Июль 1980 года в Москве выдался жарким. Душное марево дрожало над асфальтом улочек старого Тушино. Мы тогда еще не знали, что, оказывается, правильно нужно говорить «старого ТушинА» и по старинке называли свой район так, это делали наши деды и бабки, слыхом не слыхивавшие о том, что географические названия, оканчивающиеся на «О», - склоняются.

По сравнению с обычным летом, город казался вымершим. Олимпиада. Школьников, алкоголиков, тунеядцев – выгнали из города. Простых трудящихся – выперли в отпуск. Чем коммунистической партии не угодили школьники – непонятно. Может, думали, что мы у гостей Олимпиады бубль гум клянчить будем.
В общем, по странному стечению обстоятельств, я, семилетний, остался в Москве один. Ну, не совсем один конечно. С бабушкой. Нет, в городе однозначно ещё находились разные жители, хоть и в значительно меньшем, чем обычно, количестве. Милиционеры, опять же. В белых рубашках.

Но сверстников моих  кварталов на десять вокруг – никого. А десять кварталов в 7 лет – считай вся планета. Я – единственный мальчик на Земле!
Скука – смертная. Ни тебе на канал сходить искупаться, ни пух тополиный пожечь, ни слазить по вечным ремонтным лесам  Тушинских бань, по-подглядывать за голыми тётьками, ни шифер в костре поподзрывать, ни карбид пожечь, ни дымовушки. Ничего. Чисто теоретически, всё это можно было делать и одному. Но – страшно и скучно. Как ни крути, а в компании  «гулять» - веселее.

И вот – сижу я себе на диване. Один. Телевизор смотрю про штангистов, как они, пукая и кряхтя, за олимпийское золото борются. Бабушка в магазин пошла. Молока купить, внучку кашу варить. Манную. На жаре. Эххх.

А диван такой интересный. С зелёными подушками, обтянутыми эдакой фактурной тканью, с огурцами выпуклыми, какие теперь на банданах рисуют. Подушки упругие такие. Как ни скручивай – все равно тут же обратно выпрямляются. И такая меня тоска взяла, что решил я их исследовать и установить, что же там внутри такое упругое находится. Взял с трельяжа бабушкины маникюрные ножницы, да и вспорол одну подушку. Тю… Всего-то - поролон. И во второй – то же самое. Полнейшее разочарование. Однако, что ж теперь делать? Бабуля вот-вот должна вернуться, а тут внук из дивана анатомический театр устроил. Чревато локальной Хиросимой.

Прикрыл я наскоро подушкины раны фотографиями из бабушкиного альбома и сел в прихожей на свою «Бабочку». Мне конечно уже очень хотелось «Орлёнка», но родители что-то тянули, и приходилось «доезживать» на этом тёмно-зелёном чуде. Почти как у взрослых – боковые колёса давно откручены, основные – толстые, надувные, на заднем крыле – маленький багажник…
И вот, сижу я в полутёмной прихожей, бабушку поджидаю. Только дверь приоткрылась, я мимо неё – шмыг!
-Я гулять! - кричу.
И – скорее, на улицу, мимо «немецких» трёхэтажек, во двор ближайшей поликлиники. Там на велике гонять удобнее всего – недавно асфальт новый положили. Ровный, без трещин ещё.
Там-то я и встретил Серёгу.
Сила – так его все во дворе звали. Потому что Силаков фамилия. И потому, что всех сверстников на голову выше. Что уж тут про меня говорить. Я-то на два года младше.
Вообще, компания сверстников у нас во дворе была весёлая и довольно дружная. И каждый отличался каким-нибудь умением или имением, за которое его во дворе уважали.
Лёха Кабан, например, мог, объевшись сливой, вывести на стене струёй жидкого кала букву К, свой, как он говорил,  «ыныциал».

Дрюня мог почти до земли вывесить из носа соплю, втянуть её обратно, и так раз пять – шесть.
Зёра делал классные бомбочки из закрепителя с перекисью и дымовушки из мыльниц. И карбиду у него было просто завались.
У Костика была самая классная коллекция машинок. Но, после того, как я нечаянно запихнул оладью с яблоком внутрь какой-то его коллекционной редкости, мы с ним не очень дружили.

А я отливал из старых аккумуляторных переборок пистолеты. Конечно, на пистолеты они были похожи мало, но были достаточно увесистыми и всё равно ни у кого лучше не получались. Ещё у меня была ворона. Недолго, около месяца. Улетела потом куда-то или бабушка её выкинула, не знаю. Зато ко мне все приходили в гости – на ворону посмотреть.
А вот Сила был совсем из другой компании – старших мальчишек. Не сказать, чтоб они нас гоняли или ещё что – но держались мы от них на расстоянии. На всякий случай.
Подъехал он ко мне на своём «Орлёнке», дорогу перегородил. Видать, и ему скучно. И его знакомые все из города уехали.
- Привет, - говорит. – Давай вместе покатаемся.
От чего ж не покататься. Только куда там моей «Бабочке»… Сила быстрее меня чуть не в два раза едет. Покатались мы так немного…
А потом – ещё немного…
Надоело это ему – вроде как вместе катаемся, а всё равно он один всё время едет. Не успеваю я за ним. Развернулся Серёга, подъезжает ко мне.
- Хочешь, я тебе покажу, как без рук ездить умею?
Конечно, хочу. Интересно же.
И вот он мимо меня давай разъезжать – то одну руку уберет от руля, то другую. А потом – вообще без рук поехал. Здорово!  Но, видимо, не часто Сила без рук ездил. Не рассчитал он и, перескочив бордюр, с размаху влетел в березу.
- Вот это я ёбнулся! – вставая и почёсывая шишку на лбу, заявил Серёга.
- Ты - что? – удивился я.
- Ёбнулся, что. Больно.
- А как это – ёбнулся?
- Ну, ударился сильно. Ты что, не слышал никогда?
- Неа.
- Так взрослые говорят. Ну, как бы, на своём языке. На матном.
- Здорово.

Слово действительно было для меня новым. Необычным. Взрослым. Ёбнулся.
Охота кататься дальше у Силы почему-то пропала, и он отправился домой.
Я бесцельно пошатался по кварталу, нашёл две бутылки из-под пива, сдал их в буфет  Тушинской бани (там, несмотря на пятницу, скучала тётя Галя, мама Костика), выпил  тёплого «Байкала», сдал бутылку, и, икая от  газировки, поехал домой. К бабушке.
Детская память короткая, про диван и подушки я конечно уже забыл. Бабуля, как опытный стратег, пропустила меня в квартиру и только потом зашла в тыл, отрезая пути к отступлению. В руке – армейский ремень, оставшийся от деда, которого я видел только на фотографиях, - очень честный, положительный, добрейшей души человек, жаль, что так рано умер и вообще… Аааа! Больно-то как! Прямо пряжкой по спине!
От боли и обиды я прям весь затрясся, немного присел, будто хотел подпрыгнуть и, замахиваясь на бабку кулаком, заорал:
- Ты чего??? Больно же! За что? Сейчас как ЁБНУ!
Сам не пойму, почему у меня вырвалось это слово. И ведь склонил его сразу правильно. Ёбну.
У бабули открылся рот и опустились руки. Открывая и закрывая рот, она проследовала в кухню и большими глотками выпила там стакан воды. Я, на всякий случай потихоньку отступал в сторону входной двери.
- Сейчас мы посмотрим, кто кому ёбнет. – услышал я из кухни очень спокойный бабушкин голос.

Я уже дёргал ручку двери, когда она опять показалась в прихожей. Бесполезно. Ключ – в кармане её байкового халата. Из всего бабушкиного вида, я сделал вывод, что дела мои плохи, как никогда.
Но тут спасительно зазвонил висевший в прихожей телефон. Бабушка взяла трубку, недолго послушала кого-то на том конце провода, опустилась на стоящую здесь же табуретку и заплакала.
25 июля 1980 года. Умер Высоцкий.