Я думаю, не случайно, что дерьмо и шоколад – одного цвета. Есть в этом какой-то многозначительный намек. Что-то относительно единства противоположностей © С. Довлатов

История сцуко, леденящая душу. Случилось это гот назад, но до сих пор как вспомню, так горючая мушская слеза умиления стекает по моему небритому ебалу, а суровое серце судорожно заходиццо в приступе блять стенокардии. Не отбросить бы копыта ебанаврот.

Я тогда бегал по утрам. Типа от инфаркта. Реально потерял на этом беге полздоровья. Это ж надо было вставать в шесть утра и на голодный желудок мчаццо хуй знает куда, как Серега Резвей, язык бля набок, задыхаясь и проклиная впизду как бег, так и инфаркт. Справедливо рассудиф, что до инфаркта мне еще далеко, я с этим беговым долбоебизмом завязал. Но речь не об этом. И умиляюсь я по другой причине.

В общем, мой беговой путь лежал мимо помойки и однажды, пробегая рядом с оной, я своим ниибаццо тонким слухом уловил некие писклявые эманации. Ну, думаю, бляцкий рот, добегался до слуховых галлюцинаций. Дабы развеять эту мысль, я остановился и прислушался получше. В нотуре, не галлюцинация, а писк, идущий прямо из помойного бачка. Да и хуй бы с ним, но дух естествоиспытателя возоблодал над здравым смыслом и элементарной брезгливостью. Оглянувшись по сторонам, не зырит ли кто, я заглянул в бак. Так, кроме обычного мусорного шлака, в пределах видимости ни хуя особого не было. Еще раз оглянувшись на предмет бомжей, могущих принять меня за конкурента и похоронить в этом же бачке, я аккуратно стал разгребать мусорное дерьмецо, в поисках источника писка. Это беспезды занимательно действие дало плоды, ибо в недрах бочка, хуякс, обнаруживаю полиетиленовый пакет, в котором угадывается живое шевеление. Ебанаврот не иначе ребенка кто выбросил. Дрожащими руками я извлек пакет на свежий воздух и вывали его содержимое на землю.

Собачки. Новорожденные. Слепые. С тонким хвостом высохшей пуповины посреди пуза. Две штуки. Вопят бляцкий рот и елозят. Титьку, надо полагать, ищут.

Серце падонка сжалось, руки затряслись, хуй эрегировал. Это ж, думаю, надо так подло поступить с жывыми сцуществами. Не блять штобы утопить сразу. Присел я рядом в глубокой задумчивости и сотня мыслей промелькнула у меня в голове. Это, думаю, знак мне. Типо, спаси собачег и простятся тебе грехи твои тяшкие. Главное, думаю, пошло бы в зачот за прелюбодеяние, а за остальное хуй с ним – и так отвечу.

Короче, решил я дать щеночекам фтарой шанс. Взял их в руки и понес в ближайший открытый подъезд. Они, говноеды мелкие, пригрелись у меня в ладони, заткнулись, не пищат больше. Ну, думаю, я на верном пути. Зашел в подъезд, положил их на площадку и зело съебал оттуда. Фсе, думаю, грожданский и человеческий долг исполнен. Кто-нибудь их подберет по-любому. Я бы таких красавелл обязательно подобрал. Только на хуй они мне сдались?

Одно меня обеспокоило – когда выходил из подъезда, услышал, что они опять запищали. Ф пизду, думаю, я им не Индира Ганди, второй шанс дал, пусть дальше сами выкорабкиваюцца. Однако, как говориццо, осадочек остался.

И главное, некогда, пора уже дочку в садик вести. И тут в моем воспаленном мозгу родился зловещщий план: надо этих в прямом смысле сучьих детей подбросить в децкий сцадик. Увидят их спиногрызы, заголосят: папо, мамо, давай сцуко собачег домой возьмем, позырьте какие пиздатые………….. Кто-нибудь да согласится.

Забежал я домой, взял дочку и ваты кусок и рванул в тот подъезд. Дочка идет, выебываеццо: папо, зоебал, не хочу в садик, нуевонах. А я ей – доча, заволи ебало, мы идет спосать собачег. Как Чип и Дейл. Спешим блять на помощь. Дочка сразу оживилась: собачки, собачки, люблю собачег ниибаццо, пошли быстрее, хули еле телепенишься.

Короче, заходим ф подъезд, слышу, еще пищщат. Значит сцуко жывы. Вот, думаю, выблядки овечьи. В смысле, собачьи. Поднимаемся на площадку – лежат блять и ни хуя им не сделалось. Даже кто-то, есть же бляцкий рот добрые люди, подложил им одеяльцо старое.

Дочка моя хуеет: папо, папо, зырь ебанаврот, собачки пиздатые, давай домой возьмем. О, думаю, работает… быга-быга. Хуй те, доча, говорю, они пситаккоз переносят, не трогай их лучше, а то потом, руки отмывать от микробоф заебешся.

Положил я щеночекофф в пакет с ватой и по пырому в садик. Думаю, только бы в предбаннике никто не попался. Залетаю в предбанник – никого. Положил пакет на подоконник и вышел. Постоял на улице пару минут и захожу обратно, типо не при делах. Бля, што кругом твориццо. Уже дети вьюццо вокруг сченкофф, мацают их и вопят: папо, мамо, ебические силы, кокие зоебательские песики, довайте их домой возьмем. Гы-гы, зловещчий план удался на славу. Че за хуета, спрашиваю с невинным шопиздец видом. Повариха местная мне говорит: Да вот, подбросили крысят. Сучье отродье. До чего ж некоторые люди жесткосердные бывают. Передушила бы своими руками. Хули с ними теперь делать? Я говорю: Дык а чем вы, щас кто-нибуть заберет.

И в нотуре одна момаша, фся с соплях умиления, восклицает: Одного возьмем палюбому, другой пусть подыхает, двоих нам не прокормить. Тут повориха начинает рыдать и ссаццо от нахлынувших чуфств: Ну тогда и я одного возьму. Детей у меня нету, бох не дал, так хоть скотинку воспитаю. И прижымает второго сучонка к своей обширной груди.

Ниибаццо гордый собой шагал я на работу. Мир играл новыми красками и улыбка победителя не сходила с моего щастливого ибала, а эрекция не спадала с моего палавого хуя. Обуревал меня восторг и фанатичная уверенность, что за такой ниибаццо подвиг должны мне простиццо все грехи.

Так я думаю и до сих пор. Одно меня угнетает. Или тревожит. Короче, не дает покоя. В миг спасения собачег думал я не столько о них, сколько, корыстолюбиво, о спасении своей трижды никчемной души. Так что, хуй знает. Может и не зачтется.