В шесть утра мне дико захотелось жрать. Ваще, думал, если щас не поем, то умру. Леха и Серый смотрели вторых «Клерков» и ржали. Я носки с ботинками надел, стою посреди комнаты и думаю: чо я хотел сделать-то? А у самого рожа кривая, и весело до пиздецов. И на экране какой-то жиртрест ослика ебет. Засмотрелся, еле вспомнил, чо хотел.
    Прошел под арку и налево, там у нас опорный пункт охраны порядка и сразу за ним хачмаркет «24 часа». Почему хачмаркет? Ну, потому, что хозяин магазина — хач, жирный такой нерусский дядька, носатый, волосы курчавые с проседью. В этот раз у кассы сидел его племяш, молодой такой хачик. Я бы даже сказал, симпатичный. Самец такой.
    Я на него уставился, он на меня тоже. Встает. Высокий, выше меня сантиметров на десять. Мышца вздулась под футболкой, хуе-мае. Ждет.
    А я забыл, зачем пришел. Смотрю тупо на полки, на него, на витрину с колбасами, на морозильник с пиццей и пельменями. Здоровый такой парень. Сильный, наверное. У меня даже чо-та в груди екнуло. Я когда смотрю на такого здоровенного хачину, почему-то всегда представляю, как он меня будет бить. Почему — не знаю.
    Он уставился на мои ботинки. Ботинки как ботинки. Английские, на меху. Из матухи последнее на эти мартинсы вытянул. У хачика глаза большие, карие, с длинными пушистыми ресницами, а веки коричневые, как будто тенями накрасился.
Он зевает:
— Ну, что брать будем?
Я:
— Не, просто смотрю. Еще не решил.
    Он:
— Ну, когда определишься, тогда и приходи.
    Я:
— Твое-то какое сраное дело? Я тут живу, блять. Прихожу когда хочу.
    Он молча садится, достает из-под прилавка журнал с полуголыми бабами. Типа читает.
    Я прикидываю, что бы мне купить.
    Этот на меня глаза поднял, принюхался. Понял, говнюк. Ну и что, блять? Ну, подумаешь, завис я в его хачином магазине. Мы друг другу не мешаем. Не помню, сколько там простоял.
    Потом дверь отлетела, колокольчик грохнул. Баба входит. От нее холодом тянет, щеки красные. Веки в черной обводке. Бабе лет тридцать, пьяная шопесдец. Но, кстати, одета не как алкоголичка. Приличная такая синяя дубленочка, из швов клочки меха торчат — это у них щас модно. Волосы почти белые, морда загорелая — наверное, в солярий каждый день ходит. И пахнет от нее какими-то духами явно не за двести рублей.
    По ее лицу мутными каплями стекает вода. Она сморкается, на платке остается коричневый след. Разглядывает платок и шмыгает носом.
    Хачик листает свой порножурнал.
    Баба шлепает пятихатку в пластиковое блюдечко для денег:
— А дайте, пожалуйста, московский коньяк.
    Хачик, не поднимая глаз, отвечает:
— До семи утра не продаем.
    У бабы изо рта воняет спиртом и кислятиной. А хачик трезвый. Рыло воротит. Мог бы продать — кто ему запретит? Кто там будет проверять — продал, не продал? Вообще дурацкий закон, это постаралось наше законодательное собрание, из-за него одни неприятности. От нашего округа туда уже второй раз никого не выбрали, так им и надо. То запретили пиво пить на улице, то алкоголь продавать с одиннадцати до семи. Крепостью выше 15 градусов. Какая разница, со скольки до скольки человек хочет нажраться? Совсем охуели. Если бы Путин разогнал эти законодательные собрания, лично я был бы счастлив. И не орал бы, что Москва притесняет регионы.
    Баба бычит:
— Ты чо, совсем, да? Чо те, жалко бутылку коньяка продать? Мне что, еще час ждать, что ли?
Хачик продолжает разглядывать журнал.
    Она перегибается через прилавок:
— Типа мачо, да? Приехал трахать русских девок? Ты, блять, вчера приперся из своего кишлака и думаешь, что тебе дадут?.. Пизды тебе дадут!
    У хачика подрагивает колено.
— Ну чо ты как говна в рот набрал? Ты сначала русский выучи, а потом в Россию едь. Ишак, бля. — Баба покачивается на высоких каблуках. Прилавок едет под тяжестью ее тела. — Грузаков уже выслали, скоро и вас тут не будет, понял?
    Хачик еле слышно отвечает:
— Вы и так пьяная. Вам уже хватит.
— Чо ты сказал?!
    Он бросает журнал и уходит.
    Баба поворачивается ко мне:
— Спустился с гор и думает, что неотразимый, да? Они русских женщин проститутками считают. У них у самих бабы усатые, зато честные женщины. Видел, как он на меня пялился?
    Чего она ждет, эта дура? Я хочу жрать. Из-за нее продавец ушел.
    Баба топчется еще некоторое время, размазывая по полу грязную воду. Поворачивается и уходит, хлопнув дверью.
    Хачик выглядывает в зал:
— Ну, что брать будем?
    И в этот момент я соображаю, что у меня нет денег.
— Под это дело есть хочется, да? — Он улыбается. — Хочешь, чаю попьем? Я чайник поставил, пошли. — Он откидывает доску прилавка.
    Меня тут же клинит, и я выбегаю на улицу, под дождь. На Садовой сел у памятника ополченцам, думаю: «Во я дурак! Я же жрать хотел. Ну, пиздец». Не съест же меня этот черный. Ему там скучно ночью работать, вот и позвал. Просто чаю попить.

    А мне так хочется жрать, это пиздец просто. Вернулся домой, там соседка уже проснулась, попросил вчерашнюю гречку. Она говорит: «Ну, жри, поросенок». В другое время я бы ей за такие слова ебальник разбил, а тут взял, и ничего, сожрал.
Что характерно, меня уже попустило. И чо-та так грустно стало. За окнами уже день, а все равно темно, серо как-то. Ненавижу этот город: летом ночи серые, а зимой — дни. Эти двое уже свалили к себе, фильмы я все пересмотрел, послушать нечего, да и неохота. И выпить нечего, и жрать опять нечего. По телику крутят какое-то говно. В общем, все как всегда. Даже дрочить неохота. В другое время я бы подрочил, конечно, раз матухи дома нет. Думаю: надо еще покурить. Всю комнату обыскал, денег не нашел. То ли мамаша их в другое место перепрятала, то ли эти двое без меня откопали и себе взяли.
Поиграл часа два по сети в «Золотую бутсу», там тоже обломался. Сижу злой, трезвый и голодный. Все, нахуй! В пизду такую жизнь.
Пошел к Серому. Говорю: «Дай в долг». Не, нихуя не дал. Еще и постебался, будто я пришел милостыню просить. Это при том, что они всегда у меня курят — их мамаши постоянно дома торчат. Если бы не я, им бы пришлось на чердаках тусить.
Ладно, Серый. Хуй с тобой, золотая рыбка. Я пошел прямо к Сцаиду.
— Дядь Саид, дайте в долг.
    Он лыбится:
— Ты сначала за прошлый раз отдай.
    Ему самому лет пятьдесят, тощий такой, низенький таджик, официально работает грузчиком на Сенном рынке. Рожа добрая, по виду не скажешь, что наркотой торгует. И говорит добрым таким голосом, как будто сынка учит уму-разуму.
— Ну, дядь Саид! Я сегодня вечером все отдам. Я же всегда отдаю.
— Все, все, иди, тебе много вредно. Тебе вообще курить еще рано. В школу бы лучше сходил.
    Тут его мелкая с кухни позвала, внучка, наверное. У него там целый выводок этих детенышей. Ну, и захлопнул дверь перед моим носом.
    
Падла Сцаид. Главное, что меня бесит, они никогда не выходят из себя. Ты на говно изойдешь, а они будут смотреть тебе в глаза и улыбаться. Нет, меня бесит даже не это. Они продают — ты покупаешь. По-другому не бывает. Сенной рынок держат черные, в Апрашке черные, магазины вокруг принадлежат черным. Даже в парикмахерской хозяин — азер. По-моему, он еще и пидор, у него там одни мужики работают.
Они тебе продают гнилые фрукты, теплое пиво, просроченную колбасу, китайские шмотки — а ты покупаешь. Даже не потому, что у них дешевле — там уже давно не дешевле. Просто потому, что больше негде. И не у кого. Даже если ты приходишь в магазин, где все продавцы русские, там либо хозяин азер, либо товар закуплен на том же самом оптовом рынке, у азеров.
Хотя нет, чо я пизжу, есть нормальные магазины для белых людей, с тележками, длинными рядами стеллажей и кучей охранников. Там можно расплатиться кредиткой и оплатить услуги сети МТС. Почему я не хожу туда — загадка.
Грузчиками нанимают черных, дворниками — черных, строителями — черных. Русский не стал бы вкалывать за такой мизер, а они станут. Таджик не пойдет в ночной клуб, не будет снимать квартиру для себя одного, не купит себе хорошую одежду. Он будет аккуратно складывать свой черный нал и вернется домой королем. И, конечно, приехал он сюда не с пустыми руками. Он привез подарки таким мальчикам как я. Добрый дядя Саид.
Наш район поделили азеры, таджики и китайцы. В младших классах на одного русского ребенка — три мелких чурки. Мне неприятно ходить в школу. Когда у нас перемена, коридор похож на улицу какого-то кишлака.
Я не против черных, но они меня заебали. Сцаид мразь. Он же знает, что я отдам. Он же сам продал мне мой первый пэк. И чо-та его тогда не беспокоило мое здоровье. Сцаид, сука. Мудак, бля.
Я пинаю грязную стенку мартинсами, от нее отлетают куски штукатурки с краской. Древние перила гудят. Из соседней квартиры выглядывает полоумная бабка и принимается вопить, что милицию вызовет. Щас! Облаял ее так, что у нее чуть инфаркт не случился.

Пить охота. Сушняк. Из крана такая вода течет, что в ней стирать противно, не то что пить. Она даже не ржавая, она воняет химией. Чистый солидол.
Позвонил на мобильный Лехе, за водой с ним пошли. У чурок бывает два типа магазинов — обычный и минимаркет с кассой на выходе. Третьего еще не придумали. Ну так вот, в русских магазинах зал оборудован камерами наблюдения, а черные наблюдают сами. Ну и, естессна, тебе никто не запретит что-то сунуть за пазуху или под резинку треников, если ты в трениках, конечно. Хачмаркет — пиздатая вещь. Например, у нас на Садовой есть хачмаркет с романтическим названием «Солярис». Оказывается, хачики тоже иногда читают, хы-хы.
Вперлись в магазин, который в переулке Бринько, за кинотеатром «Смена». Магазинчик маленький, грязный, вонючий. У входа стоит монетный автомат, рядом с ним вечно толкутся какие-то ханыги. А еще у входа — здоровенный холодильник со стеклянными дверьми, сломанный. И в нем дохуя теплого пива и слабоалкогольной хуйни. Бери — не хочу. Он не закрывается. Ну, Леха с продавцом пиздит, сигареты покупает, а я тихо так, нежно, аккуратно вынимаю бутылки. Загрузился — и на улицу.
А там поджидает хозяин-азербот. Курит. И начинает неторопливый разговор:
— Мальчик, тебе как не стыдно? Если бы ты попросил, я бы сам дал. Мне не жалко. Мне жалко, что вот такие как ты... — и понес. Он у себя в Бакы учителем, наверное, работал. Я вообще поражаюсь, какие интеллигентные бывают кавказцы. Пожилой такой дядечка, жирный, с мясистым носом, башка седая, курчавая. Рассказал, что он тут при советской власти учился в педагогическом институте. Точно, учитель. Заебал.
    Ну а мне чо делать, стою, слушаю, красный до ушей. В милицию он вряд ли заявит, лишний раз не будет связываться. Ну чо, я извинился, бутылки ему отдал и пошел себе. Леха меня догнал, спрашивает какую-то хуйню.
    И тут мне так стыдно стало, пиздец просто. Не потому, что я вынес эти голимые бутылки, а потому что какая-то чурка на мне словила свой кайф. Для них же пиздец почетно — чувствовать себя круче белого человека. Персонаж, блять, Фенимора Купера, благородный азер Великий Змей.
    По дороге завалились еще в один хачмаркет, Леха там пытался вытащить грязного плюшевого слоника из стеклянного аквариума. Они эти игрушки скупают у населения и захуячивают по второму, по третьему, по пятому разу. Я бы детям такую херь не дал, там бактерий больше, чем в помойке. Ну и, конечно, железная лапа, которой их надо ловить, расшатана, чтобы игрушки почаще падали. Леха вечно злится и начинает автомат пинать, в этот раз я его тоже еле оттащил. Он здоровый такой мужик, ему, как и мне, шестнадцать, а вымахал под два метра.
    Посидели в Юсуповском саду, попили пива, которое он спиздил, пока меня Чингачгук учил уму-разуму.
    Расслабуха пошла по всему телу, на улице тепло. Леха башку бритую свесил, рассматривает свои гады. Мыс грина блестит. Красиво. Но мартинсы все равно пиздатей. Купили себе ботинки на зиму, а зимы-то и нет. Говорят, в лесу грибы снова расти стали. Съездим на днях в Лахту, проверим.
    Леха спрашивает:
— Чо вечером делать будем?
    Я:
— А хз. Спать лягу. Остопиздело все. — И правда все остопиздело, я месяц солнца не видел. Иногда мне кажется, что мир вокруг ненастоящий, как в «Матрице».
    Леха говорит:
— Может, в ЦС забьемся? — Там у Серого брат охранником работает, можно пройти на халяву.
— Чо я в пидорском клубе забыл?
— Не ссы, в ЦС телок больше, чем пидоров.
— Ааааа...
— Только одеться надо поприличнее.
— Нахуй...
    Серый там несколько раз был, говорит, понравилось. Но меня это как-то не колышит. Тем более, куда я пойду без денег? Не у пидоров же клянчить на выпивку?

    Помолчали, «балтику» допили, пошвыряли бутылки в урну. Темнеет. Три часа всего, а ни хера не видать. Ночью даже лучше, фонари горят и город вокруг выглядит по-человечески. Леха просит рассказать что-нибудь, потому что ему скучно. Ну, я и рассказал, как ходил к Саиду. Больше-то ничего интересного сегодня не было.
    Леха ни с того ни с сего спрашивает:
— А ты не помнишь, сколько этим дали?
— Кому?
— Ну, пацанам, которые девку таджикскую забили.
— От трех до пяти. Кому-то даже полтора.
— Заебись.
— Одного ваще выпустили.
    У нас во дворе говорят, что ее батя тоже наркотой торговал. Потому и дали этим парням так мало. Мелкая сама дурь носила, так что ее не жалко. Это случилось прямо у магазина «24 часа», там еще машина стояла, ржавая красная шестерка, у которой на багажнике за каким-то хером приварен спойлер. Для красоты, наверное. Она у них не заводилась, так что азеры сидели в ней по вечерам, как в беседке. Ну и вот, братик этой девочки был поумнее, забился под машину, как котенок, а бате с сеструхой, конечно, досталось. Ножами, кастетами, цепями и прочей херью. Ну, чо я могу добавить? Не повезло ей. Опять же, кто звал сюда ее и ее батю-наркоторговца? Сидели бы в своем чуркистане. Там бы их, может, и скорее пришили. Что характерно, сначала это считали убийством на национальной почве, а потом все резко прикрыли и посчитали обычным хулиганством. И в газетах перестали светить. Почему — не знаю. Там чего только не сочиняли, даже спецслужбы приплели. Вроде как, Москва руководила группой скин-хедов. Бред полный.
    Русских у нас убивают каждый день, зато если грохнут какого-то вьетнамца, по телику и в газетах вой на полгода. Когда я мелкий был, в начале девяностых, черные тут делили территорию, стреляли по ночам, резали друг друга. Один даже гранату в своих приятелей кинул. Сами друг друга мочили за милую душу, только газетчикам на это было насрать. А тут, блять, показательное дело.
    От Хуршеды Султуновой на асфальте осталась лужа темной крови. Я тогда специально сбегал за цифровиком и сфоткал. Повесил в интернет. Хоть какое-то развлечение.
    Мы с Лехой спиздили еще пива в магазине «Технолог». Что характерно, там хозяева чурки, а грузчиками работают русские нарики. Это ваще веселуха.
    Леха говорит:
— Ну чо, пойдем навестим Сцаида?
— Пошли...
    Саид нам снова в долг не дал. Наврал, что товар кончился. Леха во время разговора стоял как обосранный. У него от злости даже шея покраснела. Смотрит на Сцаида и пальцами щелкает. Не хотел бы я, чтоб Леха на меня так смотрел. Я, честно говоря, даже перессал децл.
    Леха оборачивается:
— Все, пошли.
    И вниз по лестнице, гриндера грохочут. Орет:
— Пошли, блять! Щас мы этой гниде вломим!
    Я даж не сообразил сначала, в чем дело. Леха мобилу достал, звонит кому-то. По всему двору гаснет свет в окнах, выключаются телики и компы. На лестницах слышен гул — дрожат перила, подошвы лупят по каменным ступеням. Собралось человек десять, кто-то сует мне в руки бейсбольную биту:
— Пошли!
— Чо?
    Сцаид не открыл — мы вынесли дверь. Я его даже не бил, там за меня нехило приложились. Всю его халупу разъебали, мелкие визжат, путаются под ногами. Сцаид без сознания лежит, башка у него разбита.
Леха командует:
— Валим!
    Вышли во двор, на улицу — Леха битой хуяк по витрине! Хлынули стекла.
Я ору:
— Ебанулся?
    Леха:
— Так надо!
    Хачик выбежал тот самый, молодой, кто-то его сразу по ногам, по яйцам, по морде — он даже руки поднять не успел, чтобы заслониться.
— Валим!
    Хачик скорчился на асфальте, эти бегут дальше, на Садовую, оттуда слышен звон разбитых стекол, воет сигнализация. Мокрый снег на тротуаре превращается в слякоть. Мой мобильник играет «Полет валькирий». Лехин голос:
— Ты куда проебался? Давай живо, мы на Сенной!
    Я наклоняюсь к хачику:
— Скорую вызвать?
    Он шепчет:
— Не надо.
— Может, все-таки вызвать?
— Не надо, все в порядке.
    Ну хули, я биту за урной у крыльца положил, помог ему дойти до подсобки за магазином. Соседи, все-таки. Он лично мне ничего плохого не сделал, не знаю, чо на Леху нашло.
    Прихожу домой — там дым коромыслом, эти сидят, курят Сцаидов товар. Я им говорю:
— Идиоты, он же своих друзей приведет. Он, блять, живет в нашем дворе! Вы чо, совсем ебанулись?
А эти ржут.

В шесть утра я захотел жрать. Я же за целые сутки так толком и не поел. В комнате все пропиталось этим запахом — занавески, скатерть, обивка мебели. На полу — четыре тела, дрыхнут. Леха с Серым смотрят «Клерков» по десятому разу, я сломаю нахуй этот диск.
Надел носки, надел мартинсы, розу на шею намотал, вышел в подворотню, налево. Думаю: «Хули тут стекла валяются?» Короче, снова переклинило меня. Захожу. За кассой тот самый побитый хачик. Он уже не спрашивает, что я брать буду. Вскакивает — и в подсобку: то ли чайник ставить, то ли подмогу вызывать. А я смотрю на полки, на дверь подсобки, на витрину с колбасами, на морозильник с пиццей и пельменями, на собачий-кошачий корм, на чипсы, на пиво, на коробки с дошираком — на весь их нищеблядский ассортимент. Хачмаркет, что с него взять. Куда я еще приду в шесть утра? Да никуда.