади слышу маленький гоблинский голосок, - С вызволением вас Евгений Владимирович. А пистолетик вам выдадут в Разрешительном отделе, по месту регистрации.

Не глядя, сплёвываю через плечо и шагаю к асфальтированной площадке перед зданием тюрьмы. На площадке стоят вряд шесть автомобилей всех мастей. Синхронно, как в бандитском кино открываются дверцы и мне навстречу устремляются наши пацаны. На мордах непритворная радость и улыбки. Из плотного кольца «нукеров» выходит, причина моих злоключений и радостно раскинув руки, в приветствии говорит мне: - Ну, с почином тебя «Старый»!

15.04.07г.  Е.Староверов.