Предисловие.

Как любой достойный потомок древнего рода, стремящийся приумножить славу предков своих, без сомнения был таковым и Отто Блумберг. Род Блумбергов исходит из «корня времён» (выражение Блумберга). Последние археологические находки, сделанные, к чести Отто, после его смерти, свидетельствуют о появлении упоминаний о неких «Блумберах». Датируются эти находки поздним ашелем, что академик Розанов, в своей бессмертной монографии «Тайны ашеля или жизнь и быт синантропа» назвал «Блумберова загадка». Опять же, к той же чести всё того же Отто, хочется сказать, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не использовал этот (да и многочисленные прочие) факт, для стяжательства и получения материальных или каких-то иных благ. Далее упоминание о Блумбергах периодически возникает во всевозможных глиняных табличках (библиотека Ашурбанипала, которого Блумберг называл просто - Ашурбанипалыч), папирусах раннего царства (ещё до гиксосов!), среднего, а так же в греческой и римской мифологии. Известно доподлинно, что семья Блумбергов покинула Помпею перед печально известным извержением, о чём навсегда на его фамильном гербе остался силуэт вулкана извергающего лавовые потоки. Кстати, пользуясь случаем, хотим восстановить справедливость: во время осады Трои, именно плотницкое искусство  Блумбергов позволило создать деревянную скульптуру лошади, вошедшую в историю как Троянский конь. Есть так же данные, что плотницкому искусству, предки Отто обучали некоего Иесуса, о чём явно свидетельствует оригинал (не перевод!) священного писания. Мы же не будем уподобляться историкам, пытающихся любой ценой накопать материал для диссертации, или для минутной рекламы своего «имени», а, опираясь на голые факты попытаемся передать для потомков всё то, что нам доподлинно известно об Отто Блумберге, внёсшем колоссальный вклад не только в Российскую науку, но и в развитие всего человечества в масштабах целого столетия!

Родился Отто ещё при царизме, произошло это, тогда ещё неприметное событие, (тут разные источники несколько конфликтуют между собой) в 1878 году. В семье сызмальства он был погружён в атмосферу любви и знаний. Учёба, вот, что было первой и последней его игрушкой. Как любил говорить сам Отто «В то время книга, тетрадь и перо были со мной всегда». Раннее увлечение знаниями доставляло, как ни странно, больше хлопот, чем радости родителям мальчугана. Образование всегда было семейным коньком рода, но столь гипертрофированная тяга к знаниям вызвала беспокойство у отца Отто, тоже к стати Отто, и мальчик был сознательно отправлен в деревню к дядьке, где по словам отца «среди лугов не до науки». Однако они недооценили весь импульс, заложенный в маленьком Отто. Тайком он умудрился провезти с собой учебники латинского, греческого, испанского и немецкого языков. И за шесть месяцев, которые отец его отвёл на «лечение», выучил все четыре языка в совершенстве. Приезд Отто в родной для него Санкт- Петербург был похож (по его же словам) на «возвращение Робинзона Крузо». Он с жадностью достойной восхищения засел за книги, перерывы были только на сон, еду, моцион. Тогда же он начинает вести дневник, на основании которого и строиться наше повествование, незначительно дополненное нашими размышлениями, рассказами очевидцев, знакомых и друзей гения. В десять лет он заканчивает Университет, нужно ли добавлять, что с отличием, и поступает на военную службу. После ряда секретных и очень опасных миссий он в чине полковника выходит в отставку, но начавшаяся Мировая война возвращает его в действующую армию. Революция, кстати предсказанная им в письме к императору, застаёт его в Африке, где он ведёт наступательные бои с превосходящими силами противника. Молодой Отто слишком рано предвидел и оценил весь ужас последовавших лет. Но как искренне любящий свою родину патриот, он с боями пробился к русско-китайской границе, и, пользуясь нерешительностью таможни перешёл в брод Амур. Далее, долгие месяцы скитаний, по раздираемой на части Родине обогатили его жизненный опыт и послужили началом к «пост революционному периоду». Отто понял, что «диктатура пролетариата» пришла надолго. Силы запада, из-за невозможности консолидации усилий и выбора стратегического направления, только подыгрывали молодой и уже слишком красной стране. Попыткам интервенций советы противопоставили настолько невиданный доселе террор, что страх похоронил все надежды на поддержку изнутри, а ответить, чем-то подобным цивилизованные страны не смогли. Причина этого кроется конечно в культуре западной цивилизации. Отто в последствии раскрывает эту проблему в своей работе «Сила и слабость цивилизаций». Где к стати затрагивает и так называемый «негритянский вопрос», захлестнувший страны запада в конце ХХ века. Основной тезис этой работы (да простит нам Отто, столь недостойное сужение вопросов поднятых им в 3-х томном труде) конечно же «кесарю - кесарево». Советская власть не решаясь уничтожить гения физически, всё же нашла средство предать его имя пусть временному, но всё же забвению. Его многочисленные работы помещались в «спецхран», упоминание о нём тщательно удалялось из всех документов, запрещались ссылки на его труды. Но ничто не могло сломить отважного исследователя и учёного. Все гонения оказались напрасны. И вот, наконец (к сожалению всё-таки после смерти гения), его заслуги начинают открываться заново.

Ниже предлагается вашему вниманию отрывок из дневника Отто Оттовича, не имеющий отношения к его научной деятельности, но повествующий об увлекательных приключениях и испытаниях выпавших на его долю, публикацию которого нам любезно разрешили наследники достояния Отто Оттовича Блумберга.

* * *

Истории свойственно развитие по спирали, это понимали и древние мудрецы, и глупцы современники. Читатель пытливый увидит, что в последнем предложении уже заложена дуалистическая ловушка. Почему это мол в древности жили сплошь и рядом одни мудрецы, а теперь наоборот? И если так и далее пойдёт, то куда спрашивается катится весь этот мир? Но суть этого суждения не в кажущейся поголовной дебилизации настоящего, а скорее в попытке осветлить прошлое, придать ему те хорошие черты, которые казалось бы навсегда утрачены временем теперешним. Не стоит пугаться подобных суждений, наоборот, всё это говорит как раз об обратном. Человечество упорно стремится к развитию. И хоть путь его тернист и извилист, конечная цель как раз и проступает в тех забытых силуэтах прошлого. Утраченными они кажутся нам из-за страха лишиться разума и скатиться в бездну хаоса. Трудные времена сменяются рассветами, потом канут и они, а вселенская карусель будет продолжать крутить свой вечный хоровод. Если бы первый пращур рода человеческого, мог увидеть, что получится из его попыток применить первые орудия труда, то даже не понял бы он, что станет богом. И в вечной попытке свергнуть самого себя с этого пьедестала суждено ему достичь невозможного и в конечном итоге опять стать ничем.

В тот год зима то ли опаздывала, то ли заблудилась. Снег, выпавший неделю назад в изобилии, уже три дня как превратился в циклопические лужи. Обувь не успевала высыхать, а я сморкаться. Естественно, именно в это время мне предложили отправиться в отпуск, а я не нашёл ничего лучшего как согласиться. В конце концов, время это ничуть не лучше и не хуже всех прочих.
Так как лучший отдых - это смена занятий, то и я решил забросить осточертевшие уравнения теории относительности. Я уже довольно долго пытался привязать их к последним теориям о базовом строении вещества. Но получавшиеся формулы выходили столь громоздкими, что невольно в сердце закрадывалась мысль о возможной ошибке в расчётах. Как бы то ни было, я решил взять паузу. Вспомнив, что давно обещал нанести визит одному физику Н, я уведомил его телеграммой о том, что планирую посетить его в конце недели. Взяв купейный билет, вечером того же дня я выехал с Витебского вокзала, лелея робкую надежду подремать дорогой.

Моими соседями по купе оказались: кооператор из Москвы, почётная доярка и военный лётчик. Но только стоило вагону тронуться, как кооператор, представившийся позже как Лука Фомич, тут же достал бутыль разбавленного этилового спирта собственной перегонки, свежие огурцы, и что-то мясное. Доярка выложила сметану, творог, свежий хлеб. Лётчик положил на стол фуражку. Купе тут же наполнилось запахом еды и фуражки, а у меня с непривычки заурчало в животе.
Я же скромно добавил к этому натюрморту учебник Булевой алгебры.
- Интеллигенция? – покровительственно спросил Лука Фомич, тогда ещё не представившийся.
- Вроде того, - скромно отвечал я.
Кооператор качнул головой с усмешкой, и, доставая четыре гранёных стакана, скосил глаза на мою книгу:
- БулЁва алгебра,- с ударением на «ё» наконец смог прочитать он.- Это вроде как детектив?
- Да, - не стал спорить я. – К тому же, в высшей степени увлекательный.
- Надо будет зачесть. Приеду к себе - спрошу в библиотеке.

Я попытался отказаться от угощения, но Лука Фомич бесцеремонно передвинул мне львиную долю снеди, а книжку мою закинул на верхнюю полку со словами:
- Не ровен час заблюёшь, а вещь поди казённая.
И, наконец, громогласно объявил:
- Лука Фомич, кооператор.
- Нина, Нина я, - бойко представилась женщина. – Доярка ударница!
- Андрей, лётчик истребитель.
Все уставились на меня. Смущаясь от неожиданности и надеясь, что румянец не слишком выдаёт моё волнение, представился и я.
- Отто Оттович Блумберг, академик.
- Эвона как! – уважительно произнёс Лука Фомич. – В первый раз вот так, с живым академиком и в одном купе!
Остальные попутчики тоже смотрели на меня с нескрываемым восхищением.
Чувствуя, что становлюсь объектом всеобщего внимания, я несколько стушевался, и постарался перевести разговор в другое русло.
- Лука Фомич, вы мне не наливайте так много, я признаться не мастак в этом деле…
- Ну, это само собой! – чувствуя своё превосходство, покровительственно отвечал тот. При этом наливая абсолютно одинаковое количество во все четыре стакана.
- Ну, давайте, - протягивая мне и Нине стаканы (лётчик сразу взял себе сам), - За знакомство!
Нина пила зажмурясь, лётчик по-армейски чётко и аккуратно, Лука Фомич -  как воду. Я тоже выпил залпом, поспешно закусив огурчиком.
- Вот так, а то, много, много…
- Хороший первач, - похвалил Андрей.
- Я с вашего позволения остановлюсь на этом, - пробормотал я, переводя дух.
Самогон был действительно отменный, у меня аж вспотела макушка. Хоть раньше и доводилось мне пивать крепкие напитки, в свою армейскую бытность, например, но время то уже давно прошло. А сейчас я искренне порадовался, что в моём жизненном багаже ещё осталась та сноровка, с которой как-то выпивал и я по пол-литра водки без закуски.

Сама собой беседа за столом заметно оживилась. Говорили много, сразу и обо всём. Точнее, каждый о том предмете, в коем силой обстоятельств разумел более чем в других. Но постепенно, (по мере опустошения бутыли) каждый ощущал себя докой практически во всех сферах. Так Лука Фомич давал советы Андрею, как правильно выходить из штопора. Я несколько раз отказывался от алкоголя, но с каждым новым отказом уговоры становились настойчивее. Чтоб не испытывать судьбу, я, извинившись перед попутчиками, вышел. За окном стало уже совсем темно, но нет-нет, да и мелькал где-то вдалеке одинокий огонёк крестьянской избы.  Я невольно вспомнил детство. Отцовские нравоучения, строгость деда и доброту бабки. Запах сена в сарае, куда я бегал тайком, с книжкой за пазухой. Тогда всё казалось возможным и осуществимым!

По вагону, покачиваясь, шёл проводник с кружками горячего чая. Из моего купе доносились восторженные восклицания Нины. Ей вторили стук колёс и храп из купе соседнего. Я решил прогуляться до вагона ресторана, но, сделав пару шагов,  передумал - Лука Фомич явно не понял бы такого манёвра, а я не хотел расстраивать этого радушного человека. Да и волна воспоминаний о детстве казалась мне слишком священной, чтоб вот так просто променять её на суету будней.

Проводник, отворив дверь, усталым голосом предложил чай. Мне почему-то подумалось, что Лука Фомич вряд ли отпустит его без угощения. И точно, последовало длинное идиоматическое выражение, смысл которого терялся, но тем не менее, был ясен. Естественно, проводник не мог устоять, он был обычный гомо сапиенс, со своими пороками и страстями…

- Отто Оттович!
Я вернулся в купе. Это опять Лука Фомич, кооператор из Москвы, пытался охватить своей заботой всех. Пока же он охватывал только Нину, порозовевшую и постоянно хихикающую. Проводник скромно сидел на отшибе, у самых дверей со стаканом в руке, но как малый хитрый, абсолютно при этом не теряясь. Весь его вид выражал такую покорность и смирение, что я с трудом признал в нём того человека, который несколькими часами раннее гонял от вагона беспризорных попрошаек, зычно осыпая их отборной матерщиной.
- Отто Оттович,  знакомьтесь, - Лука Фомич вежливо ткнул пальцем в проводника. – Наш проводник, Архип Стаканчиков.
Я кивнул и назвал себя по имени, опустив регалии, однако неугомонный кооператор тут же представил меня по всей форме. Проводник быстро вскочил  забормотав:
- Ваше скобродие, виноват, виноват-с.
- Полно, полно, я не вижу причины так реагировать, делу время, как говорят, ну а потехе…
Но проводник, не переставая кланяться, начал двигаться к выходу. Ища поддержки, я взглянул на лётчика Андрея, но тот сосредоточено разглядывал стол. Тогда мне неожиданно пришёл на помощь  Лука Фомич.
- Ты это бросай своё «скобродие», тута нонче не то, что давеча. Тута все товарищи и братья, что академик, что доярка, - и обращаясь ко всем присутствующим, спросил, - Верно, али нет?
Все горячо закивали, а лётчик даже привстал.
- То-то! – назидательно поднимая палец, гордо провозгласил Лука Фомич, - А то взяли моду…
Все опять закивали, а лётчик изобразил ладонью в воздухе фигуру высшего пилотажа, называемую иммельман.
- Верно, присаживайтесь, у вас же работа на ногах всё время, отдохните с нами, - подытожил я.
А как же чай, для других? – удивлённо воскликнула Нина.
Лётчик опять махнул рукой, но на этот раз что-то непонятное.
- Ну их! Обойдутся!
- Ну что вы, мы Архипу поможем, - Лука Фомич неожиданно вскочил и бросился на выход. По вагону разнёсся его истошный крик « А ну, буржуи, чаю кому?»
Ответом ему была прогнозируемая тишина, что позволило мне сделать вывод о наличии у Луки Фомича недурственной психологической жилки.
- Ну вот, - возвращаясь к нам, сообщил кооператор, - И вся недолга, продолжаем культурно отдыхать.
Я украдкой взглянул на часы. Уже прошло два часа, из запланированных мной на сон. Это заметил Лука Фомич, и, подмигнув мне, обратился к Архипу Стаканчикову.
- Вы бы не могли позволить в вашем купе переночевать, мы тут, боюсь, засидимся, а академику сон нужен.
Стаканчиков кивнул, не поднимая головы.
- Это всегда - пожалуйста! Пойдёмте, постель свежую застелю.
Через час я уже крепко спал, убаюканный стуком колёс. Меж тем поезд нёс меня к моему старому другу, а неугомонные попутчики до самого утра веселились и горланили революционные песни.

* * *

Город Вышевск понравился мне сразу. С вокзала. Было в нём что-то бесконечно родное и забытое. Грязная дорога, представлявшая собой центральную улицу, она же по совместительству  кандальный тракт времён уже минувших. Когда-то, этапы, приговорённых к ссылке, начинали отсюда свой путь в бескрайние просторы Сибири. Теперь новая власть разворачивала небывалое для этих мест строительство. В городе планировалось построить металлургическое и текстильное производства, и старый тракт продолжал сотрясаться уже от многочисленных подвод, гружёных щебнем, лесом, прочими строй материалами. Хотя по ночам слышны с него были как и встарь позвякивания колодок. Когда-то  Михайло Ломоносов изрёк, что богатство России прирастать будет Сибирью. С тех пор между Россией и Сибирью шёл взаимовыгодный обмен. Человеческие души с одной стороны, полезные ископаемые, лес, пушнина с другой. Как долго это ещё продлится?

Тем временем, обходя здоровенные лужи, видимо вовсе здесь не высыхающие, я осторожно пробирался к дому моего старого друга.
А ведь появись я, на каких-то несколько дней раньше, то возможно смог бы тогда предотвратить случившееся. Много раз, вспоминая потом эти минуты, я невольно упрекал себя за то, в чём не был виноват абсолютно, но всё же подсознательно  понимал, что теоретически  мог изменить ситуацию.

Вот и калитка с цифрой восемь, перевёрнутой как знак бесконечности. Неисправимый шутник и блестящий математик, Н всегда совмещал одно с другим. Осторожно поставив саквояж на лавку, я толкнул тяжёлую дверь, отделявшую улицу от внутреннего дворика. Сразу бросившееся мне в глаза большое количество отпечатков сапог насторожило, но я, опять взяв саквояж в руки, решительно шагнул внутрь. Двор был пуст. Поднявшись на крыльцо, я постучался. Стоял я высоко и мог видеть поверх забора всё, что происходило в  соседних дворах. А происходило там следующее. На меня, испуганно вытаращив глаза, смотрела женщина  лет сорока. Заметив мой взгляд, она резко отвернулась и скрылась в доме. Тем временем, никто не спешил отворять. Постучавшись ещё раз, я уже огляделся более встревожено. Аккуратно потянув за ручку, я с удивлением обнаружил, что дверь не заперта. Поддавшись непонятному чувству, я вошёл в дом.

* * *

Когда-то давно, до момента захвата власти большевиками, беседуя в Париже с Луизой Ля Фам - известной журналисткой «от науки», я поразился тому, как менталитет западного человека пасует против прямолинейной славянской хитрости, именуемой в простонародье словом «наёбка». Я приводил ей примеры, виденные мной в жизни, ссылался на берестяные грамоты древнего Господина Великого Новгорода, вспоминал рассказы друзей. Она горячо спорила, доказывая, что Русская Византия, всё равно имеет меньший шанс взойти на престол мирового господства, чем любая западная держава прошедшая ренессанс. Тогда я спросил её в лоб, как француженки выводят мандавошек? Она, непроизвольно почесавшись, поведала мне о чудодейственных мазях на основе ртути. Я возразил, что ртуть крайне опасна для здоровья, и привёл в пример Николо Паганини. Тогда она беспомощно развела руками, показывая всю несостоятельность европейских цивилизаций в этом вопросе. Я, как ни в чём не бывало, продолжал потягивать красное вино. Видя, что собеседница сгорает от нетерпения,  поставив бокал на столик и слегка наклонившись к ней, пообещал, что обязательно покажу этот нехитрый способ. Она стала настаивать на немедленной демонстрации. Тогда я предложил пройти ко мне в номер и там провести эксперимент. Утром она всё же спросила про мандавошек. На что я сказал, что в России есть хорошее выражение, что не надо ездить в Тулу со своим самоваром, французский эквивалент этой пословицы я сформулировал так: «кто же едет в Париж со своими мандавошками?». К чести этой женщины должен сразу сказать, никаких мандавошек между нами не было, было только то светлое чувство, которое так прекрасно воспели великие французские писатели и поэты.
Что такое «наёбка» она так и не поняла.

Я привёл этот небольшой экскурс из своей жизни, чтоб было более понятно то чувство, которое охватило меня сразу, после того, как я переступил порог дома моего старого друга. В воздухе отчётливо ощущалась наёбка, и не просто наёбка, а наёбка с большой буквы. Она давила на уши как комариный рой на болоте, она охватывала конечности и наполняла воздух ватой, она диктовала, она подчиняла, она…, ну, впрочем, хватит!

Я моментально окинул комнату взглядом, пытаясь запомнить отчётливо каждую деталь интерьера. Инстинктивно я чувствовал, что времени у меня мало, поэтому старался не цепляться за конкретные детали, и всё же кое-что привлекло моё внимание. Но тут же с грохотом распахнулась калитка, и во двор ворвался топот сапог. Прогрохотав по ступеням крыльца, всё замерло перед входной дверью. Раздался чудовищной силы удар сапогом. Тяжёлая, обитая железными листами, дверь распахнулась.

- Руки вверх! – раздалось за спиной.
Я медленно развернулся, как стоял, с чемоданом в руке. В грудь мне упиралось сразу три штыка примкнутых к винтовкам системы Сергея Ивановича Мосина, с которым мне довелось познакомиться незадолго до его смерти в 1902 году. Винтовки твёрдо держали в руках люди в военной форме. У двоих богатырки, или как их сейчас все называли – будёновки, были лихо задвинуты на затылок. Было видно по всему, что в меня целились люди, привыкшие держать в руках «трёхлинейки».
Поскольку и ранее мне доводилось стоять под прицелом, особого страха я не испытывал, скорее огромное чувство тревоги, от невозможности в случае чего, исправить ситуацию. Стараясь не провоцировать вооружённых людей, я медленно стал поднимать руки вверх, не выпуская своей клади.
- Ах ты ж! – внезапно воскликнул один из солдат. - Отто Оттович!
И обращаясь к своим товарищам: « А ну не вздумай пальнуть!»
Штыки стремительно вздёрнулись к потолку. Я внимательно всмотрелся в узнавшего меня красноармейца. Черты его лица казались мне знакомыми. Возраста он был помоложе меня разве что на пару лет. Форма сидела на нём как влитая, сапоги начищены. Лицо южнорусского типа, упрямо смотрящие из под кубанских бровей карие глаза - конечно-же я узнал его.
- Семён?!
- Ну дак, а кто ж, не святой же херувим! – радостно закричал он и бросился обнимать меня по старинному русскому обычаю.
Конечно-же это был Семён Воеводин, мой однополчанин по мировой войне, участник множества боёв и походов, дважды представленный мной к «георгию» за отчаянную храбрость. Было очень кстати, что мы оказались в одном месте в одно время.

- Отто Оттович, вы какими судьбами в наших краях? – мы беседовали уже сидя на завалинке. Солдаты курили скрученные из газет ядрёные папироски чуть поодаль, тактично не мешая беседе старых знакомых.  Я вкратце пересказал историю своего появления. Он слушал внимательно, потом помрачнел.
- Тут ведь вот кака петрушка, нету больше друга вашего, Отто Оттович…
- Как нет? – прекрасно понимая, что он имел в виду, всё же переспросил я.
- Третьего дня нашли мёртвым, прям вот у себя дома, без видимых телесных насилий, просто, как уснул.
- В кровати?
- То-то и оно, что нет! Лежал на полу, посередь комнаты.
- А врачи что говорят?
- Говорят, что просто умер, а от чего, не знают.
- Как же так?
Я спросил это больше сам у себя, но Семён всё равно стал отвечать. Он говорил что-то про наших старых друзей, погибших за веру, царя и отечество, про то, что мы, старые солдаты, повидали всего, что не верит он этим врачам, потому как уголовное дело всё же возбудили и даже засаду устроили, в которую я попал.
- Значит, засада была? А кто сказал засаду устроить?
- Следователь, Перегудов Васька. Молодой, «идейный», детехтивов начитался, он даже ежели кому по пьянке глаз подобьют, и то готов в погоню бросаться.
- Семён, -  я строго посмотрел на него, - А ведь тебе меня надо к этому Ваське доставить.
- Да бросьте вы, я ж комиссар, депутат реввоенсовета! Вы же меня в пятнадцатом от смерти спасли! Да, что вы, в самом деле!!
- Не то сейчас время Семён, идём, и тебе спокойней будет.
Семён подумал с мгновенье, потом, видимо смекнув, что я говорю дело, кряхтя поднялся.
- Ну, идёмте тогда, Отто Оттович…

* * *

Васька Перегудов, молодой веснушчатый парень, для того, чтобы более походить на настоящего революционера без конца курил едкий самосад, от чего к вечеру совсем дурел и отпивался всю ночь жирным молоком, (от которого потом целый день дристал), сидел за старым конторским столом и скучал. Единственная его надежда - засада на месте убийства (а в том, что это убийство, он не сомневался ни на йоту), и та оказалась пустой затеей. А ведь должны были преступники клюнуть на одну вещь! Конечно, профессор, можно сказать, классовый враг, но раскрыть дело надо. С тех пор как появился у них в городке этот Воеводин, Васька совсем был отстранён от дел. А так чертовски хотелось раскрыть всё самому! Васька откровенно скучал по временам, когда диктатура пролетариата ещё только внедрялась в массы. Вот тогда было раздолье! И теперь, будучи человеком уверенным в себе, он знал, что место следователя в этой дыре не для него. Его мысли витали в далёких столицах заморских государств, где он, под магниевые вспышки фотографов, ловит недобитую контру, догоняя её в лихих погонях. Мечтая, Васька закатывал глаза в потолок.
Дойдя до погони на бронепоезде за аэропланом, он понял, что дал маху. В это самое время в дверь, предварительно постучав, вошёл Семён Воеводин. Это был самый опытный и надёжный сотрудник ЧК. Его рекомендовал сам товарищ Зильберович, воевавший с ним в одном кавкорпусе. К Ваське он относился свысока и зачастую был излишне груб, впрочем, это лишний раз подчёркивало в нём пролетария. 

Васька поспешно схватил перо и судорожно принялся писать на каком-то, подписанным им загодя, бланке: «Ленин жив». Потом, приподняв голову, спросил:
- Да, Семён?
- Хули ты всё дакаешь, бородавка кулацкая, - недовольно отрезал Семён, - Человечек есть, по нашему общему делу, помощник нам из Питера.
- По какому делу? – обиженно скривился Васька. Семён опять застал его врасплох.
- На квартире убитого Немоляева Петра Афанасьевича встретились.
- Что значит «встретились»? В засаду угодил что ли!?
Васька аж подпрыгнул от радости.
- Сиди ты,  «засада»,- Семён остудил Ваську одним взглядом, резанувшим из под бровей. – Наш это человек, профессор, даже академик, в прошлом -  военный, кадровый офицер, принявший революцию всем сердцем, - и про себя добавил - «не тебе чета, гнида».
- Откуда он взялся?
Васька был абсолютно огорошен, но всё-таки решил обязательно связаться с товарищем Зильберовичем для прояснения ситуации. Угроза контрреволюции ощущалась им постоянно.
- Сказано, с Петрограда, или оглох совсем во сне пердевши?
Семён опять недовольно зыркнул, от чего Васька окончательно стушевался и притих. Семён приоткрыл дверь и тихонько позвал:
- Отто Оттович, проходите…

* * *

Я прошёл в кабинет, который показался мне плохо освещённым. Общая пасмурность усиливалась спёртостью воздуха и тяжёлым табачным дымом, казалось впитавшимся в стены. О продуктивной мыслительной работе в таком помещении не было и речи.
Я представился, на этот раз со всеми титулами, которые пошли бы мне на пользу при данных условиях. Наибольший эффект произвело звание «Действительный член…» Васька глупо осклабился, но тут же взял себя в руки.
- При каких обстоятельствах вы оказались на месте происшествия? - осторожно спросил Васька, глядя с опаской на Семёна, не рискуя произнести «на месте убийства».
- Я с Петром Афанасьевичем уже много лет дружу, и решил навестить его. Не виделись давно.
Васька заёрзал, что-то не складывалось… Это «Афанасьевич», как-то не по пролетарски…
- Семён мне сказал, что вы из Петрограда к нам по этому вопросу прибыли?
Признаться, я оказался в щекотливой ситуации. С одной стороны я не слышал, как меня отрекомендовал Семён, да и ещё задержан я был на месте предполагаемого убийства, в присутствии множества свидетелей. Хотя и алиби у меня было тоже стопроцентное (я вспомнил Луку Фомича).
Поэтому решил передать инициативу в разговоре Семёну, который недовольно сопел, стоя за моей спиной. Но не успел.
- Вась, давай Петрова, Кожухова, Демьяна с Пятеренко - мы ещё раз прочешем дом. У товарища могут новые мысли возникнуть. Свежие.
Последнее явно звучало в диссонанс с воздухом в кабинете.
- И разместить его надо, выпиши мандат в общежитие, и в столовую, чтоб его на продучёт поставили.

Я удивлённо оглянулся на Семёна, но тот явно знал, что делает. Помнил я этот деловой тон. Так же он, замещая выбывшего по ранению сотника, предлагал ударить по немецкому подкреплению, только что поступившему к противнику.
Васька безропотно принялся что-то выводить на бланках. Видно буквы давались ему не просто. Провозившись несколько минут, он, наконец, всё же выправил два документа. Вот что у него действительно ловко получилось, так это припечатать их. Лихо с нажимом, он аж в лице преобразился.
- Отто Оттович, подождите за дверью, - попросил Семён.
Я вышел.

Семён подошёл к столу. Взял протянутые Васькой бумаги.
- А это что у тебя? – удивлённо воскликнул он, показывая на злосчастный бланк, который незадачливый следователь принялся заполнять, когда вошёл Воеводин.
- Что там у тебя написано? «Ленин - жид»? Да ты что, совсем спятил? И подпись даже?!
И действительно, побледневший Васька с ужасом прочитал, что вождь мирового пролетариата, друг всех рабочих и крестьян, по его, Васькиному, мандату выходил самый официальный жид, и даже печать, поставленная им в бюрократическом запале об этом свидетельствовала. Проклятая буква «в» не успела принять свою стандартную для русского языка форму и превратилась в прописную «д». И хотя в этом был виноват как раз не Васька, а Воеводин, ворвавшийся в кабинет, всё равно почерк и печать, а главное проклятая подпись, указывали на то, что документ написан именно Васькой.
Воеводин выдернул документ из побелевших Васькиных пальцев.
- У меня полежит, до лучших времён, - и направляясь к выходу, у самых дверей не оборачиваясь бросил. – Зильберовичу - превед!
И вышел.

* * *

- Странные у тебя, Семён, отношения с этим Васькой, – сказал я Воеводину, когда мы вышли из здания ЧК.
- Нормальные, Отто Оттович, он спит и видит, как меня какая контра пристрелит.
- За что это он так?
- Классовая неприязнь, я ведь, как вы помните, из шахтёрской семьи на фронт попал. Хотя вы вот вроде как дворянин, а по мне я сотню таких как этот Васька на вас не променяю.
- Со мной-то понятно, - попытался отшутиться я, хотя признаюсь сказанное Семёном, было крайне лестно, - Тебя-то он за что так ненавидит?
- Говорю, классовая неприязнь, - упрямо гнул своё Семён, и я решил не пытать его более.
В конце концов, этот человек сильно рисковал, окружая  меня своей заботой. В этом проявлялась ещё одна непонятная русская черта, когда бывало вцепится наш человек в кого-то, хоть в такого как он - горемыку, хоть в собаку или в икону какую-нибудь или в окоп свой с товарищами убитыми, и не руками, а душой своей непонятной ни попам, ни вождям, ни философам, а только богу нашему одному, и хоть режь его на ремешки, а от своего не отступит. Не отдаст!

Я следовал за Воеводиным по улице, перепрыгивая лужи, для разнообразия делая очередное движение в сравнении с манерой передвижения какой-нибудь шахматной фигуры. Семён же шёл твёрдою походкой, шагая широко и совсем не боясь ни грязи, ни глубоких луж.
Так мы дошли до казарм. Небольшое здание с облупившейся краской находилось на самой окраине городка. На вскидку там могло находиться не более двадцати человек. По факту их оказалось всего семеро. Двоих я уже видел, они вместе с Воеводиным дежурили у дома Петра Афанасьевича, а теперь остались охранять здание ЧК. Воеводин представил присутствующих. Дмитрий Петров - здоровенный детина, и, в противовес распространённому мнению о людях такой комплекции, явно не глупый. Пётр Кожухов - коренастый, кривоногий ростовчанин, Пятеренко - по всему видно не робкого десятка человек с косым сабельным шрамом через всё лицо.
Тихий Демьян. Я, признаться, первый раз встречал такую фамилию. Как выяснилось, он сильно обижался, если его по ошибке называли Тихоном.
И ещё боец, которого никто иначе как «КолЯда» не звал. Я так и не узнал, что это было: имя, фамилия или кличка.

- Отто Оттович, вот вам провожатый, - Воеводин указал на Пятеренко, - Проводит вас в дом Немоляева. Может, что приметите. О бумагах не беспокойтесь, про общежитие это я так, спать вам лучше всего у нас в казарме будет. В столовую через два часа на ужин милости прошу. Пятеренко вас проводит. И вот ещё, учитывая серьёзность обстоятельств, возьмите мой наган.
Воеводин протянул мне револьвер. На ручке было выгравировано «Семёну Воеводину от Отто Блумберга». Я проглотил невольный комок в горле.
- Семён, право слово, я тут как лицо сугубо гражданское, поэтому буду действовать в рамках отведённых законом.
- Ну что ж, - подмигнул мне Семён, и я, наконец, понял смысл его спектакля, - Отвечаете за академика головой! Выполнять!
- Есть, - гаркнули красноармейцы.
Воеводин сам взял мой саквояж и унёс в дом. Я же стоял на улице, рядом с робко переминающимся с ноги на ногу красноармейцем. Посреди грязной улицы на окраине незнакомого города, где трагически погиб (как все тут почему-то решили) мой старый друг Пётр Афанасьевич Немоляев, знаменитый физик-теоретик и блестящий математик.  Я только сейчас осознал всю боль утраты. В небе, как бы отражая состояние моей души, собирались тучи, с пристани неслись далёкие гудки пароходов. Я посмотрел на Пятеренко.
- Пойдёмте к месту преступления.
Когда мы опять вошли в дом, первое, что я увидел, это отсутствие того предмета, который так врезался мне в память.

* * *

Вечером, после ужина, я поделился с Воеводиным своими соображениями. Точнее соображений пока не было, были только наблюдения. А материала, на основании которого можно было строить хотя бы догадки, катастрофически не хватало. Воеводин поражал меня желанием докопаться до истины, во что бы это ни стало. И признаться, он заразил меня этим. К концу разговора я твёрдо решил, что не уеду из Вышевска, пока не узнаю правды.
Прекраснейший вид на реку открывался с высокого берега, вдоль которого мы не спеша прогуливались, негромко беседуя. Но мы, казалось, не замечали всего этого великолепия русской природы.
-Зачем тебе это? – я серьёзно посмотрел на Семёна.
- Я солдат, мне война нужна… Без войны я  пуля в стволе, а  пуле лететь надо!
- А я вот хотел посоветоваться с Петром Афанасьевичем, у меня одно уравненьице никак не выстраивалось, думал - поможет…
- Поражаюсь я с вас Отто Оттович, у вас не голова – Сорбонна! А вот спроси кого, не знают вас.
- Не это главное, Семён. Как там Пётр I говорил - «А обо мне скажите, что жизнь ему не дорога – жила бы только Россия».
- А Россия-то похоже надолго завязла…
- Всё образуется, главное, чтобы крови поменьше было.
- И тут незадача, в гражданскую сами своих сколько поубивали.
- Значит, так Богу было надо, грехи у нас велики, вот и будем маяться сколько Он нам отмерил.
- Вы вот вроде учёнейший человек, а в Бога никак веруете? – с усмешкой спросил Воеводин.
- Ты знаешь, Бог и наука во мне совершенно прекрасно уживаются и не мешают друг другу. Я вот что думаю, как бы оно там не было,  а нет в мире отечества более родного, чем наше, оно и есть наш Бог.
- Вот и я так думаю.
В молчании вернулись мы в казарму. Где я, наконец, вытянувшись на койке уснул мертвецким сном.

* * *
И приснился мне сон. Я шёл длинной железнодорожной веткой. Постоянно оглядываясь, не идёт ли сзади, на полном ходу, состав. И вместо того, чтоб просто отойти в сторону и тем окончательно обезопасить себя, продолжал упрямо перешагивать через шпалы. Так я брёл довольно долго, если конечно учесть, что время во сне относительно. Чтоб разнообразить путешествие, я принялся перепрыгивать со шпалы на шпалу, потом через одну шпалу. Потом, представив прыжок на соседнюю шпалу как точку, а прыжок через шпалу как тире, я стал «отпрыгивать» небольшие выражения. Это показалось мне забавным.
От скуки я перешёл на притчи царя Соломона. Увлёкшись окончательно, я забыл про всё на свете, глядя только себе под ноги и в каком-то мальчишеском азарте, продолжал выдавать в воображаемый эфир главу 22:

«Богатый и бедный встречаются друг с другом: того и другого создал Господь».

Внезапно уткнулся я в человека стоявшего на шпале, перед которой как раз окончил я строчку. Это был Пётр Афанасьевич Немоляев.
- В чём моя бедность? – спросил он.
Я, поражённый такой мистической встречей, молчал.
- В чём твоё богатство? – продолжал спрашивать он.
- Пётр, мне сказали, ты мёртв?
- А ты видел тело?
- Нет…
- Тогда зачем тебе глаза?
Я проснулся в холодном поту. От увиденного во сне зубы мои стучали так, что я всерьёз опасался, как бы не было слышно этого в соседних комнатах.
Выйдя на крыльцо, я долго приходил в себя. Ночной холод, казалось, обходил меня стороной, настолько была напряжена моя нервная система, что, абсолютно не замерзая, я простоял с час. Приведя мысли в порядок, я, решил, во что бы то ни стало увидеть тело. Так как о дальнейшем сне не было и речи, остаток ночи я скоротал, перечитывая книги по математике.

* * *
Утром я изложил Воеводину своё желание, опустив причины, побудившие меня сделать это.
- Это запросто, - отвечал тот, - Тело ещё не похоронено, лежит на льду в местной больнице.
- Тогда надо идти.
Больница представляла собой обычный барак, на редкость чистый внутри. Семён сразу же прошёл к главврачу, и втроём мы спустились в подвал. Доктор протянул мне керосинку, которая нещадно коптила. Огромные глыбы льда, непонятно как здесь оказавшиеся, лежали вдоль стен. На одной из них, под простынёй лежало человеческое тело. Врач бесстрастно сдёрнул ткань с лица.
Это был не Пётр.

Точнее это был человек очень похожий на него, но всё же… Я присмотрелся внимательнее. Как если бы это был он, но только старше лет на тридцать. Что, естественно, было всё равно невозможно!
- А кто опознавал тело? – тихо спросил я Семёна.
- Соседка. Знакомств он не водил, был домоседом, очень много работал, по крайней мере, свет у него чуть ли не до утра горел всегда.
- Какие соседи наблюдательные в вашем городе, – усмехнулся я и обращаясь уже к врачу.- Всё, спасибо.
Выйдя на свежий воздух, я опять вспомнил свой сон. Немоляев явно хотел, чтобы я увидел это. Но где же он сам? Рассказав Семёну о том, что в морге лежит, скорее всего, другой человек, я беспомощно замолчал.
- А где ж тогда настоящий Немоляев?
Воеводин был, что называется, выбит из седла.
- Мне кажется, нет, теперь я в этом окончательно уверен, он убит. Только вот теперь у нас два трупа, и никаких зацепок, кто бы это мог сделать.
И, продолжая размышлять вслух, я произнёс:
- Моё богатство в том, что я ещё могу что-то изменить.

* * *

Тем временем, Перегудов, решил всё же дозвониться в райцентр до товарища Зильберовича. Тот, узнав, что из Петрограда приехал некий Отто Оттович, решил проявить свойственную ему осторожность и посоветовал Ваське действовать по обстоятельствам, но, ежели что, непременно со всей строгостью! Перегудов, осознав всю возложенную на него ответственность, немедленно «закусил удила». Первым делом он занёс этого невесть откуда взявшегося Отто Оттовича в список подозреваемых, а так как список подозреваемых состоял всего лишь из одного человека, то Отто Оттович стал в нём под номером один. То есть ГЛАВНЫМ подозреваемым по делу об убийстве Немоляева Петра Афанасьевича. Во-вторых, он достал из сейфа маузер. Оружие не помешает, если будет оказано сопротивление. Теперь необходимо будет установить слежку, и это придётся делать только ему, остальные бойцы находятся под влиянием Воеводина. Васька вспомнил, что забыл передать Семёновский привет товарищу Зильберовичу. Поколебавшись минут пять, всё же решил перезвонить.

За это время товарищ Зильберович, наведя кой какие справки о таинственном Отто Оттовиче, понял, что, наверное, излишне погорячился, предоставляя этому обалдую Перегудову столько полномочий. И сам решительно взялся за телефон. Произошёл тот самый редкий момент, когда телефонный аппарат ещё не зазвонил, но связь уже установлена, и снявший трубку оказывается несколько сбит с толку - что-то, о чём он ещё только подумал, уже происходит. А товарищ Зильберович очень не любил оказываться в затруднительном положении. Поэтому, когда он осознал, что сбивчиво тараторящий голос принадлежит Перегудову, он сразу же обрушил на него всю мощь своего гнева. В резкой форме он потребовал немедленно прекратить все подозрения в адрес уважаемого человека, и, на всякий случай, пригрозил Ваське инспекционной проверкой, а то «он там совсем от рук отбился»!

Когда в трубке раздались короткие гудки, Васька стоял ни жив ни мёртв. Со стоном он опустился в кресло. Нет, решительно этот город не для него!

* * *

- Ты знаешь, когда я в первый раз вошёл в дом Немоляева, там было кое-что. Один предмет. А когда мы вчера с Пятеренко возвращались, его уже не было.
Я с Воеводиным шёл по одной из улиц, ведущих к центру. Не знаю, как она называлась ранее, теперь же это была улица Спартака. Семён сосредоточено молчал, по всему выходило, что всё случившееся не давало ему покоя. И чем дальше, тем больше занимало его мысли.
- Что ещё за предмет?
- А чёрт его знает, серебристого цвета, похож на небольшой кусок трубы, только без технологических отверстий. Вроде бы какой-то не то рисунок, не то тиснение на поверхности.
- Странно… Васька, когда осматривал место преступления, не видел ничего подобного.
Я вдруг понял, что допустил непростительную оплошность, видимо, профессия следователя совсем не свойственна моей натуре. Я абсолютно не поинтересовался о самом главном! Как всё началось? Кто первый обнаружил тело!
- Семён, а как всё началось?!
- О чём это вы?
- Кто первый нашёл тело?
- Соседка. Она каждое утро приносила молоко. Заодно по дому прибирала. Профессор ей в конце месяца платил, теперь кстати она переживает, почти пол месяца прошло, - Семён улыбнулся, - Вот народ! Человек погиб, а они про деньги…
- Для неё это большая потеря? Я тоже про деньги.
- Откровенно говоря, да.
- Давай побеседуем с ней.
Ускорив шаг, мы свернули между двумя покосившимися домами. Один был явно не жилой. Заколоченные двери, заросший бурьяном и сорной травой небольшой палисад.
- Я вижу, Семён, есть дома совсем брошенные?
- Попадаются. От новой власти люди бежали, а кого и она сама выжила со свету. По-разному вышло.
- Ты-то давно тут?
- Два года скоро будет, направили из Петрограда для усиления революционного контроля и одновременно исправления «перегибов на местах».
- Ну и как? Справляешься?
- Главное - авторитет.
- А если его не хватает?
- Тогда мандат в зубы и весь разговор.
- Сколько раз мандат доставал?
- Один раз - сразу как приехал. Васька Перегудов всё меня за контрреволюцию подозревал, он тут местный. Не смотрите, что пацан ещё. У него руки в крови по локоть. - Семён сплюнул. – Вон с того дома, - он махнул головой, - Семья там жила, сам я правда не застал уже этого, но люди говорили на базаре, так всех в расход пустил. Лично.
- За что же он так?! – я был так шокирован этим несоответствием внешнего вида Васьки и рассказываемой Семёном историей.
- Тут разное болтают, - Семён помрачнел, - Официально если, то за контрреволюционные настроения и поджёг. А слух такой, что девчонка там жила, красавица, и стал Васька к ней подкатывать известно с какими предложениями, ну она ему наотрез. Да отец ейный как-то увидел, как он её зажимать начал, и перетянул вожжами прямо по хребту. У того аж кожанка чекистская лопнула. Ну и на следующую ночь – суд, и по закону революционного времени.
- Какая страшная история!
Я прошёл какое-то время молча, но потом отважился задать один мучавший меня после всего услышанного вопрос:
- Семён, а скажи по совести, как тебе с таким как этот Васька вместе работать?
- Видите ли, идея-то хорошая, только вот «идейных» многовато! Тут так получится, Отто Оттович, кто победит, я имею ввиду такие как Васька, или люди более человечные что-ли, вот от этого и будет судьба нашей страны зависеть.
- А ты сам, как на этом месте?
- При мне, Отто Оттович, всё по совести, никаких «перегибов», и самодеятельность я тоже не приветствую. Был у людей свой уклад (а у кого его не было?), власть новая пришла, новые законы появились, но основное то не изменилось! Как нельзя было воровать, так и сейчас нельзя, как нельзя было убивать, то и теперь за это суд справедливый будет.
- Берегись Васьки, не простит он тебе, что ты у него такую власть забрал.
Семён только усмехнулся, мол, и сам понимаю. Только ведь весь ужас был в том, что либо он, Семён, либо Васька.
Тем временем мы подошли к дому соседки Петра Афанасьевича. Семён отворил калитку и зычно крикнул:
- Марфа! Дома ты?
Тут же в доме что-то с грохотом упало, и раздался бабий голос, на чём свет стоит клявший того, кто поставил коромысло перед дверями. Спустя минуту из дома выглянула женщина, уже виденная мной сразу по приезду. Завидя нас, механически прибрала волосы и, как была босой, подошла к нам.  Всё так же я бы дал ей лет сорок. Только теперь, к тому мимолётному наблюдению, добавил бы некоторые штрихи, и первый, это её красота, к теперешнему моменту уже подувядшая, но всё ещё остававшаяся как лёгкий, неуловимый фон, в высшей мере располагающий к беседе с этой женщиной. Подозрительно косясь на меня, она вполне искренне улыбнулась Воеводину.
- Здравствуйте Семён Викторович.
- Здорово и тебе, Марфа, вот знакомься, - Семён развернулся в пол оборота и указал на меня рукой, - Мой старый друг -  Отто Оттович.
Я кивнул.
- Марфа Николаевна, – реагировала она и тут же спросила. -  По делу ко мне? – явно, чтоб облегчить нам объяснение нашего визита.
- Да уж не на блины, - пошутил Семён и добавил с некоторой досадой, - Хотя конечно блины бы с удовольствием… Марфа, это старый друг Петра Афанасьевича…
Марфа перебила:
- Так вы на похороны?
- Да нет. Я собственно только здесь узнал о трагедии. Ехал погостить и вот такие дела…
Воеводин, явно недовольный, что ему не дали договорить, всё таки продолжил:
- Марфа, есть у нас к тебе несколько вопросов, но для начала, давай к тебе в дом зайдём.
- Конечно! Что это я и правда держу вас на улице? – Марфа, обтирая руки о подол, засеменила к крыльцу. Семён оценивающе дёрнул головой и пошёл следом.

Дома у Марфы было очень опрятно. Что бросалось в глаза, так это отсутствие семьи. Обычно крестьянская изба полна ребятишек. В красном углу рядом со старой закопчённой иконой, висел символ нового мира - портрет Ильича. Надо сказать, что мне довелось беседовать с этим человеком. Он консультировался со мной по вопросам поведения общества и представлял тогда какое-то незначительное политическое объединение. Я отметил его нетерпимость к отличному от его, мнению, которая довольно быстро переливалась в неприязнь к собеседнику и явно подавляемую им нервозность. К сожалению, все высказанные мной в той беседе опасения подтвердились, и к несчастию Ленин (как он себя предпочитал называть в последствии) придерживался противоположных взглядов. Надо ли говорить, что после установления новой власти, я был лицом не особо им жалуемым, но всё же он оставил меня в живых. Частный смысл нашей беседы содержался им в тайне от соратников по партии, и когда он окончательно свихнулся, то я мог гордо говорить, что дискутировал с самим Лениным, это имело потрясающий защитный эффект.  Тем не менее, к самой идее, выдвинутой большевиками, я не имел претензий, к сожалению «хромала реализация». Порой она была откровенно чудовищна. Но попадались ведь и такие люди как Семён! Вот они могли бы, составив костяк нового государственного аппарата, поднять Россию поистине на недосягаемую высоту!
- Марфа Николаевна, позвольте мне сначала сделать то, что уже не в силах сделать Петр Афанасьевич, – начал я, - Я слышал, что он остался должен вам некую сумму?
- Да…, - Марфа насторожилась.
- Я бы хотел возместить вам эти расходы.
Марфа посмотрела почему-то на Семёна, потом опять на меня, наконец, озвучила сумму. Она была вполне мною ожидаемой и я, достав портмоне, тут же отсчитал необходимое количество банковских биллетов.
- Ну а теперь Марфа, хоть это и не приятно, но расскажи нам, как ты обнаружила, что Пётр Афанасьевич умер. - Начал Воеводин садясь на длинную лавку.
- Да уж рассказывала я, и тебе, и этому Ваське, - при воспоминании о Перегудове её лицо исказила гримаса презрения, но она тут же взяла себя в руки.
- Ну а ты ещё раз расскажи, может, вспомнишь чего…
- Да уж и не знаю чего вспоминать?
И далее она, сперва довольно сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, принялась рассказывать. Впрочем, скоро волнение её утихло, и речь зажурчала как вода. Если бы не печальное событие, о коем она повествовала, то можно было бы заслушаться одной её интонацией. Постепенно понимая, что весь этот рассказ необходим более всего мне, она окончательно повернулась в мою сторону, а к Семёну поворачивалась, подбирая какое-нибудь слово, как к лицу, в коем в силу более длительного знакомства пыталась обрести поддержку. Семён слушал молча, ни разу её не перебив, и только один раз, когда она уже рассказывала, как допрашивавший её Васька угрожал силой новой власти, непроизвольно сжал кулаки.

Всё в её рассказе было так, как мне поведал до этого Воеводин. Пришла утром, как всегда постучалась и только затем вошла. Дверь Пётр Афанасьевич по обыкновению не закрывал. Либо открывал рано утром, но она про это не слышала. Ей всё же кажется, что не закрывал. Ну и как зашла, он прямо так и лежал, лицом вниз, руки раскинуты. Она в слёзы, ну и так далее…
- Скажите Марфа Николаевна, - дождавшись, когда она закончила повествование, спросил я, - А не заметили ли вы чего-нибудь необычного, того, чего раньше не видели, или может что-то, что удивило?
- Да вроде нет, пахло только как-то странно. Вроде покойник рядом, а дышалось так легко…
- Ещё что-нибудь?
- Нет. Больше ничего не припомню…
- Скажите, а вы видели небольшой серебристого цвета предмет округлой формы, что лежал справа, как войдёте, на небольшом столике.
- Ой, не помню уже, может, и видала.
Марфа беспомощно всплеснула руками, как бы жалея за то, что оказалась такой невнимательной.
- Спасибо вам. Если вспомните какую-нибудь деталь, относящуюся к делу, я вас покорнейше прошу найти либо меня, либо Семёна Викторовича. Любая деталь может быть очень важна, вы понимаете?
- Да, конечно понимаю! – горячо закивала Марфа.
Мы попрощались, и уже на улице я спросил у Воеводина, есть ли у Марфы семья.
- Нет, была замужем два раза, да, похоже, не может она родить, вот мужики и ушли, так одна и живёт уже лет пять.
Внезапно разразившийся ливень заставил нас поспешить.
В казарме меж тем шёл нешуточный диспут. Коляда и Кожухов что-то доказывали остальным. Их громкие голоса было слышно даже через шум дождя. Когда мы вошли в общую комнату, где красноармейцы по обыкновению проводили своё свободное время, то разговор прекратился.
- Ну, бойцы, что замолчали? – приветливо начал Воеводин.
- Спорим, товарищ Воеводин, – за всех отвечал Коляда.
- И о чём спор?
- Да вот, всё по поводу убийства этого, я считаю, что умер человек сам, типа как от удара апокалиптического.
- Апоплексического, - автоматически поправил я.
- Во-во! - Коляда явно подумал, что в моём лице он приобрёл единомышленника. Все, тем не менее, смотрели на Воеводина, ожидая, что он скажет. Тот оглядел всех суровым взглядом, и, не спеша, произнёс.
- Следствие ещё не закончено.

* * *

С утра я решил по памяти зарисовать виденный предмет. Расположившись у окна, за которым продолжал моросить дождь, начавшийся ещё вчера вечером, я взял графитовый карандаш и лист плотной бумаги. Получилось довольно похоже. Долго всматриваясь в рисунок, я пытался понять назначение этого предмета. Вертев его в голове и так и сяк, я в конечном итоге сдался.
Проходивший у меня за спиной Демьян Тихий на секунду бросил взгляд на мой рисунок.
- На базаре видел у одного.
- Что видели?
- Да вот, как у вас нарисовано, уж не знаю, что у вас там за моды новые, только ума не приложу зачем …
Я не дал ему договорить:
- У кого конкретно видел?
- Так это, инженер какой-то, приехал для исследования на предмет какого-то угольного бассейна.
- Где этот инженер?
- А шут его знает, я неделю назад видел, махру покупал, и разговорились.
- Он что, тоже махорку покупал?
- Ну да, только как-то уж больно много. Я, понятное дело, кисет, а то она выдыхается, а этот сразу почти килограмм.
- Узнаешь его опять?
- А чего не узнать, рост - высокий, рожа - вытянутая как у лошади, я сперва подумал, что иностранец, ну, шпион антантовский, дай думаю заговорю, проверю. А он ничего, лопочет по-нашему, всё нормалёк, потом выяснилось, что инженер, ну тогда я и отстал от него, они в этих кансерваториях все не от мира сего.
Я невольно поразился точности народного наблюдения. Прав был Герцен когда говорил про декабристов «страшно далеки они от народа». Хочешь править людьми - дай им то, что понятно и желанно, говори на их языке и ты уже властитель дум.
Демьян меж тем понял, что сказал лишнее, потому как  смутился и потупясь пробубнил:
- Простите, товарищ академик…
- Всё нормально, ты молодец, очень помог, главное, если найдёшь своего инженера, обязательно постарайся проследить, где он живёт.
Если бы я знал, что, сказав это, подписал Демьяну смертный приговор!

За последний год население городка увеличилось почти в три раза. Рабочие, согнанные на стройки коммунизма, всевозможные управленцы, начальство всех мастей. Вся эта масса людей проживала в основном в бараках на окраине, у мест непосредственных строек. Выросшие там городки делились на районы, которые представляли анклавы тех областей нашей страны, откуда вербовались рабочие. В основном это был «лихой человек». Воеводина не зря направили именно сюда, опытный и надёжный чекист на сложном участке. Каждый день там случались какие-то происшествия на бытовой почве. Попервости  бывали даже убийства. Воеводин действовал быстро и жёстко. Через несколько месяцев его зауважали даже те, кто законом считал только финский нож в своём кармане. Не давая заразе распространиться на городок, он берёг уклад людей, чьим соседом стал всего лишь два года назад. Однако ИТРовцы, подверженные, как говорили в наши дни, элементам мещанства, стремились выбраться из этих поселений. Пользуясь своим служебным положением и более высокими окладами, различные инженеры и руководители объектов старались снять комнату где-нибудь в городе. Частенько это приводило к образованию новых семей. Так город начал расти. Если раньше все жители знали друг друга в лицо, то теперь всё в корне изменилось. Привычный ритм жизни рушился под напором нового времени.

Всё это мне рассказал Семён, когда, наконец, я похвастал, что у нас появилась зацепка. Он, конечно, тоже обрадовался, но особого оптимизма не проявил. Только заметил, что теперь работы прибавиться. Потому как это уже определённо убийство, а за это спуску давать нельзя! Он же предположил, что данная вещь, скорее всего какой-то прибор, для инженерных работ, скорее всего геолого-разведочных. Однако я запротестовал. Будучи знатоком в этой отрасли, я готов был поклясться, что прибора такой формы не существует. Определённо было только одно, что круг наших поисков сузился.
Я предложил прогуляться по городу, может, набредём на какие-нибудь мысли. Воеводин согласился, но когда мы только вышли из казармы, прибежал Кожухов и сообщил, что в бараках поножовщина. Воеводин свистнул всех, кто был под рукой (а были почти все, только Тихий отбыл на дежурство к зданию ЧК), и они побежали в сторону городка рабочих. В мгновение ока я остался один, так как Семён строго настрого запретил мне следовать за ними. Делать нечего, я побрёл по улице в одиночестве. Не знаю как, но ноги сами принесли меня к дому Немоляева, хотя если быть до конца честным, к дому его соседки. Конечно же, не потому, что роскошная корма этой женщины никак не хотела выходить у меня из головы, а …, хотя скорее всего причина была именно такова. Я почувствовал, как моё сердце учащённо забилось, едва я заслышал её зычный голос за забором. Постучав, я приоткрыл калитку и вошёл во двор. Завидя меня, она, стоя согнувшись над деревянной шайкой, распрямилась, при этом её большие груди совершили непостижимые кульбиты где-то в недрах её сарафана. Растрепанные волосы, выбившиеся из-под платка, колыхал едва ощутимый ветер, от чего они, подобно нимбу, обрамляли её лицо, большие полные губы были чуть приоткрыты. Я открыл было рот, но так и стоял, не находя слов. Нет в мире ничего, прекраснее русской женщины!
Так мы стояли довольно долго, пока наконец я не нашёл нужные слова:
- Добрый день, - надо сказать, что прозвучало это совсем неуместно.
- Здравствуйте, Отто Оттович…
- Я вот проходил мимо - решил заскочить…
- А я как раз думала о вас!
- Что вы говорите! И в каком же контексте?
Марфа явно не поняла слова «контекст», но выкрутилась.
- Вспомнила я про ваш прибор.
Я быстро достал нарисованный утром рисунок и развернул перед ней.
- Этот?
- Ага, он самый! Был он! В точности там, где вы и говорили! Я сперва и не поняла, а потом уже сообразила, что вы вот про это толкуете. – И она ткнула пальцем в рисунок.
- Где же он сейчас?… - вслух подумал я.
- У Васьки, - её ответ настолько мною не ожидался, что я не сразу сообразил, о ком идёт речь.
- Как у Васьки?
Он, когда вас первый раз отсюда увели, вечером приходил. Он и забрал. Вы что-то все вокруг этого прибора как с ума посходили!
- Кто это «все»?
- Да сегодня инженеришко из рабочего посёлка тоже спрашивал, он-де давал Петру Афанасьевичу его в починку. Ну я тогда ещё не сообразила, о чём речь, а когда он такой же достал, показать для примера, тут сразу всё и вспомнила!
- И про Ваську вы ему тоже сказали? – в вышей степени волнения вскричал я.
- Ну да, чего скрывать, раз уж забрал чужую вещь, пускай отдаёт!
- А давно он спрашивал?
- Да уж часа полтора. Может меньше…
- Эх Марфа, Марфа!
И я бросился бежать к зданию ЧК.

Тем временем Воеводин и его бойцы шарились по посёлку, пытаясь найти поножовщину, о которой здесь слыхом не слыхивали. Наконец допытав Кожухова, с чего он взял, что в посёлке что-то случилось, Воеводин махнул рукой и дал «отбой». Кожухов объяснил, что встреченный им в городе какой-то инженер, просил срочно всю милицию направить к посёлку. При этом он говорил так взволнованно, что уже сам Кожухов, следуя русской пословице «слышал звон, да не знаю где он», сам, по дороге к казарме, домыслил остальное. И вся огорошенная милиция, подтрунивая над вконец потерявшимся
Кожуховым, не спеша, направилась обратно. А меж тем, события в городе были таковы, что возвращаться им было нужно со всех ног!

* * *

Пока я бежал, рой самых нелепых догадок кружил у меня в голове. Ворвавшись в здание, я увидел Тихого, он лежал на ступенях нелепо раскинув руки. Я склонился над ним и к радости своей обнаружил, что он ещё дышал.
- Кто это сделал?
- Он… - произнёс он едва уловимым шёпотом. Чувствовалось, что каждый звук давался ему с трудом.
- Кто «он», а Демьян?
- Инженер…
- Где инженер?
- У Васьки в кабинете, - он замолчал, потом набрался сил и выдохнул,- Отто Оттович, это оружие, худо с него, мочи нет!
И Демьян затих навсегда. Я поднял его винтовку, передёрнул затвор, убедившись, что патрон присутствует, и решительно направился к кабинету Перегудова. Сперва следовало подняться по лестнице. Я отчаянно пытался не скрипеть ступенями, но проклятая лестница с каждым моим шагом выдавала моё приближение. Наконец одолев это, более психологическое, препятствие, я увидел дверь Васькиного кабинета. Она была приоткрыта настолько, чтоб из нутри можно было видеть коридор. Быстро проскочив опасное пространство, я встал, прислонившись к стене, пытаясь сообразить, где именно в кабинете находится враг. Наконец, поняв, что вряд ли он будет маячить у окна, я ударом ноги распахнул дверь и тут же ворвался в комнату. Увиденная мной картина была такова:
Васька, забившись в дальний угол, лежал на полу и тихо скулил. Сейф был открыт на распашку. Инженер, действительно с лошадиной рожей, стоял у дальней стены и как раз пристёгивал к ремню тот самый продолговатый предмет. Я, наведя на него ружьё, скомандовал:
- Руки вверх!
Тот только усмехнулся в ответ и дёрнулся к поясу. В этот момент я решительно выстрелил в убийцу моего старого друга Петра Афанасьевича Немоляева. Пущенная с близкого расстояния пуля попала (куда я и целился) в ногу. Инженер упал, издавая какой-то не-то клёкот не-то бульканье. За окном раздались крики. Весть о том, что в здании ЧК слышали выстрелы, стала разноситься по городу. Держа инженера на прицеле и не обращая внимания на его стоны, я выбил ногой из его руки злосчастный цилиндр.  Быстро присев отстегнул от пояса ещё один.
- Постойте, - сквозь зубы попросил он, - Вы не понимаете, что это.
- А вот вы мне как раз это и объясните!
- Вы всё равно не поверите…
- Ничего, я доверчивый!
- Мне нужна медицинская помощь...
- Как это действует? – я показал на цилиндр.
- Это временной излучатель. Используется как гуманное оружие. Жертва проживает свою биологическую жизнь за несколько мгновений и умирает естественной смертью.
- Как он работает?
- Три окружности, на них цифры, система как у вас, первый круг – от минуты до суток, второй -  от одних суток, до года, и третий до трёх сот шестидесяти лет.
- Кто же живёт триста шестьдесят лет? – удивлённо спросил я.
- Мы, например, - усталым голосом отвечал инженер (хотя какой он к лешему инженер?), - Но я уже точно нет…
- Зачем ты убил Немоляева?
- У нашей расы очень медленный метаболизм, нам нужно гораздо больше времени для развития. Вы с биологической точки зрения прогрессивнее во много раз. Нам надо сдерживать ваш научный потенциал, иначе через двести лет вы уничтожите нашу расу.
- А Немоляев тут при чём?
- Он сделал одно очень важное открытие. Вы могли совершить технологический скачок.
- Кто лежит в морге?
- Немоляев, обычно мы подвергаем старению только сердце, остальной организм остаётся не тронут. Но в случае с ним сбились настройки…
- А с этим чего? – я кивнул на Перегудова.
- Он так дёргался, что пришлось накрыть вместе с мозгом.
- В чём суть открытия Немоляева?
- Я не могу этого сказать. Мы ведём наблюдения за всеми крупными учёными, в том числе и за вами, когда человечество готово совершить прорыв в знаниях или технологии, мы устраняем опасность.
- Вы убиваете!
- Это только с точки зрения вашей примитивной морали…
- Вы боитесь нас? – наконец дошло до меня.
- Да…
- Но как, всё-таки, идёт научный прогресс?
- Мы не можем уследить за всеми, - в его голосе слышалось явное сожаление. – А иногда просто направляем вас по тупиковой ветке.
- Откуда вы?
- Это очень далеко, вы ещё даже не открыли нашу звезду.
- Не волнуйтесь, ещё откроем!
- К сожалению…
Инженер окончательно замер.
В этот момент в комнату вбежал Воеводин с бойцами.

* * *

Так закончилось моё путешествие в город Вышевск. Предвидя множество вопросов, хочу сразу попытаться ответить на некоторые из них. Василий Пергудов сошёл с ума через месяц после описываемых событий. Его мозг впал в старческий маразм. Всё дело об инопланетной контрреволюции было представлено Воеводиным как обычная поимка капиталистического шпиона. Я до сих пор храню два цилиндрических предмета, пытаясь разгадать принцип их действия, и высматриваю в окружающих признаки замедленного метаболизма. До сих пор мне не ясно, как случилось так, что одно из этих устройств было оставлено пришельцами на квартире Петра Афанасьевича. Должно быть помешала Марфа… Семён Воеводин по-прежнему занимает высокий пост, мы переписываемся. Пару раз, бывая по делам в Ленинграде, он забегал в гости, однако о событиях инопланетного свойства мы предпочитаем не говорить даже друг с другом. 

©

10metrov_provoda@udaff.com