Провода гудят под ветром. Натягиваются. Дрожат.

Ветер холодный. На улице – плюс пять градусов.

Желтый свет от фонарей падает наискосок. И шуршат на земле желтые листья. Я не люблю осень, не люблю проклятый нудный дождь, который идет здесь каждую ночь. Всё время.

Я сижу на лавочке и развлекаюсь: сплевываю шелуху от семечек на асфальт. Поблизости суетятся воробьи. Склевывают пустые кожурки. Мелкие наглые твари.

– Пшли! – пихаю воробьев ногой. – Ничего вам не дам, понятно?
Встаю, высыпаю семечки в урну, засовываю руки в карманы. Я не люблю семечки.
Ледяной ветер забирается за воротник, заставляет ёжиться.

– Апчхи! – я чихаю, размазываю по лицу сопли. Мерзкая осень. Скоро – смотрю на часы – придет ночь, а вместе с ней – дождь. Он примется стучать по крыше, течь по стеклу грязными струйками, просачиваться сквозь трещины в потолке и капать в загодя подставленное ведро.

Сначала звук будет громким, очень громким. Бац! – тяжелые мутные капли, одна за другой станут шлепаться о жестяное дно. Потом звук притихнет, изменит тональность. Бульк, бульк, словно пузыри кто пускает. Чертово ведро придется выносить раз пять: оно слишком быстро заполняется.

В соседнем квартале начинают гаснуть фонари, значит, вечер кончился. Пора идти в дом. Я не спешу. Ворошу мокрые, не успевающие высохнуть за день листья. Думаю: почему? Никогда не перестаю задавать себе этот вопрос. Фонарь над головой гаснет.

Темнота.

Продвигаюсь на ощупь к входной двери. Налетаю на урну, она со скрежетом опрокидывается, придавив мне ногу. Мусор вываливается на склизкие листья. Сволочные воробьи (да, их возбужденное чириканье хорошо слышно) жадно возятся на земле, клюют семечки. Мои семечки. Пусть я их и не люблю.

– Ну что за гадство! – ору я. В досаде пинаю урну. Получи! Н-на! Хотел бы я встретить того, кто подстроил всю эту хренотень. Я бы объяснил ублюдку, что осень – не самое подходящее время года. И я отнюдь не разделяю восторги моей бывшей девушки насчет "прекрасной поры", которая, как сказал поэт, – "очей очарованье". А Катька бы – подтвердила. Жаль, она уже не сможет это сделать.

Кап – раздается шорох. Кап, кап. Поднимаю голову. Холодные капли на лице похожи на слёзы. Я не плачу. Теперь. Я и раньше не плакал.

– Да пошли вы все, – говорю я, нашаривая ручку двери.

Кап – частит за спиной. Кап, кап, кап.

Начинается дождь.

* * *

Город большой, унылый и опасный. В чем таится опасность, я не знаю. Но надо быть готовым ко всему. Ржавая арматурина в руке совсем не похожа на меч доблестного рыцаря, зато придает уверенность. В чем? Я не знаю…

Как же меня угораздило? – пытаюсь сообразить и не нахожу ответ. Голова трещит, во рту горький металлический вкус – будто свинца нажрался. Зубы стучат: холодно. Тонкий свитерок, джинсы, летние сандалии – плохая защита от осенней непогоды. Особенно сандалии, я уже оступился, черпанул воды из лужи. И мокрый носок неприятно липнет к коже.

– Какого дьявола?! – надрываюсь я. – Почему осень? Вчера было лето!

Никто не отвечает. Тихо, удивительно тихо вокруг.

Иду по улице; мрачные панельные дома провожают меня взглядом темных окон. Людей нет. Одинокие тополя с куцыми, словно обрубленными кронами тревожно шелестят на ветру. Желто-бурые листочки на ветках то и дело срываются, планируют вниз – на грязный асфальт. Ветер гонит листья по мостовой, сбивает в кучи. Вдоль бордюров по обе стороны проезжей части их скопилось довольно много. В воздухе разлит сладковатый, гнилостный запах прели и разложения.

Я шумно, с присвистом дышу. Близоруко щурюсь, всматриваясь в окна – тюль, занавески, цветочки, сохнущее на балконах бельё.

– Эй, есть кто-нибудь? – слабо бормочу. – Это шутка? Она не смешная.

Ребристый пруток оставляет на взмокших ладонях ржавые разводы. Сердце частит, живот противно ноет; я обвожу языком пересохшие губы – мне страшно. Я не понимаю, как очутился тут. Почему? Что это за место? Помню только, что сильно напился вчера, поругавшись с Катькиной мамой и… лег спать. Да. Проснулся уже здесь.

* * *

Я иду в магазин. Одеваюсь, беру пакет. Помню, раньше, в первые дни, таскался с рюкзаком. Волочил на горбу целую кучу продуктов. Затем уяснил – ни к чему. Вот минералку можно захватить, бутылок шесть. Если ночью захочется пить, а ведь обязательно захочется – замаешься с ведром взад-вперед бегать, выплескивать, – минералка ой как пригодится.

Выхожу на лестничную клетку, двери соседних квартир еле угадываются. Зыбкие, нечеткие контуры; синяя краска стен мешается с грязно-белой известкой потолка. Ну разумеется, снаружи-то неизвестный мастер постарался, воспроизвел всё в точности. Окна, цветы на подоконниках…
А внутри – напортачил. Тяп-ляп на скорую руку. Коз-зел.

Ну, магазин, это отдельная тема. Хорошо вышел, и предъявить-то нечего. Но вот квартирка моя на втором этаже… Кособокие стол и стулья. Визгливая кровать с тонким матрасом и жесткими пружинами. Тяжелые, болотного цвета шторы. Спасибо хоть не из брезента. Тьфу! – сплевываю в сердцах, пинком открываю дверь подъезда. Воробьи (вот чмырёныши!) всё еще копошатся возле перевернутой урны. Интересно, птицы те же, вчерашние? Или другие?

– Чтоб вы сдохли! – приветствую я пернатых тварей.

Они оголтело чирикают в ответ, наверно, желают, того же самого.

И я мечтаю о ружье, тяжелом, гладкоствольном. Об охотничьей берданке. С патронами, заряженными картечью. О громком звуке выстрела. Ба-бах! – дробь ударит из ствола, рассыплется веером. Приклад толкнет в плечо, и в воздухе закружатся серые перья. Ветер подхватит их, понесет в игривом танце. Перьев будет много, очень много, они повалят, будто из вспоротой подушки, а капельки крови расцветут на желтых листьях ярко-алыми точками.

Мечты, мечты… Наверное, Город тоже чья-то мечта. Глупая, идиотская мечта об осени. Но причем тут я?!

– Кыш! – вызверяюсь на воробьев. – Паскудники!

Они улетают.

До магазина метров триста. Мимо детской площадки с грибками песочниц и сломанными качелями, мимо рюмочной на углу, кстати, весьма похожа. Но одной детали не хватает, самой важной – запаха. Паров, мать-перемать, алкогольных да пьяных, дышащих перегаром голосов. Мимо автобусной остановки; на фонарном столбе болтается замызганная табличка – "Маршрут № 2, 11, 17, 49".

– Эй, шеф, – криво ухмыляюсь. – Покатаемся? Я хочу уехать отсюда на хрен и никогда-никогда не возвращаться.

Светофор горит красным, запрещающим светом, я нарочито медленно перехожу дорогу. Ну, где вы, машины? Какого рожна мигает эта кретинская штука? Красный, желтый, зеленый. Да хоть фиолетовый! Автомобилей-то нет.

Магазин на той, противоположной стороне. В витринах отражается утреннее солнце; пошлые рисунки на стеклах – булочки, молоко, мясо, овощи – как всегда раздражают. Еда здесь только консервированная. Ладно, не привыкать, один фиг готовить не умею.

Хихикаю: да если б и умел? Газовой плиты дома нет. Еще в магазине можно разжиться одеждой; мне чертовски повезло, что тогда я наткнулся на него, всего лишь час поблуждав по Городу.

Замерзший, голодный, с мокрыми ногами. Есть в жизни счастье, подумал я, решительно сжимая в руке арматуру и приготовившись разбить витрину. Ха-ха, дверь оказалось открытой. Да, в тот день я наелся от пуза, а потом заснул в подсобке на мягких пыльных мешках. Довольный, будто кот, сожравший банку сметаны.

Оказывается, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливым не обязательно быть миллионером. Достаточно набить брюхо, одеться потеплее и крепко выспаться.

* * *

Не возьмусь утверждать, что моя квартира – одна такая. Но в этом районе – таки да. Я всё тут облазил. Домик, конечно, неказистый, двухэтажный, зато крепкий. Повезло, короче. Чисто случайно ее обнаружил, а то до сих пор жил бы в магазине. Неудобно там, да и большой он; а по ночам страшновато бывало: звуки всякие, шумы, скрипы. Дождь за стеклом – бам, бам, словно рота по плацу шагает. В квартире – тише, в квартире – занавески, можно укутаться одеялом с головой и представить, что ничего этого нет – дождя, Города, одиночества.

Ой, плохо мне было, ой, хреново в первые-то дни. Тыкался слепым щенком: туда, сюда.

Люди, где вы?! Ответьте! Обвык позднее. Сейчас даже смешно. Вспоминаю: бледный, всклокоченный, пруток где-то ржавый подобрал. Иду, озираюсь по сторонам, страшно до чертиков. И ни фига не понимаю. Впрочем, и теперь – не понимаю. Знаю – что, где, как. Не могу уразуметь – зачем?

Кто ты, Город? Что ты? Откуда? Где твой хозяин? Или ты сам по себе?

Я тоже хочу быть сам по себе. Давай так, ты в одну сторону, я – в другую. Я не нужен тебе, а ты – мне. Разбежимся? Гуд бай, будь здоров, не кашляй. Гуляй под руку с осенью, не возражаю, но верни меня в лето. Видишь? – я ложусь спать, закрываю глаза. Это только сон, правда? Пусть холодная дождливая ночь станет последней, станет мостом – из осени в лето.

Я прикрываю веки. Сплю. Продолжая надеяться в глубине души.

Но в самом глубоком, потаенном ее уголке дремлет глухое разочарование завтрашнего утра.

Я знаю. Я много-много дней играю в эту игру.

Однако человек, сказавший "Надежда, это та сука, которая умирает последней", весьма мне симпатичен.
Прорвемся. Главное – не сдаваться.